Своеобразие исторического развития России активно обсуждали русские общественные деятели, историки и мыслители XIX в. Пожалуй, наиболее резко мнение о глубоком различии между русской историей и историей западной выразили в 1840—50-х гг. славянофилы «в самом начале изучения нашей древности с новой философской точки зрения на исторический процесс как на органическое развитие»3. В позиции славянофилов подкупает хорошее знание деталей исторического быта русского народа и отталкивает «философизация» исторического пути России в целом. Совершенно явно здесь ощущается влияние философии истории Г. Гегеля. Отсюда взгляды на избранность русского народа, его всемирно-историческую миссию, «функцию новой и более высокой ступени развития мирового духа». В качестве социокультурного начала русской самобытности у И. Киреевского выступало православие, в религиозном учении которого якобы органично соединялись вера и разум, сердце и ум, тогда как католицизм на Западе — это рассудочность и логическая односторонность, раздвоенность личности и мира. Кроме того, государственность начинается на Западе с завоеваний, а у нас — с добровольного приглашения варягов и естественного развития народного быта. 3 Павлов-Сильванский Н.Л. Феодализм в России. М., 1988. С. 6. 968 Третье отличие России от Запада Киреевский видел в общинном землевладении. В согласии с этим и К. Аксаков считал общину основой русского общественного устройства4. В признании коренного различия между Западом и Востоком вполне сошелся со славянофилами западник К.Д. Кавелин. По мнению этого историка и публициста, феодальное начало, принесенное на Русь варягами, быстро ассимилировавшимися в славянской среде, не получило должного развития при господстве межкняжеских родовых отношений. Поскольку личные феодальные отношения не превратились в классические поземельные феодальные отношения, то история России пошла другим путем, который резко отличался от западноевропейского. Только реформы Петра I «выпрямили» этот путь, вывели страну на ту же магистральную дорогу, какой шла Западная Европа5. По существу эти идеи в дальнейшем легли в основание концепции истории теоретиков госу дарственной школы в исторической социологии. Уже здесь прочерчиваются контуры историко-социологической концепции, которая в XIX в. становится предметом ожесточенных идеологических споров. Сюда относится и тезис Кавелина о противоположности двух начал: у германских племен развито начало личности, у русско-славянских — общинное, чем объясняется ведущая роль в общественном развитии родственных и семейных связей «Общая схема русского развития, формулированная Кавелиным... приняла следующий вид: 1) род и община (общее владение); 2) семья и вотчина (частное владение); 3) государство и зачатки личности; 4) петровская реформа и начало личности»6. Для многих русских историков Петровская эпоха вообще стала переломным моментом истории. Согласно СМ. Соловьеву, западные народы вступили в пору своей социальной и общественной зрелости еще в XVI в., а Россия — только в XVIII в., т.е. на 200 лет позже. Но это не отсталость, а именно задержка в развитии. Позднее вступление России на путь цивилизации Соловьев объясняет географическими условиями: огромная равнина, отсутствие выхода к морю и близость степей, населенных враждебными племенами. Законы исторического развития всюду одинаковы, считает Соловьев, историческое развитие России и Западной Европы начинается одновременно, но Западная Европа — в более благоприятных географических условиях. Малочисленность населения и обширная территория, иными словами, излишки 4 См.: Киреевский И.В. Характер просвещения Европы и его отношение к просвещению России //Поли. собр. соч. М., 1861. Т. 2. С. 216-266, 275, 276; Аксаков КС. О древнем быте у славян вообщеи у русских в особенности // Поли. собр. соч. М., 1862. Т. 1. С. 123. 5 Павлов-Сильванский Н.П. Указ. соч. С. 7, 642. 6 Там же. С. 9. 969 земли и ее дешевизна при дефиците рабочей силы, веками сохранявшиеся кочевой образ жизни и дух военного братства у дружинников, служивших русским феодалам, отсутствие долговременных жилищ и постоянных городов (отсюда способность русского человека с легкостью уходить из дома, скрываясь от татар, литовцев или тяжких феодальных податей7) — все это не
