Увлечение опросами общественного мнения в стране приобрело характер массовой эпидемии еще в 1970-е гг. и продолжается до сих пор. С их помощью делают большую коммерцию и большую политику. «Анкетомания», «опросная социология», «война опросов» — как еще выразить кризисное состояние науки об обществе? К результатам опросов апеллируют ли- 12 Бутенко И.А. Указ соч. С. 30. 135 деры враждующих партий, политические деятели, пресса, телевидение — к ним не обращаются лишь профессионалы, прежде всего западные. Возникает вопрос: можно ли считать наукой то, что строится на зыбком фундаменте субъективных мнений людей? Можно ли называть знанием то, чего избегают ученые-социологи и на что падки непрофессионалы? Возможно, мы имеем дело с непрофессиональной социологией, где постоянно нарушаются требования научного метода и велика вероятность ошибок? Но сами требования научного метода — прежде всего надежность и устойчивость измерения, правила выборки и анализа данных, операционализация понятий и техника опроса — даже в случае их неукоснительно соблюдения — достаточны ли оки, чтобы возвысить социологию до уровня подлинной науки? Допустим, мы изобрели эффективные методы контроля данных и придумали фантастически точные измерительные инструменты, применили самые современные методы математической обработки информации. Можем ли мы с их помощью объективно изучить самую ненадежную в мире вещь — человеческое мнение? По всей видимости, нынешняя социология ставит себе в заслугу то, от чего мудрые греки отказались две с половиной тысячи лет назад. Античная философия, а вслед за ней и новоевропейская развивались в борьбе с обыденным мнением. Потребовалось не одно столетие для изобретения сложнейшей техники выделения из аморфной массы людских мнений твердых кристаллов объективного знания. Ее можно назвать теоретической рефлексией, диалектикой, философской дискурсией или как-то еще — суть от этого не изменится. В Европе социология формировалась именно как философская наука. Но сегодня она возвела на пьедестал то, с чем боролась истинная философская мысль. Возможно, первым философствующим социологом был Сократ, человек без определенного рода занятий, имеющий обыкновение бродить по улицам и площадям и приводить прохожих своими вопросами в глубочайшее недоумение. Опросной технике он научился у софистов. Правда, у них вопросно-ответный метод был самоцелью — довеском к ораторскому искусству, стремлением облачить типичное обывательское мнение в хитроумные одеяния логических апорий и доказательств. Но Сократ изучал мнения не ради них самих. Миру относительной действительности, предметам чувственного восприятия, отображенным в человеческом мнении (doksa), он противопоставил истинную действительность, предмет понятийного познания. Мнения — мир догадок и верований, а понятия — мир твердого знания, размышления и числа. Несколько позже Платон довел идеи Сократа до логически завершенной формы. Диалектика, вначале являвшая собой лишь технику опроса населения, со временем превратилась в технику философской рефлексии, методологию углубленного познания истины, а затем в логическую систему понятий, построенную на основании отношений соподчинения и подчинения13. Наконец, высокий этап древнегреческой рефлексии, т.е. метода очищения мира мнений от случайных элементов и кристаллизации их в понятия, представляет собой система категорий Аристотеля. шдельбанд В. История древней философии. СПб., 1893. С. 160-161. 136 Совершенно очевидно, что «категория» противоположна «мнению» как постоянное и твердое противоположно зыбкому и неустойчивому. В самом деле, мнение выражает вероятностное, предположительное знание, оно фиксирует состояние нерешительности говорящего. Выражение «по моему мнению» подразумевает, что говорящий не уверен в том, что произносимое им является общепринятым знанием: напротив, это его индивидуальная точка зрения, субъективный взгляд. Индивидуальное мнение может быть как истиной, так и заблуждением. Категориальное же знание подобных недостатков лишено. Оно основано не на фиксации поверхностного и случайного, а на познании сущности явлений. Великий энциклопедист древности Аристотель в своем трактате «Категории» определил категориальное знание как совокупность общих определений бытия, т.е. наиболее обобщенных и высших родовых понятий об объективном мире. Категории — наилучший способ выразить законы и
