В течение всей своей истории, вплоть до конца XX в., русский этнос развивался преимущественно экстенсивным путем, непрерывно увеличивая территорию своего расселения. В сферу его жизнедеятельности вовлекались все новые земли, являвшиеся основным ресурсом сельскохозяйственного производства - главной отрасли хозяйства. Со второй половины XIX в. наступил новый период в развитии русского этноса, когда происходило постепенное сокращение возможностей для центробежных миграций. Наконец, последние десятилетия XX в. впервые в истории народа ознаменовались преобладанием центростремительных миграционных потоков над центробежными. Исторический анализ миграций русского народа показывает, сколь тесно взаимосвязаны, взаимообусловлены внутренние и внешние, вертикальные и горизонтальные миграции в его среде, какой глубокий отпечаток оставили они в культуре повседневности и, в свою очередь, насколько сильно особенности бытового поведения русских повлияли на интесивность их миграций, на способы адаптации к новой среде. Роль миграций в жизни русского этноса заметно различалась в период до начала массовых миграций в город и после него. Рубежом этих двух процессов можно назвать конец 20-х - начало ЗО-х годов XX в. Возможности экстенсивного развития и центробежных миграций тормозили процессы количественной и качественной урбанизации русских , замедляя развитие разделения труда и профессионализма в их среде. Уровень урбанизированности российского общества в целом и русского этноса в частности не только на рубеже XIX и XX вв., но и в середине XX в. был значительно ниже, чем в Западной Европе. И дело не только в доле городского населения, но и в качественных характеристиках городов. К моменту проведения переписи населения 1926 г. доля горожан среди русских составляла 21,3%, причем в пределах Российской Федерации - всего 19,6%, что говорит о невысоком уровне урбанизированности этноса (правда, у абсолютного большинства других народов СССР этот показатель был еще ниже). Однако именно в конце 20-х - начале ЗО-х годов сложился тот <социальный заряд>, возникло скрытое напряжение, которые привели к <взрыву> миграций в города в 30-50-х годах. Для сравнения отметим, что доля городского населения в странах Западной Европы и Северной Америки в начале 20-х годов была в 3-4 раза выше, чем в СССР. В современной Африке и Южной Азии доля горожан колеблется от 35-40 до 60-70%, т.е. значительно больше, чем в России в первой трети XX в. Урбанизация - процесс не только географический, но и социальный. Развитие европейских городов создавало новый тип культуры, которая базировалась на высоком уровне специализации и вытекающей из него обезличенности человеческих отношений, на высоком статусе закона по сравнению с личной властью, и т.д. Все эти черты абсолютно несовместимы с образом жизни сельской общины. Специфика российской урбанизации XVm-XIX вв., неоднократно отмечавшаяся разными исследователями, состояла в том, что город зачастую выступал не как контрагент, а как прямое продолжение села в социальном смысле. В пользу этого говорят следующие факты. а) Генетически многие русские города, в отличие от европейских, образовались вследствие административного преобразования нескольких соседних или одного крупного сельского поселения в городское. б) В социальном отношении сохранение вплоть до 1917 г. сословий способствовало тому, что даже среди горожан, занимавшихся ремеслом, промышленностью и торговлей, многие были связаны межличностными узами с аграрным населением, а зачастую и сами числились крестьянами. в) Наконец, юридически российские города также задержались в своем развитии по сравнению с городами Европы. Городское самоуправление просуществовало около 130 лет (с 1785 г. до 1917 г.), т.е. в течение жизни 5 поколений. Однако ввиду общей слабости и несформированности групп городского населения органы городского самоуправления все же не смогли стать реальной силой, противостоящей давлению центральных властей. Одним из главных факторов, тормозивших качественное развитие русских городов, была именно возможность оттока сельского населения за пределы основной территории этноса. Однако тем самым нарушались не только демографические, но и социальнопсихологические механизмы формирования города. В России наиболее активные элементы шли не только и не столько в города, сколько <за Камень>, в южнорусские степи, в Среднюю Азию. Высокая миграционная подвижность влияла не только на социально-демографическую структуру русского народа, но и на его