могло не наложить отпечаток на психологию и образ жизни русского народа. Эти объективные предпосылки в очень важной, даже определяющей мере сформировали своеобразный индустриальный уклад и стиль России через два-три столетия. Резкое отличие от Запада обнаружилось в развитии России, по мнению Соловьева, еще в X в. и сохранялось в течение семи столетий. На Западе дружина в X в. приобретает оседлость и феодальную самостоятельность, у нас долгое время она сохраняет зависимо-служивое полукочевое положение. На Западе рано получают значение города, между ними завязываются тесные торговые связи и разделение труда, горожане приобретают сословную самостоятельность. У нас города были долгое время бедны и разделены большими расстояниями, и когда Иван Грозный предложил горожанам самоуправление, то многие города отказались от царского дара. Антитеза между историей Запада и историей России констатировалась В.О. Ключевским и П.Н. Милюковым. «Мне она представляется, — пишет Павлов-Сильванский в конце XIX в., — в существе своем глубоко ошибочной. Резко противопоставляя подвижную бродящую Русь оседлому Западу, Соловьев... преувеличил... подвижность Древней Руси...» Автор усматривает между Востоком и Западом гораздо больше сходства, чем Соловьев. Уже с XIII в. с ростом боярского крупного землевладения в России складывается такой порядок, который по основным признакам похож на феодализм на Западе8. Таким образом, черты сходства в исторической судьбе России и Запада Павлов-Сильванский отодвигает дальше на четыре столетия, переносит границу из XVIII в. в XIII в. Но еще раньше, т.е. не на конец XIX в., а в 1850-х гг. прошлого столетия эту границу передвинул знаменитый русский историк-медиевист Т.Н. Грановский. Он утверждал, что история всякого народа начинается с родового быта, и доказывал, что славянская ветвь сходна с германской. Правда, здесь он был не совсем оригинален, поскольку до него первым теоретиком родового строя был Иоганн Филипп Густав Эверс (1781 — 1830), профессор Дерптскогоуниверситета, почетный член Петербургской академии наук. Изучая правовую и экономическую историю России, он увидел в ней не исключение, а общую закономерность, свойственную всем народам на начальной ступени развития. Эверс9 по существу и создал пер- 7 Павлов-Сильванский Н.П. Указ. соч. С. 17—18. См. также: Соловьев СМ. Публичные чтения о Петре Великом. М., 1984; Он же. Избранные труды: Записки. М., 1983. s Там же. С. 19. 9 См.: Эверс И.Ф. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии (1826) / Пер. И. Платонова. СПб., 1835. С. 1-2. 12. 970 вое учение о родовом строе как первоначальной форме общественного строя. К. Маркс и Ф. Энгельс, пришедшие к аналогичному открытию после знакомства с работами ряда историков, сделали это позже Эверса и, по всей видимости, независимо от него. Вслед за Эверсом и Грановским независимо от Маркса и Энгельса Б.Н. Чичерин10, принадлежавший, кстати сказать, к западникам, доказывал, что в России, как и в других странах, исходным началом был кровнородственный союз, что славянский и западный миры при поверхностном различии имеют глубокое сходство оснований и начал быта. Таким образом, мнения русских историков о своеобразии России зачастую расходились почти диаметрально. Но характерно, что любая позиция, даже самая полярная, обосновывалась главным образом не географическими или правовыми реалиями, а социологическими аргументами. Особенно часто ссылки делались на различие западного и русского общественных укладов и образа жизни населения. При этом большинство серьезно мыслящих русских историков было склонно считать, что русская история в целом подчинена действию тех же всеобщих законов, что и западная, хотя Россия движется по общему пути со значительными отклонениями и опозданием.
Но как бы ни важна была центральная идея о государстве всеобщих закономерностей и вовлеченности России в общий ход истории, не меньшее значение имеют и конкретно-исторические детали, указывающие на отличия или отклонения от общего пути. Например, интересны мысли Соловьева о более позднем, чем на Западе, установлении в России крепостного права, о торговой и промышленной неразвитости допетровской России,неспособности содержать постоянную армию за государственный счет и необходимости вследствие этого вооруженному войску кормиться за счет мирного населения (для этого служивым людям раздавали земли, но в малонаселенной стране работников не хватало. Так созревали предпосылки для прикрепления крестьян к земле). Интересны и социологические воззрения П.