закономерности. В противоположность чувствам и мнениям они дают нам целостное знание о мире. Но вот парадокс: категориальная целостность мира достигается у Аристотеля ценою полного снятия диалогически живого, оппонирующего метода рассуждения, столь характерного для со-крато-платоновской философии. Диалектика как вопросно-ответная техника превратилась в жесткие схемы философских универсалий — вначале у Аристотеля, а затем у Гегеля. На двухтысячелетием отрезке — от античности до немецкой классики — категории развивались по восходящей: их количество постоянно возрастало, а содержание углублялось. Таким образом, в них отразилась вся история человеческой мысли, ее падения и взлеты. Грандиозная система Гегеля — завершение интеллектуальной работы сотен поколений. И сама эта система стала возможной именно потому, что такая работа была уже проделана. Став культурным генофондом человечества, высшим достижением игры ума и воображения, философские категории еще не успели достичь точки полного расцвета (с которой начинается старость и увядание), когда они стали объектом изучения К. Маркса. Видимо, наличие неизрасходованного потенциала категориальной системы мышления и в то же время ее достаточная зрелость позволили Марксу расширить и углубить категориальный строй философии. Приблизительно в то же время во Франции зарождалась иная традиция — контовская. «Позитивная философия» О. Конта, несомненно, использовала философские категории и философский опыт. Конт, как и Сократ, тоже был философо-социологом, но Сократ практиковал опросные методы, а Конт о них только рассуждал. Он не провел за всю свою жизнь ни одного эмпирического исследования, но стал тем не менее родоначальником социологии. И Маркс, и Конт стремились к одной цели — отсечь в знании все случайное и оставить универсальное, закономерное. К сожалению, понимали они закономерное по-разному. У Конта познание идет через систематизацию сведений, полученных в ощущении. Любую 137 попытку раскрыть причинно-следственные связи он характеризовал как бесплодную метафизику. Идеи Конта рано проникли на русскую почву, однако ни Герцен, ни Белинский не восприняли их в качестве интеллектуального достижения: контовский позитивизм был для них шагом назад — от гегелевской диалектики к эмпиризму. В известном смысле это был шаг назад к софистам, к тому нерефлексированному мышлению, которое выдает субъективное мнение за решающий критерий истины. Западноевропейская социология, таким образом, возникла не на вершинах абстрактной мысли, а в ее «долинах», где чудом сохранились донаучные, дофилософские способы мышления. Восхождение к высотам категориального знания она начнет позже, правда, минуя Маркса и гегелевскую диалектику, через неокантианство и веберовскую методологию «идеальных типов», но непременно к парсоновским универсалиям. В чем-то оно напоминает знакомое нам движение от живой сократо-платонов-ской диалектики к рассудочным схемам Аристотеля. Зарождение современной социологии в середине XIX в. — в известной мере отход не только от традиций мировой философской мысли или, по крайней мере, от одного из важнейших ее направлений (диалектики), но и от научного мышления Нового времени. «Явно не случайность то, что первые шаги новоевропейского естествознания были отмечены отходом от Аристотеля и поворотом к Платону. Уже в античности Аристотель... предъявлял пифагорейцам — а к ним нужно причислить и Платона — упрек в том, что они... вместо того, чтобы в свете фактов отыскивать объяснения и строить теории, насиловали факты в свете известных теорий и пристрастных мнений, разыгрывая из себя, так сказать, устроителей мира»14. В чем же упрекал пифагорейцев Аристотель? В игнорировании фактов, воспринимаемых в чувственном опыте. Но вот загадка: именно непосредственный опыт учит нас, что Солнце движется вокруг Земли, а легкие тела падают медленнее тяжелых. Подобные факты, освященные авторитетом аристотелевской философии, 2000 лет тяготели над наукой. Потребовался гений Коперника и Галилея, чтобы доказать ложность здравого смысла, воплощенного в обыденном мнении. Но на чем оно покоится? На точном фиксировании поддающихся наблюдению частностей в форме протокольных предложений, на которые, как на строгий эмпирический фундамент науки, напирали неопозитивисты, или ответах респондентов на вопросы анкеты. В обоих случаях мы регистрируем непосредственно наблюдаемый нами мир — мир мнений. Зафиксировав наблюдаемое, физик и социолог, каждый в своей области, интерпретируют его в терминах научной теории. Правда, между двумя операциями находится промежуточное звено, особая процедура, называемая в первом случае верификацией, а во втором — операционализацией. Собрав данные, социолог строит простейшие процентные распределения либо применяет более сложные процедуры, например корреляционный анализ. Если выявленные тенденции в распределении ответов повторяются, неискушенный в теории познания социолог делает вывод о наличии эмпирической закономерности, которую без всяких на то оснований включает как элемент научного знания в свою теорию.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «СОЦИОЛОГИЯ СЛУЧАЙНОГО МИРА» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