психологические особенности, формируя массовую привычку к перемещениям на длительные расстояния, в чуждую этнокультурную и природную среду, а также привычку не к групповой, а к индивидуальной (семейной) адаптации. О миграционной подвижности как факторе формирования особенностей психологии рус ского народа И. Солоневич писал: <Русский босяк, включенный в состав Великой Империи, имел и еще некоторые преимущества, каких английский пролетариат лишен начисто: русский босяк или тульский рабочий могли в любой момент плюнуть на Тулу или на Ростов и двинуться в Хиву или на Амур. Английский пролетарий этой свободы лишен. Дома в границах своей собственной Империи он не может передвигаться: его не пускают ни в Канаду, ни в Австралию, ни в Южную Африку, вообще никуда. Ибо Австралия и прочие населены <независимыми нациями>, и эти независимые нации не пускают к себе даже участников войны. Разумеется, только тех, у кого нет достаточного количества денег)>*. В конце XIX в. и первой трети XX в. перестала расширяться, а затем и начала сокращаться территория потенциального сплошного расселения русского этноса, поскольку от России отошли Аляска, Харбин, часть Бессарабии, Польша и т.д. Всплеск центробежных миграций наблюдался в период столыпинских реформ; однако именно эти миграции показали иллюзорность представлений о безграничности осваиваемых пространств. В ряде регионов (например, в Средней Азии) русские удачно вписались в ситуацию, наладив, как уже отмечалось, производство продуктов, бывших дефицитными в регионах их вселения, в первую очередь зерновых культур. Однако в большинстве случаев вновь осваиваемые земли были либо непригодны для оседлого земледелия, либо уже использовались местным населением. Но главным препятствием для дальнейшей миграционной экспансии являлся низкий уровень урбанизации русского общества. Для эффективного освоения новых территорий нужны были техника, строительные мощности, железные дороги и т.д. Все это невозможно было обеспечить без развития городов.Таким образом, получался замкнутый круг: освоение новых земель тормозилось медленной урбанизацией, которая в свою очередь сдерживалась тем, что ресурсы общества уходили на экстенсивное освоение новых территорий. Обратной стороной низкого уровня урбанизированности русского этноса была поразительная устойчивость сельской общины. Сельская община есть форма адаптации сельского труженика к социальной и природной среде в условиях низкоурбанизированного общества. В обществах с развитыми традициями городского хозяйства и городской демократии община не нужна, ибо все обеспечение потребностей крестьянина в орудиях труда, рынках сбыта, социальной защите и т.д. берет на себя город. В случае же, если и обеспечение орудиями труда, и защита от природных и социальных катаклизмов лежат на самих крестьянах, они вынуждены поддерживать такой социальный организм, как сельская община. Характерными чертами русской сельской общины являлись: универсализм трудовых навыков в противовес городскому профессионализму; приоритет личностных отношений над формализованными; уравнительный характер распределения основного средства производства (земли) по сравнению с расслоением и возрастающим неравенством - принципами городской жизни; внеэкономические формы обмена между членами общины. По свидетельству А.В. Чаянова, перед первой мировой войной общинная система экономической и социальной организации охватывала не менее половины сельского населения РоссииR. Одной из главнейших причин устойчивости общины было то, что социальные противоречия, неизбежно возникавшие в результате постоянно увеличивавшегося сельского населения, при низкоэффективных технологиях и ограниченности земель, отчасти разрешались за счет миграций как самых лучших, так и самых нерадивых хозяев в другие регионы казавшейся необъятной страны в Среднюю Азию, Казахстан, Новороссию, Сибирь. Необычайно высокие темпы урбанизационных процессов в 3060-х годах, связанные с миграциями в города, вызывали массовую маргинализацию населения, не позволяя нормально формироваться городским субкультурам этноса. В течение трех первых четвертей xx в. русские были наиболее подвижным в миграционном отношении этносом СССР и одним из наиболее подвижных в мире. Это проявлялось не только в высоких темпах урбанизационной миграции, но и в интенсивном межрегиональном перемещении. На рубеже 20-ЗО-х годов в среде русского этноса начался процесс обвальной миграции в города, который, наряду с пережитками <общинности>, во многом определил его социальные и культурные черты во второй половине XX в. За 44 года - с 1926 .