Н. Милюкова на социальную структуру российского общества. Европейское общество, полагал он, строилось естественно, снизу вверх: средний слой феодальных земледельцев вырастал из недр сложившегося класса оседлого крестьянства. Над ними высилась централизованная надстройка государственной бюрократии. В России общество создавалось как бы наизнанку — сверху вниз. Надстройка у нас сложилась раньше базиса, государство возникло раньше развитой экономики. Центральная власть сверху создает военно-служивый класс, который занял место земельной аристократии, которая в России была слишком слабой. 10 Чичерин Б.Н. Опыты по истории русского права. М., 1858. С. 367; Он же. Областные учреждения в России в XVII веке. М., 1856. С. 28. 971 Воспользовавшись этим, военно-служивый класс закрепил под собой крестьянство. Другая отличительная черта: российское государство строило общество не в связи с решением внутренних проблем, а в связи с внешними факторами — защиты от постоянной военной угрозы". В социологической теории Милюкова обосновываются также тезисы о крайней подвижности населения средневековой Руси и отсутствии здесь крупного боярского землевладения. В своей вотчине русский землевладелец не был таким единоличным распределителем (судьей и правителем), как западноевропейский. На этом основании Милюков предлагал использовать термины «феодализм» по отношению к России в весьма условном смысле. Это означало, что родовые черты феодального строя в России и Западной Европе были сходными, но различались частные, или видовые, признаки. Правда, Павлов-Сильванский считает отсутствие видовых признаков еще недостаточным основанием для того, чтобы отказаться от употребления понятия «феодализм» по отношению к России (т.е. сохранить его аналог «удельный порядок») и тем самым воспользоваться удобством сравнительно-исторической терминологии12. На своеобразии русского исторического развития настаивал в конце XIX в. В.О. Ключевский. Это своеобразие он видел в отличных от Запада условиях колонизации и простоте общественного строя. В отличие от Запада феодальное дробление суверенной власти возникло наследственно. В отличие от Запада у нас не было соединения служебных отношений с поземельными, а также наследственности тех и других. Ключевский считал, что в России и на Западе действительно есть сходные элементы, условия. Однако у нас они образуют другие комбинации, «являются в других сочетаниях, действуют при других внешних обстоятельствах, и потому созидаемое им общество получает своеобразный склад и новые формы»13. Это своеобразие доходит нередко до такой крайней степени, что причинно-следственная связь событий и явлений происходит «в обратном порядке». В отличие от Ключевского у Милюкова этот ход событий доводится всего лишь «до контраста». Ключевский обнаружил важнейшую особенность исторического развития стран, находящихся в различных социально-экономических условиях, в различных общественных формациях. Действительно, одни и те же явления могут происходить в совершенно несхожих по социальному устройству обществах. Так, бюрократия рекрутирует в свои ряды почти равномерно из всех социальных групп и слоев общества, будь оно капиталистическим или социалистическим. Иными словами, природа бюрократии — защита изживших себя сфер производства и общественных форм, устаревших норм и правил — одна и та же в США и СССР. Обе страны разрабатывали ряд особых мер, компенсирующих тяжелый труд рабочих на конвейерных линиях, и обе они, правда в разной степени, оплачивают малоквалифицированный труд на конвейере выше высоквалифицированного труда в других производствах. В СССР и в США предприятия, работающие на государственный заказ, получали привилегированное, неконкурентное, монополистическое положение. СССР и " Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. 5-е изд. М., 1902. Т. 1. С. 140—143. 12 Паелов-Сильванский Н.П. Указ. соч. С. 27. 13 Ключевский В.О. Курс русской истории. М., 1904. Т. 1. С. 37; Он же. Боярская дума Древней Руси.3-е изд. М., 1902. С. 7. 