Не существует чистой теории и чистой, ничем не нарушаемой эмпирии. Целесообразнее говорить о плохо и хорошо сконструированных теориях, которые встречаются в реальной практике. Их последовательность, чередование, сменяемость и взаимные переходы (перетекание) друг в друга и составляют действительную историю науки. «Плохая» теория отличается тем, что ее предмет постулируется непосредственно. В «хорошей» теории результаты неотделимы от пути, который привел к ним. В высокоразвитой научной системе предмет — не начальная, а преимущественно конечная точка научного поиска. В этом случае метод его получения по природе и функциям является как дискурсивным, так и демонстративным. Иначе говоря, метод построения теоретической системы знания, а стало быть, и ее предметной (идеализированной) модели, должен наряду с непротиворечивостью выведения нового знания обладать качеством наглядности и убедительности своего обоснования. Выражаясь языком, принятым в методологии науки, эвристичность контекста (или логики) открытия должна быть эквивалентной безупречности и обстоятельности контекста (логики) доказательства. Любая наука как совокупность входящих в нее научных теорий представляет собой одновременно демонстративное (показывающая чужое) и дискурсивное (создающая свое) знание. Она описывает уже произошедшее, но вместе с тем выстраивает события в определенной логике и последовательности, дает собственное видение и картину мира. Логика открытия здесь соседствует и переплетается с логикой обоснования. История науки не является суммой точек зрения или полем для столкновения противоборствующих воззрений и позиций. В обычных рассуждениях о предмете, объекте и структуре любой науки, в том числе и социологии, в обмене мыслями и мнениями, в столкновении позиций и концепций, выражаясь словами Гегеля, мы еще не располагаем самой сутью дела, т.е. не покидаем почвы описательно-исторического способа. Суть дела раскрывает другой метод — оперирование понятиями, составляющими содержание данной науки. Но это вовсе не классификационно-иллюстративный метод, который сводит все и вся к «агрегату сведений». Суррогат философского метода, например классификационно-описательный, есть, по Гегелю, лишь со- 36 Степин B.C., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники // http://philosophy.ru/library/ fnt/OO.html 522 вокупность уловок, которые дают возможность не касаться сути дела, но сохранять при этом «видимость серьезности», «ибо суть дела исчерпывается не своей целью, а своим осуществлением, и не результат есть действительно целое, а результат вместе со своим становлением...»37. Столкновение точек зрения, школ и направлений является содержанием истории науки в той мере, в какой за ними проглядывает момент необходимости. В этом случае сталкивающиеся между собой точки зрения перестают служить «строительными лесами», которые впоследствии, по достижении результата, за ненадобностью отбрасываются. Именно они составляют суть дела, живой организм научной мысли, так сказать, социологию в процессе ее движения. Чем бы ни завершились научные споры, их конечный результат не имеет абсолютной ценности — статуса непререкаемого авторитета. Он всегда будет превзойден или «снят» в будущем. В этом и состоит диалектика познания, чтобы признать как действительное, самоценное каждый из односторонних подходов, чтобы сохранить их как противоположные и вместе с тем «взаимно необходимые моменты». Конечный результат научного спора — не всеобщая, а частная точка зрения. Сегодня, например, победила мотивационная теория труда, а завтра — технократическая. Это победа данного исторического момента, а не науки вообще, поскольку она вечно развивающаяся система знания. Однако частная истина не имеет никакого значения в отрыве от содержания спора, ибо главное в науке — результат вместе со своим становлением. Еще более категорично Гегель формулирует (в «Феноменологии духа») эту мысль следующим образом: «...цель сама по себе есть безжизненное всеобщее, подобно тому, как тенденция есть простое влечение, которое не претворилось в действительность; а голый результат есть труп, оставивший позади себя тенденцию»34. Или: «Самое легкое — обсуждать то, в чем есть содержательность и основательность, труднее — его постичь, самое трудное то, что объединяет и то, и другое, — воспроизвести его»39. Дискуссии и обсуждения способствуют достижению результата (конечное определение предмета науки) нарастающим итогом. Всякое новое мнение или подход учитывают предыдущие, и не только каждое из них в отдельности, но и их совокупность. Социологическая концепция может навсегда остаться лишь заверением автора в том, что его подход, представление о предмете исследования — истинное знание. Но это еще не научная система или теория в гегелевском понимании слова, где истина, выраженная в понятиях, «обладает стихией своего существования». «Заверение — это форма выражения или запечат-ление того исследовательского процесса, который называется интуицией, усмотрением или непосредственным знанием абсолютного»40 плюс уверенность в правильности выбранной точки зрения. Как здание не готово, когда заложен лишь его фундамент, полагает немецкий философ, так и достигнутое понятие целого не есть само целое, т.