В забюрократизированном мире человек — ничто без какой-либо справки, диплома, удостоверения и т.п. О его деловых и моральных качествах судят не по тому, насколько он хорош в работе или честен в отношениях с окружающими. Этих качеств как бы нет, если они не зарегистрированы в дипломе или служебной характеристике, заверенных соответствующими подписями и печатями. Реальных качеств у человека может и не быть, но у него есть документ, удостоверяющий их наличие. Диплом можно купить (а сейчас в нашей стране это массовое социальное явление), и тогда к его обладателю будут относиться так, будто деловые и моральные качества у него есть реально. Хотя он может быть профаном и аморальным человеком. И наоборот, человеку без документа, на самом деле обладающему такими качествами, не поверят, если они официально (т.е. символически, абстрактно) не документированы. Для чиновника их как бы не существует, хотя перед ним стоит реальный человек, готовый доказать реальность своих достоинств. Чиновник им не верит, он верит бумаге. Фактически он не верит самому себе как человеку, он доверяет социальному символу. Такой человек, писал молодой Маркс, «может теперь действовать лишь как потерявший себя, как обесчеловеченный человек»58. Бюрократ — это и есть потерявший себя человек. Доверяя лишь социальным символам — документу, деньгам, он сам есть материализованный символ, ибо он — «обесчеловеченный человек». В ситуации бюрократа, или социального символа, оказывается всякий независимо от своей должности, верящий документу (абстрактным отношениям) больше, нежели другому человеку или самому себе. В нашем мире документ (характеристика с места 58 Маркс К. Конспект книги Джемса Милля «Основы политической экономии». С. 18. 90 работы, свидетельство, справка, паспорт) значит больше, чем реальный человек и реальные отношения. Абстрактные отношения, оторвавшись от живых людей, превратились в самостоятельную и господствующую над ними силу. Отрыв символа от реальности, т.е. его отчуждение, есть лишь подготовительный этап, пролог, предваряющий появление социальной превращенной формы на социальной сцене. Сила социальных символов-посредников способна достичь колоссальных масштабов, стать тотальной, всепоглощающей реальностью. Став таковой, новая реальность полностью заменяет старую, настоящую, выворачивая наизнанку нормальные отношения людей. Реальный мир живых людей вначале становится абстрактным, а на конечной стадии «переворачивания» — абсурдным. Все поставлено с ног на голову, иллюзорный мир вытесняет реальный, принимает его облик и уже ничем от него не отличается. Люди начинают верить иллюзиям как реальности, не замечая подмены. В этом мире люди относятся друг к другу уже не как люди, а как символы-манекены. Между превращенной формой и отчуждением существует много общего. Отчуждение — это прежде всего зависимость человека от своих иррациональных страстей, понимаемая как психологическая патология, а не социальная. Аналогия отчуждения с психическим заболеванием вовсе не случайна. В первоначальном своем значении термин «отчуждение» обозначал состояние душевнобольного. Во Франции слово aliene, а в Испании aliendo издревле служили выражениями психотических, отчужденных личностей. В Англии термин alienistупотреблялся для обозначения специалиста, ухаживающего за душевнобольными59. Душевнобольные — это совершенно потерянные личности, их действия не воспринимаются ими как свои собственные, как принадлежащие им. Поэтому они не могут контролировать свои поступки, ибо реально они суть поступки другого лица. Они отчуждены от субъекта действия, стали для него чужими. Поэтому вполне правомерна аналогия между сумасшествием и отчуждением, которую особенно подробно изучал Э. Фромм. В латинском языке термин alienatio имеет оба значения — психологическое и социальное (в узком смысле — юридически-правовое). Отчужденный человек — это пребывающий в беспамятстве, в бессознательном состоянии или безумии; так же называли чужеземца, иностранца. В гражданском праве отчуждение обозначало передачу имущества в собственность другого лица. Однако человек, потерявший собственность (на землю, орудия труда, дом, скот и т.п.), в социальном смысле мало что значит или не значит ничего. С его мнением не считаются, он не влияет на принятие управленческих решений, от него не зависит ход общественных дел в государстве. Более того, с потерей собственности, имущества от него не зависит и его собственная судьба: ею вправе распоряжаться чужие люди, сильные мира сего. Следствием выступает его полная (социальная, экономическая и политическая) зависимость от других. Alienation: The Cultural Climate of Our Time. N.Y., 1964. Vol. 1. P. 67-87. 