по 1970 гг. - численность русских горожан выросла в 5 раз, в то время как численность русского этноса - приблизительно на треть. Уже по переписи 1959 г. численность горожан среди русских в СССР превысила численность сельских жителей, т.е. достигла примерно того же уровня, что в большинстве стран Европы в конце XIX начале XX вв. По переписи 1989 г. доля горожан среди русских составляла уже более 80%. Таким образом, по этому признаку русский этнос стал этносом высокоурбанизированным. Однако является ли он таковым на самом деле? Ведь с экономической, географической и этнокультурной точек зрения уровень урбанизации не сводится только к высокой доле городского населения. Города должны сформироваться как самостоятельные локальные субкультуры и выполнять определенные функции в обществе. Однако именно сверхвысокие темпы миграции русского населения в города привели к тому, что по качественным и структурным факторам города с преобладанием русских коренным образом отличались и отличаются как от классических <западных>, так и от классических <восточных> городов. Отметим лишь некоторые наиболее существенные отличия. 1. В первые десятилетия экстенсивной урбанизации (30-50-е годы) была нарушена обычная для обществ с более медленными темпами протекания этого процесса нормальная, естественная <иерархическая!> структура миграции, когда бывший сельский житель сначала перебирается в малый город, затем он или его потомки - в средний и т.д., пока кто-нибудь не достигнет столицы или миграция не остановится на одном из промежуточных уровней. В противоположность этому, в ЗО-бО-х годах не только средние, но и крупнейшие русские города пополнялись, а зачастую и формировались непосредственно за счет выходцев из села. Таким образом, <ядро> не только новых, но и многих старых, исторических городов составили люди, абсолютно не адаптированные к условиям городской жизни. Старые городские локальные субкультуры стирались потоком бывших сельских жителей и приобретали за счет этого налет маргинальности. Тем самым нарушались функции крупного города как культурного центра. 2. Высокие темпы миграции не позволяли формироваться устойчивым локальным субкультурам малых и средних городов; это был дополнительный фактор, нарушавший иерархическую структуру расселения. В Западной Европе именно малые и средние города на ранних этапах экстенсивной урбанизации составляли опорный каркас расселения. В малых городах, в отличие от больших, преобладают непосредственные межличностные контакты; имениона уровне межличностного общения складывается и закрепляется соционормативная культура высокого профессионализма. Обезличенность больших городов, куда попадают люди, не имеющие опыта жизни в малых и средних городах, значительно затрудняет процессы формирования качественно новой городской культуры, основанной на разделении труда. 3. В ходе урбанизации 20-бО-х годов усилился отток русских горожан за внешние границы основного ареала расселения этноса. Во всех союзных республиках СССР, на Крайнем Севере и в Сибири создавались новые города, быстро росла численность русских в старых региональных центрах (Тбилиси, Кишинев, Самарканд и др.). Люди, которые по своим психологическим, интеллектуальным и профессиональным качествам могли бы стать лидерами российской урбанизации, оказывались ходом истории выдвинутыми на периферию этого процесса. Примерно с середины 60-х годов XX в. началось коренное изменение модели миграционного поведения русских: постепенно стабилизируется их миграционная подвижность, и прежде всего возрастает уровень приживаемости на территории их основного расселения. В период 60-SO-x годов в связи с завершением демографического перехода и резким уменьшением темпов естественного прироста значительно упали возможности для дальнейшей территориальной <экспансии> русских. Однако еще продолжала действовать инерция экстенсивного освоения среды, примером которой являлись <великие стройки>, а из них наиболее значительная - ВАМ. Еще в конце 40-х - начале 50-х годов центробежные миграции оказывали существенное влияние на развитие русского этноса. Первой волной послевоенных <плановых миграций>, охвативших в основном русское и украинское население, были <мероприятия> по заселению Восточной Пруссии, Крыма, территории Республики Немцев Поволжья, Дальнего Востока, Северного Кавказа, наконец, по освоению целинных и залежных земель в районах Алтая и Казахстана. Точную