972 США, а также некоторые западноевропейские страны в конце 1970-х — начале 1980-х гг. переживали период застоя. Отмечались падение темпов роста экономики и производительности труда, замедление инновационного процесса, уменьшение обшей прибыльности капиталовложений, торможение роста заработков, сохранение огромного перевеса устаревшего оборудования (в ФРГ в начале 1980-х гг., по оценкам специалистов, лишь '/4 оборудования соответствовала современным требованиям) и старых отраслей. В развитых индустриальных странах своеобразным пиком «застойных процессов стала вторая половина 1970-х и начало 1980-х гг. — период невиданного прежде феномена стагфляции — сочетания нарастающих монопольных цен — инфляция, с кризисными спадами производства»14. Ключевский еще раньше находил общие черты между феодальным строем России и феодализмом Западной Европы, но делал это, замечает Павлов-Сильванский, «как-то нехотя», обставляя свое признание рядом оговорок, «настаивая не на сходстве, а на различии»15. Осторожность историка оправдана: даже элементы, которые сходны с западными, образуют совсем иные комбинации, не говоря уже о тех элементах, которые свидетельствуют о серьезных отклонениях от общеисторической закономерности. Итак, в отечественной историографии регулярно возникал вопрос, каки ми теоретическими понятиями, схемами, представлениями объяснить историческое своеобразие России, ее отличие от Запада. Некоторые точки зрения мы уже рассмотрели. Обратимся к современному состоянию проблемы, предлагаемым уже советскими историками вариантам решения. На наш взгляд, самой интересной и методологически плодотворной для исторической социологии (и для социологии труда) является концепция трех формационных типов исторического развития, разработанная коллективом авторов (Э.Н. Галич, А.В. Гордон, А.В. Журавский, Н.А. Симония, A.M. Петров и др.)16. В основе этой концепции лежит некоторая политэкономическая абстракция «классического» пути смены общественно-экономических формаций, вычлененная из различных работ Маркса и конкретно-исторического материала, в изобилии поставляемого современной наукой. Разумеется, развитие ни одной реальной страны никогда не соответствовало полностью классической модели последовательности смены формаций, модели, которая, повторяем, служит абстрактно-теоретическим обобщением совокупного исторического общества — человеческой цивилизации. Меньше всего отклоняются от «идеального пути» (воспользуемся здесь выражением М. Вебера) страны «первичной модели», в первую очередь Англия и Франция. Те страны, которые отклоняются больше (Россия и Герма- Васильчук Ю.А. Переход ко второму этапу НТР (новый механизм торможения и новая расстановка классовихсил)//Рабочий класс и современный мир. 1988. № 3. С. 69; Меньшиков СМ. Инфляция и кризис регулирования экономики. М., 1979. С. 368. 15 Павлов-Сильванскии Н.П. Указ. соч. С. 36. Подробнее см.: Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. М, 1984. 973 ния), отнесены к «вторичной модели». Наконец, существенно запаздывающие в историческом развитии страны, например Индия и Китай, отнесены авторами к «третичной модели». Подобный классификационный прием, конечно, является условной теоретической конструкцией, но он имеет такое же право на самостоятельное существование, как и марксистская теория смены общественно экономических формаций в зависимости от смены способов производства. Более того, не противореча марксистскому учению по существу, современная теория выступает его конкретно-страновой расшифровкой. Обнаруженное нами противоречие между теориями Маркса и Ленина по вопросу о русской общине, смеем надеяться, найдет разрешение именно благодаря такому синтезу классического марксизма и современных достижений ис торической науки. При создании любой сравнительно-исторической концепции прежде всего возникает проблема критериев отнесения конкретной страны к той или иной модели. В нашем случае это границы допустимых отклонений от классической модели. В каждой ситуации, видимо, критерии должны быть частными, а не общими. К первичным моделям для каждого данного цикла формационного развития авторы относят те страны, отклонения которых от «идеального типа» не выходит за рамки одной фазы. «Если же разрыв с классической моделью превышает фазу, то это означает минование (частичное или полное) определенной фазы, то есть качественное изменение характера процесса эволюции и возникновение новой вторичной или третичной модели»17. Однако далее в рамках одной и той же модели, например первичной, возможны различные варианты развития. Иными словами, различные фазы одного формационного цикла, в частности капиталистического, представлены