В социологии необходимость обращения к искусственному языку проявляется, быть может, сильнее, чем во всех остальных науках. Чтобы разорвать с социальной философией, озабоченной употреблением повседневных слов, а также, чтобы выразить то, что повседневный язык выразить не может (например, все, что существует как «само собой разумеющееся»), социолог должен обращаться к изобретенным словам и посредством этого защищаться, хотя бы относительно, от наивных проекций здравого смысла. Такие слова настолько сильнее защищены от искажений, насколько их «лингвистическая природа» делает их предрасположенными сопротивляться наивному чтению (например, понятие габитуса, подразумевающего опыт или даже собственность или капитал) и особенно, когда они включены, зажаты в сеть отношений, навязывающих свои логические принуждения. Например, слово «аллодоксия» хорошо выражает то, что трудно объяснить и даже высказать малым количеством слов: тот факт, когда одна вещь принимается за другую, когда какая-либо вещь кажется не такой, какая она есть и т.д. Это слово понимается благодаря тому, что стоит в ряду однокоренных слов: докса, доксософ, ортодоксия, гетеродоксия, парадокс. Это говорит о том, что трудности передачи сути социологического исследования гораздо меньше, чем полагают, обязаны трудностям языка. Первая причина непонимания заключается в том факте, что читатели, даже наиболее «культурные», имеют лишь весьма приблизительное представление об условиях производства суждений, которые они пытаются усвоить. Например, существует «философское» или «теоретическое» чтение работ по социальным наукам, которое заключается в том, чтобы удержать в памяти «тезисы», «заключения», независимо от тех приемов работы, продуктом которых они являются. (Конкретно это означает «перескакивание» через эмпирический анализ, статистические таблицы, указания на методику исследований и т.д.) Читать таким образом — это читать совсем другую книгу. Когда я «конденсирую» оппозицию между народными классами и господствующим классом в виде оппозиции между приматом субстанции (или функции) и приматом формы, кому-то слышится лекция по философии. Между тем в голове должно появляться представление, что одни едят фасоль, а другие салат и что различия в потреблении, отсутствующие либо слабо выраженные, когда речь идет о нижнем белье, весьма сильно проявляются в отношении верхней одежды и т.д. Конечно, мои выкладки являются результатом приложения очень абстрактных схем к очень конкретным вещам: к статистике потребления пижам, трусов или брюк. Отнюдь не очевидно, что, просматривая статистику пижам, люди станут думать о Канте. Все школьное обучение скорее мешает обдумывать, по Канту, то, что относится к пижамам, и думать о пижа- 597 мах, когда читают Маркса (я говорю «Маркс» потому, что с привлечением Канта в моих рассуждениях вы легко согласитесь. Между тем в рассматриваемом отношении это одно и то же). К этому следует добавить, что читатели не знают или отвергают сами принципы социологического способа мышления, понимаемого как желание «объяснять социальное через социальное», говоря словами Дюркгейма, которое часто воспринимается как имперские амбиции. Но простое незнание статистики или, скорее, отсутствие привычки к статистическому способу мышления приводит к смешению представлений о вероятном и необходимом Например, "svpvi ^ст СЙТО-ЙЖ™™ ЪШУЛ тлежду со-щтатдтегм тфото^ждетагем и успехами в системе образования). Что порождает всякого рода абсурдные обвинения, будь то упреки в фатализме, или беспредметную аргументаи.ию, как в случае с провалами на экзаменах части детей господствующего класса. Эти провалы, наоборот, есть основной элемент статистического воспроизводства. (МеэКДУ тем один «социолог», член Института Франции, потратил массу сил, чтобы доказать, что не все сыновья выпускников Политехнической школы становятся учащимися того же учебного заведения!) Основной источник недоразумений, как правило, состоит в том, что о социальном мире речь ведут не ради того, чтобы рассказать, каков он есть, а ради того, чтобы поговорить о том, каким ему надлежало бы быть. Рассуждения о социальном мире почти всегда перформативны: они заключают в себе пожелания, призывы, упреки, приказы и т.д. Отсюда следует, что рассуждения социолога, хотя он старается только констатировать факты, с достаточной вероятностью могут восприниматься как перформативные, Если я говорю, что женщины реже мужчин отвечают на вопросы зондажей (и тем реже, чем более «политичен» вопрос), то всегда найдется кто-нибудь, упрекающий меня в исключении женщин из сферы политики. Это происходит потому, что, когда я говорю то, что есть, кому-то слышится: «и это хорошо, что это так». То же самое получается при описании рабочего класса таким, каков он есть: оказываешься под подозрением в стремлении ограничить судьбу рабочего кзшха ето wb\wtuiw>™ ъостоятогелл, ь жжлтеи «.щг. болида, tvo ^«ВДУАЛЬ v.p.v. ъ желании его прославить. Так же констатация того факта, что мужчины (и уж тем более женщины) наиболее культурно обделенных классов в своем политическом выборе чаще полагаются на партию, которую они считают своей (в настоящее время — Коммунистическую партию), была понята как увещевание целиком положиться на эту партию. Действительно, в обычной жизни описывают народную жизнь либо только с восхищением, либо только с отвращением, никогда не стремясь понять ее логику, предложить объяснение, понять здравый смысл, иначе говоря, дать себе возможность воспринять ее, как она есть. Читатели прочитывают социологию сквозь очки своего габитуса. И некоторые найдут оправдание своему классовому расизму в том реалистическом описании, которое другие заподозрят в том, что оно внушено классовым презрением.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Социолог под вопросом» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