оценку численности этих потоков дать трудно, однако, по всей видимости, только русские составили в них около 1,5 млн. человек*. Одним из главных факторов, поддерживавших высокий уровень миграции по линии <село - город>, было искусственное <сселение>, <укрупнение> сельских населенных пунктов, проводившееся в несколько этапов, но принявшее характер общегосударственной кампании на рубеже 60-70-х годов. Основной целью данных мероприятий было стабилизировать миграционные потоки из села в город, которые к тому времени приняли катастрофический характер. Однако совершенно неожиданно для руководства страны и ученых, стоявших у истоков реорганизации села, она привела к прямо противоположным последствиям: отток населения не ослаб, а усилился. Естественно, эти мероприятия затронули в первую очередь русскую деревню. Оказалось, что устойчивая численность крупных и средних сел определялась отнюдь не слабым миграционным оттоком, а тем, что такие села были как бы бассейном из известной школьной задачки, куда население <вливалось> из более мелких сел и откуда оно <выливалось> в города. Иллюзия устойчивости достигалась за счет относительного баланса этих двух потоков. Когда же население <малых деревень> было переселено в крупные села, нарушилось естественное равновесие миграционного потока, и население крупных сел стало быстро уменьшаться, лишившись источника притока. Более того, суммарная скорость миграции не упала, как можно было ожидать, исходя из возросших затрат на инфраструктуру, а увеличилась. Однако главная причина этого неожиданного эффекта состояла в другом. Прирост миграции был обусловлен тем, что переселение окончательно разрушило <живую ткань расселения>, подорвало глубинную структуру межличностных связей в сельских локальных субкультурах. Именно окончательное разрушение последних и было дополнительным фактором, усилившим миграции русского населения из села в город в 70-х годах после проведения мероприятий по укрупнению сельских поселений. Этот вновь хлынувший поток сельских мигрантов, с одной стороны, увеличивал численность городского населения, а с другой - тормозил качественные урбанизационные процессы. Прокатившись по иерархической цепочке поселений, он составил основу социального слоя <лимитчикав>, преобладавших даже на самых престижных производствах больших городов в 70-х - начале 80-х годов. Социальным последствием этого потока было сдерживание качественного развития городских локальных субкультур, которые более или менее стабилизировались к началу 60-х годов. Однако перелом уже наступил. О постепенной миграционной стабилизации русского городского населения, начавшейся с середины 70-х годов, и формиро 99 т Ванин устойчивых городских локальностей говорят также следующие факты 1) за последнюю четверть века резко упали темпы прироста численности и доли горожан среди русских; 2) в 80-х годах, по данным переписи, уменьшилась доля городского русского населения, проживающего по месту их прописки менее двух лет, т.е. увеличилась миграционная устойчивость городского населения; 3) с середины 70-х годов в числе мигрантов, прибывающих в города России (по данным тейущего учета населения), постоянно увеличивается доля горожан, другими словами, миграции не оказывают больше такого деструктивного влияния на культуру города, как раньше. Таким образом, в большие города все чаще стали попадать относительно подготовленные к городской жизни люди, тогда как на первых этапах экстенсивной урбанизации значительную часть мигрантов составляли сельские жители. По данным переписи населения 1970 г., доля русских, проживавших менее двух лет в том населенном пункте, где их застала перепись, равнялась 6,7%, а к 1979 г. возросла до 8,4%. В следующее десятилетие произошло существенное снижение миграционной подвижности, отразившееся и на доле проживавших менее двух лет - до 5,8%. В 1970 г. русские лидировали по интенсивности миграционной подвижности среди наций Советского Союза, к 1979 г. их обогнали казахи и литовцы, доля недавних мигрантов среди которых составляла соответственно 9,5 и 9,6%. В основном прирост произошел за счет усиливавшейся миграции в города. По данным переписи 1989 г. русские по уровню миграционной подвижности оказались уже на 7 месте после казахов, литовцев, киргизов, молдаван, белорусов и эстонцев. Вторым важным признаком изменения миграционного поведения русских было преобладание центростремительных миграционных потоков над центробежными. Это означало, что впервые за всю историю развития русского этноса перестал действовать один из основных факторов (преобладание центростремительной миграции), в течение столетий влиявших на его культуру. Более того, действие этого фактора сменилось на противоположное, что имело далеко идущие последствия не только для социального, но и для культурного развития русского народа. Отток русского населения из РСФСР в другие союзные республики не прекращался вплоть до начала 90-х годов, когда проявились тенденции к его замедлению. Так, положительное сальдо миграции русских из России в республики Закавказья уже к концу 60-х годов стало меняться на отрицательное, т.