различными странами. «Англия, например, особенно подходит для фазы зарождения и становления капитализма, а также для его зрелой фазы, причем прежде всего в экономическом аспекте, Франция — для тех же фаз, преимущественно под политическим углом зрения. США неприемлемы как первичная модель для фаз зарождения и становления, но довольно хорошо иллюстрируют фазу зрелого умирающего капитализма»18. Данный вывод тесно коррелирует с мыслью Маркса о том, что Англия является классической страной капиталистического способа производства19, и характеристикой Франции как образцовой страны для изучения политических форм господства буржуазии, высказанной Энгельсом20. Различия между странами, принадлежащими одной модели, могут достигать десятилетий. «Так, в Англии тип авторитарной бонапартистской государственности, соответствующий первой фазе раннекапиталистического развития, просуществовал примерно 180— 190 лет, во Франции — всего 80 лет. 17 Эволюция восточных обществ. С. 224-226. 18 Там же. С. 224. 19 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 6. 20 Там же. Т. 21. С. 259. 974 Англия жила при типе буржуазно-демократической государственности менее 70 лет... а Франция — около 30 лет... Франция со значительным запозданием (на 150 лет) вступила в первую фазу капитализма, но Англия все еще находилась на этой фазе. Франция лет на 40 позднее перешла ко второй фазе, но Англия опять же находилась на ней. И обе страны с минимальным разрывом перешли к третьей фазе капитализма... В плане формационной эволюции этих двух государств никогда не было разрыва в целую фазу, поэтому общий характер социально-экономического развития и соответствующий ему тип государственности не менялись. Складывалась лишь ситуация догоняющего ускорения в развитии Франции по отношению к Англии»21.
Столь значительные временные различия в прохождении одной и той же фазы странами, близкими по своим экономическим и социально-политическим характеристикам (и поэтому принадлежащими к одной формационной модели), могут внушить русским историкам оптимизм по отношению к России. Как мы помним, СМ. Соловьев считал, что в течение 7 столетий (начиная с X в.) сохранялись резкие различия между Россией и Западом, так что в XVIII в. первая отставала в своем экономическом и социально-политическом развитии на 200 лет. Однако при Петре I Россия вступила на общеевропейский путь развития цивилизации, и запаздывание стало постепенно сокращаться. По мнению русских историков, и в этом славянофилы во многом сходились с западниками, историческое развитие России начинается одновременно с западноевропейским, однако в силу тех или иных причин она то и дело отклоняется от прямого пути, сбивается с ритма, но впоследствии «исправляется». Выражаясь современным языком, Россия всякий раз переживала одни и те же фазы формационного развития, что Англия и Франция, т.е. ее следует относить к первичной модели. Конечно, если бы дело заключалось только в количественных различиях, то ими можно было бы и пренебречь. «Дело, однако, не в количественных различиях, — справедливо отмечают авторы трехмодельной концепции формационного развития, — тем более что и Англия не была первой страной, совершившей буржуазную революцию. Главное в том, что обе эти страны не только в общем и целом укладываются во всемирно-исторические временные рамки фаз зарождения капитализма в недрах феодализма (XIII—XVI вв.), его становления (XVI — первая треть XIX в.), зрелости (со второй трети до конца XIX в.) и умирания (с начала XX в.), но и прошли (более или менее полно) 21 Эволюция восточных обществ. С. 226. 975 каждую из этих фаз, последовательно переходя от одной к другой, не минуя ни одной из них»22. Прошла ли Россия все формационные циклы последовательно, не минуя ни одной фазы, или же здесь были скачки, отставания, серьезные отклонения от всемирно-исторической закономерности, как она начертана «классической моделью»? Единства мнений нет и по этому вопросу. Правда, сходство обнаруживается в одном: на территории Древней Руси существовал первобытно-общинный строй. Это доказано археологическими данными. Но как быть с другими общественными формациями? На Руси, как и в Европе, возникает феодализм, но феодализм своеобразный. На Руси не было рабовладения, или, вернее, рабство не имело производственного характера, оно оставалось патриархальным, домашним. Поэтому переход к феодализму