91 Для определенного (потерявшего собственность) индивида его родина становится как бы чужой, неприветливой. Он чувствует себя здесь лишенным прав иностранцем. Поэтому в Древнем Риме лишившийся собственности и чужеземец обозначались одним словом. Если собственность в том или ином обществе играет ключевую роль, то ее потеря равнозначна потере средств существования. В переносном смысле отчужденный аналогичен душевнобольному, ибо для них потерян смысл существования, они перестают осознавать себя как центр своего жизненного мира. Между социальным отчуждением и психическим сумасшествием исчезают различия: в первом случае человеку не принадлежат его собственный дом, скот, земля, во втором — его собственные поступки. То, что первоначально было своим, теперь стало чужим. Первоначальные отношения переворачиваются, они «испаряются», и вместо них появляются новые, но чуждые естественной природе вещей отношения: человек вынужден принимать свое как чужое. Это и есть превращенная форма. Фромм проводит интересную параллель между терминами «идолопоклонство» (idolatory) и «отчуждение». Оказывается, во времена пророков Ветхого Завета они употреблялись как смысловые эквиваленты. Принципиальное различие между моно- и политеизмом заключалось именно в факте самоотчуждения. Создавая множество богов или идолов, человек приписывал каждому из них одно из своих качеств, но в гипостазированной форме. Идол представлял собственные жизненные силы человека в отчужденной форме, в форме вещи, которой он и поклонялся. Напротив, монотеизм полагает в человеке бесконечное многообразие качеств, и ни одно из них как конечное свойство нельзя оторвать от личности и превратить в фетиш. Отголоски политеизма, считает Фромм, можно найти в современности. Так, и при фашизме, и при сталинизме — крайних формах тоталитарного общества — абсолютно отчужденный индивид поклонялся тем или иным идолам, будь то государство, нация, класс, коллектив60. Отчужденная личность подобна очищенному от коры дереву, которая составляла его своеобразие и непохожесть и одновременно защищала его от внешних неблагоприятных воздействий. Обесчеловеченная личность стала незащищенной и похожей на всех. Она перестала быть индивидуальностью, ее индивидуальность принадлежит кому-то другому, но не ей. Лишенные индивидуальности могут восприниматься как взаимозаменимые и равные друг другу части целого. У них все общее, потому что нет ничего своего: и мысли, и поступки, и имущество. Они избавлены от ошибок, пережитков, социальных пороков и влились в идеальный коллектив. Ценности коллектива и класса, ставшие над отдельными людьми как господствующая над ними сила, это и есть не что иное, как очищенное и идеологически препарированное индивидуальное. Административная система, централизовавшая все и вся, создала новый тип коллективности — механическую солидарность очень похожих, лишенных индивидуальности людей-винтиков, индивидов, попавшихся на хитрости разума (выражение Г.В.Ф. Гегеля): они добровольно подпали под власть коллективного ига потому, что это иго — их собственное Я, но гипостазированное, отчужденное от них и превращенное в идол. 6,1 Alienation. P. 67-87. 92 Коллективизм 1920—1930-х гг. говорил с рабочим и крестьянином простым и доступным им языком плаката, лозунга, призыва. Он призывал ненавидеть богатых, носить незамысловатую одежду, быть прямолинейно искренним в выражении своих чувств, ненавидеть угнетателей, не щадить себя ради общего блага. Все это — слепки с индивидуальных черт человека, но очень гипертрофированных, доведенных до карикатуры, до абстракции и потому, может быть, доступных пониманию всех без исключения. Индивидуальные черты (чаяния и надежды, вера в светлое будущее, суеверия, народный утопизм и многое другое), оторванные от их реальных носителей, шаржированные до неузнаваемости, были затем превращены в идол-лубок, которому поклонялись и в
который верили. Нация, коллектив, класс — это и есть обобщенные символы, заменившие реальность, абстрактные идолы-знаки, в которых воплотилось отчужденное Я индивида и которые стали господствовать над этим индивидом. Психологически окрашенное понятие «отчуждение» в начале XIX в. использовал Гегель, а в середине XIX в. Маркс для обозначения совсем иной реальности — социальной. Они и ввели в современный научный оборот серьезно переосмысленное понятие, обозначавшее социальную патологию общества. У Маркса отчуждение создает условия, при которых собственные действия человека превращаются в чуждую силу, стоящую над ним. Введение в научный оборот категории превращенной формы дало возможность Марксу привести чисто экономические процессы во всем их многообразии к единому этическому (стало быть, и социальному) знаменателю. Так, анализируя упоминавшуюся книгу Милля, Маркс пишет, что