е. русских (да и представителей других - <европейских> и <неевропейских> - национальностей) оттуда стало уезжать больше, чем приезжать. Постепенно выезд начал преобладать над въездом и в других союзных республиках. Последним регионом массового интенсивного выезда русского населения стала Прибалтика - приток населения в Латвию и Эстонию преобладал над оттоком из них почти до самого распада СССР. И с практической точки зрения, и для более глубокого осмысления перспектив развития русского этноса и всей российской цивилизации чрезвычайно важным представляется ответ на вопрос: почему русское население в новых, образовавшихся на территории союзных республик государствах так легко утратило свои позиции в социальной структуре и принуждено было к массовому миграционному оттоку из мест, где оно обитало в течение многих десятилетий, а иногда и столетий. Считается, что главными факторами, способствовавшими такому оттоку, были ухудшение межэтничеких отношений и <коренизация> многих отраслей хозяйства в этих государствах. Безусловно, эти факторы сказывались, однако их дейстие не объясняет, почему так легко <сдаются позиции> русскими, еще недавно занимавшими ключевые посты, в то время как очень многие диаспоры в мире оказываются чрезвычайно устойчивыми, несмотря на существенное инонациональное давление (например, китайские, еврейские, армянские). Социологические исследования показывают, что русское население ближнего зарубежья обладает низкой степенью сплоченности и способности к самоорганизации. Об этом свидетельствует, в частности, опрос, проведенный при содействии фонда Мак-Артуров осенью 1994 г. в Казахстане и Эстонии'". Среди русских в целом преобладают две позиции относительно перспектив их адаптации в новой ситуации - приспособление и надежда на сохранение <статус-кво> (табл. 6). В Казахстане среди русских несколько более распространена надежда на российское правительство, а в Эстонии - на международные организации. Активная позиция, т.е. стремление создать самостоятельную русскую общину, выступать в защиту прав и интересов русского населения, выражена лишь у незначительной части ответивших, причем в Казахстане несколько более рельефно, чем в Эстонии, хотя тоже не является доминирующей. Все эти факты говорят о низкой степени самоорганизации русского населения в обеих республиках, о том, что оно представляет собой скорее совокупность разрозненных семей и индивидов, чем этническую группу, обладающую собственной структурой, лидерами, идеологией и способную стать самостоятельным субъектом социальной ситуации в республике. Большинство русского населения Эстонии и Казахстана не намерены выезжать или по крайней мере не склонны явно выражать такое намерение. Русских же, которые все-таки ориентированы на отъезд вообще и в частности на миграцию в Россию, в Казахстане гораздо больше, чем в Эстонии (табл. 7). В то же время данные статистики показывают, что пик миграционного оттока русских из стран ближнего зарубежья уже пройден в 1993-1995 гг. Говорит ли это о начавшейся самоорганизации русских этнодисперсных групп? И наконец, не менее, если не более важная проблема для этносоциолога - влияние возвратной миграции русских на процессы формирования моделей поведения русского этноса, соответствующих требованиям интенсивной культуры, на территории самой России. Как принимает мигрантов коренное население? Служит ли повышенная предприимчивость части переселенцев стимулом к развитию деловых качеств у остального населения или она однозначно вызывает отторжение? Насколько развита взаимопомощь и способность к групповой адаптации среди переселенцев? Как сильны и как сказываются их культурные отличия от местных жителей? Ответить на эти нелегкие вопросы предстоит исследователям в ближайшем будущем.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Роль миграций в истории русского этноса» з дисципліни «Етносоціологія»