отличался от аналогичных процессов, происходивших в Римской империи. Феодализм на Руси отличался и от аналогичного уклада, складывавшегося в Европе. В отличие от Западной Европы на Руси не сформировалась система вассальных отношений, земля не являлась объектом купли-продажи, выступала как «вотчина» — общая, коллективная собственность рода, а не лично князя. Наследование вотчинных земель определялось по старшинству внутри рода. Наряду с вотчинной землей существовали и другие коллективные формы землепользования — общинная крестьянская (вервь) и церковная, монастырская. В частной собственности земли не было. Зависимость крестьян от князей была слабой, сохранялась относительная самостоятельность крестьянства, так как во владении крестьянской общины оставалась своя, общинная, земля. Этим объясняется медленное развитие феодальных отношений, их сочетание с общинными. Не было и жесткого обособления феодального сословия. Стоит прислушаться к компетентному мнению С.Г. Струмилина. Он полагает, что русское земледелие не знало рабовладельческой формации. Аргументы здесь не археологические, а скорее экономические. При низких урожаях и примитивной технике земледелия затраты на содержание рабов были значительно выше, чем получаемая от их малопроизводительного труда выгода23. «Общеизвестно, что славяне, как и древние германцы, перешли к феодальному строю, минуя рабовладельческую формацию, непосредственно от патриархально-родового строя... За отсутствием больших частновладельческих латифундий здесь не мог найти себе широкого применения и рабский труд»24. Стало быть, на российском феодализме должны были сказываться пережитки не рабовладельческого, а более раннего, патриархально-родового строя. Крупное землевладение отсутствовало в XI—XIX вв. еще и потому, что наследство не переходило к старшему сыну, как в западных странах, а делилось поровну между сыновьями. По существу крупное землевладение служило на Западе экономической основой плюрализма и оппозиции централизованной власти. Стало быть, таковой в России не было. Однако неоформленность рабовладения в самостоятельную стадию или формацию еще не означает отсутствия его элементов в дальнейшей судьбе России. Крепостное право многие историки, в том числе Маркс и Ленин, 22 Эволюция восточных обществ. С. 226. 23 Струмияин С.Г. Очерки экономической истории России и СССР. М., 1966. С. 102-108, 188. 24 Там же. С. 107. 976
прямо называли рабством, причем рабством по отношению к государству. По отношению к самодержцу все были рабами — от крестьянина и купца до родового дворянина. Элементы рабовладельческой формации, существовавшей в зачаточной форме, но не изжитые до конца, не достигшие зрелой формы и поэтому не переработанные и не ликвидированные феодализмом, давали о себе знать на протяжении двух последующих формаций в виде социального закрепощения людей, отсутствия гражданских свобод, сохранения остатков патриархальной зависимости. История наших дней может дать сколько угодно примеров сохранения патриархальных и рабских пережитков хотя бы в Средней Азии (феодально-байская психология, коррупция социальной верхушки, пережитки родового строя в образе жизни). До недавних пор этот регион составлял часть советского политического пространства, которое, как теперь ясно, было крайне неоднородным по всем основным параметрам — политическим, экономическим, социальным и культурным. А то, что скроено из разнородных кусков, прочным не бывает. Таким образом, формационный уклад России на всех этапах развития не представлял собой стадиально-однородной общественной структуры. Ее исторический генезис имеет не меньше общих черт с Востоком, чем с Западом, хотя ни к одному из этих культурных ареалов Россия полностью никогда не принадлежала. Интенсивный товарный обмен между городом и деревней, определивший специфику европейского феодализма, в историческом развитии нашей страны играл подчиненную роль, был вытеснен на ранних фазах социогенеза другим видом исторического разделения труда — разделением между военно-кочевыми и культурно-оседлыми народами. Подобная характеристика вообще являлась интегральным элементом типично средневекового восточного общества. «Именно в различной хронологии и социологии данного явления наиболее ясно скрывается разница в генезисе докапиталистических обществ Европы и Азии»25.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