кредит надо понимать как политэкономическое суждение относительно нравственности человека61. Действительно, в кредитных отношениях вместо бумаги посредником обмена выступает сам человек, «но не в качестве человека, а как бытие того или иного капитала и процентов». Сам же человек переместил себя вовне и превратился во внешнюю форму. «В кредитных отношениях не деньги упразднены человеком, а сам человек превратился в деньги, или деньги обрели в человеке свое тело. Человеческая индивидуальность, человеческая мораль сами стали предметом торговли и тем материалом, в котором существуют деньги. Материей, телом денежной души являются уже не деньги, не бумаги, а мое собственное личное бытие, моя плоть и кровь, моя общественная добродетель и репутация»62. Деловые отношения в товарном обществе строятся таким образом, что кредит дается только тому, кто уже является имущим, кто еще не лишен собственности. Но имеющий собственность — это признанный обществом в качестве субъекта любого экономического действия, например сделки. Через кредит оказывается доверие имущему, и отказ в кредите автоматически выносит приговор неимущему, выступает свидетельством его бедности, неравноправности. Отказ в кредите как экономическая акция одновременно выступает моральным приговором неимущему в том, что «он не заслуживаете К. Конспект книги Джемса Милля «Основы политической экономии». С. 22. 1ам же. 93 ет ни доверия, ни признания и, стало быть, является социальным парией, дурным человеком»61. Неимущий, т.е. отчужденный от имущества, не только лишается доверия, но вместе с этим получает унижение. Зависимость его положения выражается в том, что он вынужден просить кредит у имущего, может быть, прибегая к обману, подделке, хитрости, лжи. Но и кредитующий не брезгует никакими средствами: «Слежка, за тайнами личной жизни и т.д. человека, ищущего кредит; разглашение временных неудач этого человека для того, чтобы, вызвав внезапное потрясение его кредита, убрать с дороги соперника и т.д. Целая система банкротств, фиктивных предприятий и т.д.»64. За фасадом совершенной кредитной системы экономических отношений проступает ее неприглядное социальное лицо. Но именно оно-то и является подлинным, хотя и скрытым ее содержанием. Ибо все экономические реалии порождает сам человек, на них он проецирует свои пороки и недостатки. Кредит, обращение капитала, обмен имеют вполне реальное человеческое измерение; они таковы, каковы люди, их создающие. Молодой Маркс предлагает не впадать в иллюзию и не принимать видимость за суть дела. На поверхности — политэкономические категории, но это всего лишь маски, скрывающие социальное и нравственное содержание человеческих отношений. Кредит — предоставление денег или товаров в долг и с уплатой процента. Это экономическая акция, техническая сторона дела. Но когда в нее включаются реальные люди с естественными для них недостатками, например желанием обмануть другого и не обмануться самому, экономическая сделка из формы отношений становится их содержанием. Кредит начинается с «презумпции виновности»: того, кому ссужаются деньги (особенно малознакомое лицо), заранее подозревают в возможном обмане (вернет ли деньги, не скроется ли от уплаты, неразоритсяли кмоменту возвращения денег?). На первый взгляд кредит как экономическая акция существует только в форме доверия — деньги передаются другому лицу. Но за этим скрыто моральное недоверие. Поэтому Маркс пишет, что «основой этого экономического доверия является отсутствие доверия: недоверчивое и расчетливое обдумывание — кредитовать или не кредитовать...»65. В государственном кредитовании действуют те же закономерности, но в массовом масштабе. В индивидуальном кредитовании индивид вполне может стать объектом обмана, а в государственном само государство может превратиться в игрушку спекулянтов. Государство перестает принадлежать самому себе и уже не контролирует ситуацию. Через государственный «карман» осуществляют свои сделки российские подпольные миллионеры, теневые дельцы, разных мастей спекулянты. С помощью официальных документов, заверенных государственными печатями, они торгуют лесом, готовой продукцией, полуфабрикатами и т.д., перепродают за границу государственное оборудование, дефицитные материалы (об этом неоднократно сообщалось в прессе). Люди — это не абстракция, говорит Маркс, а вполне конкретные, живые индивиды, строящие общественные отношения на уровне своих возможно- 63 Маркс К. Конспект книги Дж.Милля «Основы политической экономии». С. 22. 64 Там же. С. 23. 