е. наука никогда не завершается в своем начале. Целое — это всегда такое начало, которое возвратилось из временной последовательности, обогатившись в пути новым знанием. ' Гегель. Соч. Т.4. М., 1959. С. 2. '' Там же. С. 2. ' Там же. С. 3. Гам же. 523 Для непросвещенного человека начало науки — это лишь «свернувшееся в свою простоту целое или его общее основание». Но для просвещенного сознания «еще не потеряно воспоминание о богатстве предшествующего наличного бытия». Без изложения этого предшествующего развития наука лишена общепонятности и кажется находящейся в «эзотерическом владении нескольких отдельных лиц», т.е. узкого круга специалистов. «Лишь то, что вполне определено, есть в то же время экзотерическое, понятное и годное для того, чтобы быть изученным и стать достоянием каждого»41. Таким образом, раскрытие научных понятий нужно начинать с самых простых и абстрактных представлений, как бы проекта целого. В таком свернутом виде наука, конечно же, окажется доступной только посвященным. В каком-то смысле такое представление науки — личное дело ученого, его частная точка зрения или, по Гегелю, единичное и часто случайное бытие наличного. Только дальнейшее раскрытие всего многообразия содержащегося в исходных понятиях проблем способствует построению научной системы, делает ее экзотеричной. Проложенный путь — «рассудочная форма науки» — приближает ее истины к непосвященным и делает эти истины доступными им, благодаря чему они могут непосредственно приобщиться к науке. Итак, единственно правильный путь приобщения к основам науки, фундаментальному знанию лежит через историю науки. На этом издавна базировалась университетская подготовка студентов. Интерес к истории — не досужее любопытство, а естественная необходимость и внутренняя потребность тех, кто стремится выйти за грань поверхностного усвоения предмета. К сожалению, подобная мысль, ставшая, казалось бы, неоспоримой истиной, часто подвергается сомнению. Практикующие социологи и студенты, специализирующиеся в области прикладной проблематики, считают, что для хорошего усвоения, скажем, методов социальной технологии не обязательно знание истории вопроса. Главное, полагают они, уметь, а не знать, и если знать, то современное состояние, но не устаревшие концепции, сданные в архив. Забвение истории своей науки свойственно не только некоторым российскими, но и зарубежным социологам. Этот парадоксальный факт обнаружен эмпирически. Оказывается, 90% молодых американских социологов не знают имен первых президентов Американской социологической ассоциации (АСА). И, конечно же, не знакомы с их работами. Не менее «радужная» картина и среди академических профессоров — признанных авторитетов в своей специальности, так сказать, наставников молодежи: опрос показал, что 50% американских профессоров с работами первых 20 президентов АСА незнакомы, а многие не знают даже их фамилий. Это тем более удивительно, что в числе опрошенных оказались солидные ученые в возрасте 70 лет и более, которые наверняка лично встречались с некоторыми из первых президентов АСА42. Забвение прошлого отражается и на системе преподавания научных дисциплин. На социологических факультетах США чаще других читаются курсы теории (72%) и методологии (71%), несколько реже — истории социологии (42%,) и совсем редко — социологии труда (31,5%). На 241 социологическом 41 Гегель. Соч. Т. 4. М., 1959. С. 6-7. 42 The American Sociologist. 1980. Vol. 15. № 2. P. 94-95. 524 отделении читаются курсы по 51 социологической науке; из них история социологии и социология труда преподается только в '/3 университетов43. Дело, разумеется, не только в количестве учебных дисциплин, но и в качестве подготовки ученых. Из беседы с канадским социологом, специализировавшемся по истории международного (главным образом, российского) рабочего движения, стало известно, что в Нью-Йоркском университете преподается история индустриальной социологии. Но как? Относительно системы Тейлора мой коллега запомнил лишь его потогонную систему расчленения труда, о Хоторнских экспериментах имел очень смутное представление, а в конце беседы заявил, что ни тейлоризм, ни «человеческие отношения» знать не обязательно, поскольку первый — древняя история, а результаты вторых очень редко используются в промышленной практике.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ТЕОРИЯ И ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ НАУКИ» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