65 Там же. 94 стей, своей социальной зрелости. Они создают такую общественную связь между собой, до которой они на данном историческом этапе доросли. «Каковы индивиды, такова и сама эта общественная связь». В этом плане имеют одинаковый смысл слова: «человек отчужден от самого себя» или «общество этого отчужденного человека есть карикатура на его действительную общественную связь, на его истинную родовую жизнь...»66. Нормальным является состояние того общества, в котором люди заняты прежде всего производством материальной продукции, и ненормальным, когда они поглощены прежде всего распределением того, что они успели произвести. Не важно, является уравнительным такое распределение или нет. Если индивиды равнодушно относятся к рационализации производства, профессиональной постановке организации труда, не стремятся сегодня произ вести больше и с лучшим качеством, чем вчера, но все свои страсти направляют на распределение того малого, что удалось изготовить, расталкивая и унижая друг друга, то подобное положение нельзя назвать нормальным. Речь должна идти уже о превращенном, а не истинном обществе, т.е. о карикатуре на действительную общественную связь людей, ибо самым естественным состоянием человека выступает производительный труд, бережное отношение к земле, сырью, окружающей среде, а не страсти вокруг произведенного. Чем больше времени уходит на торги вокруг «пирога» (кому достанется больше и не достанется ли соседу больше, чем мне), тем меньше его остается на разумное производство. Значит, тем больше дефицит товаров и острее борьба вокруг их распределения. Особенно социалистическое общество в его превращенной форме переворачивает действительную общественную связь людей: вместо приоритетного развития производства предметов потребления неимоверно разрастались производство средств производства и оборонная промышленность; там, где на первом месте по важности для национального выживания должно стоять производство материальной продукции, развитие производительных сил и производственные отношения, вперед выдвигались второстепенные распределительные отношения. Из-за этого трудовая деятельность человека, лишенная своей действительной общественной связи, выражаясь словами молодого Маркса, становилась мукой, «его собственное творение — чуждой ему силой, его богатство — его бедностью, сущностная связь, соединяющая его с другим человеком, — несущественной связью... его производство — производством его небытия, его власть над предметом оказывается властью предмета над ним...»67. Постоянный дефицит товаров, ощущавшийся десятилетиями в нашей стране, не только парализовал социальную активность, создавал напряженность в отношениях между людьми и открывал каналы для спекуляции и хищений. За обычными экономическими процессами, как и предупреждал Маркс, открываются нравственные категории, которые служат подлинным измере- Конспект книги Джемса Милля «Основы политической экономии». С. 24. Маркс К. Там же. С. 24. 95 нием экономики и хозяйственной деятельности. Если закрыть глаза на это в науке, если видимость не отличать от сущности, то она (наука) превратится в паллиативную дисциплину, которая «отчужденную форму социального общения... фиксирует в качестве существенной и изначальной и в качестве соответствующей человеческому предназначению»68. «Братание невозможностей» — так, пожалуй, можно еще назвать превращенную форму, если воспользоваться фразой Маркса, брошенной им в «Эко-номическо-философских рукописях 1844 года» по поводу социальной сущности денег. Исторически Маркс начинал анализ превращенной формы именно с денег. Сущность денег, пишет он, заключается в том, что они представляют собой отчужденную родовую сущность человека. «То, чего я как человек не в состоянии сделать, т.е. чего не могут обеспечить все мои индивидуальные сущностные силы, то я могу сделать при помощи денег. Таким обра зом, деньги превращают каждую из этих сущностных сил в нечто такое, чем она сама по себе не является, т.е. в ее противоположность»'"4. Именно деньги, считал молодой Маркс, превращают верность в измену, любовь в ненависть, ненависть в любовь, а добродетель — в порок. Деньги извращают не только индивидуальные отношения людей, делая их чем-то противоположным их первоначальной сущности, но также общественные связи, которые, уже будучи извращены, т.е. став превращенной формой, господствуют над людьми в качестве самостоятельных сущностей. Храбр тот, кто имеет возможность купить храбрость, хотя от природы он труслив. Добродетельным слывет тот человек, кто за деньги приобрел (т.е. купил) общественную репутацию, уважение, престиж. Деньги «смешивают и обменивают все вещи... они представляют собой всеобщее смешение и подмену всех вещей, следовательно, мир навыворот, смешение и подмену всех природных и человеческих качеств»70.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Бюрократия и отчуждение» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
