Зоны индивидуального (субъективного), общественного (семейного, кланового, государственного) пространства
Возможно, первое обстоятельное исследование значимости пространства при общении людей проделано Е.Ф. Холлом [Hal! E.F., 1966]. Он обнаружил четыре концентрических пространства с субъектом общения в центре. Интимное расстояние (радиус) от 0 до 45 см используется при общении самых близких людей: жена — муж, мать — ребенок. Персональное расстояние от 45 до 120 см используется при обыденном общении со знакомыми людьми. Социальное расстояние от 120 до 400 см оказывается предпочтительным в общении с чужими людьми и при официальном общении. Публичное расстояние от 400 до 750 см используется при выступлениях перед различными аудиториями. Холл указывал на то, что расстояние, предпочтительное для той или иной формы общения, избирается человеком в значительной мере неосознанно. Тем не менее человек почти всегда, так или иначе, реагирует, если принятое им расстояние «нарушается». У многих народов сохранились архаические традиции разделять пространство в доме на мужское и женское. Это не значит, что в них не могут находиться члены семьи другого пола. Однако мужчины в горных аулах, зайдя на «женскую половину», испытывают большее напряжение ответственности за свое поведение. То же и с женщинами, вынужденными быть на «мужской половине». В старинных домах Сванетии женская часть общего помещения — в дальнем от входа углу, мужская — ближе ко входу. С оружием в руках воины будут защищать женщин и детей от врагов, взломавших крепкую угловую дверь, укрепленную острыми кремневыми плитами [Китаев-Смык Л.А., 1988]. И в современных квартирах, казалось бы, стихийно образуются «женские пространства», там, где предпочитают хозяйничать жена, мать, дочери, есть «детская комната» или угол для малышей. Гласно или негласно есть и «мужская» территория. Удобнее жить, когда определилась «своя территория» в доме, в квартире для каждого члена семьи — там ему комфортнее, там гарантия возможности эустресса. Но бывает иначе, когда «своя территория» — место изгнания, «заточения»: темный угол в общей комнате, жалкая комарка — обитель дистресса. За пределами концентрических пространств холла, вне квартиры и дома есть небезразличные для каждого из нас территориальные зоны (пространства). Их значимость создается условиями нашего существования, а размеры зависят от индивидуальных черт характера, воспитания, традиции, пола и возраста. Обширные психологические исследования влияния пространства на людей были проведены эстонскими учеными под руководством Томаса Ниита, Хайдемиста, Крусваала начиная с 80-х гг. XX в. С детства формируется чувство своей принадлежности к пространству «нашего двора». За ним — пространство «своего села», а в городе — «нашего квартала». Они создают представление-понятие — «малая родина». Благодаря ему люди, лишь изредка видевшие друг друга в родном селе, в своем городе, оказавшись на чужбине и увидев знакомое лицо, радостно бросаются один к другому, вдруг поняв, что они «соседи!». Еще более широкая пространственная зона — «своя страна», «большая родина». Навсегда она в душе. Из-за этого у людей с особым складом характера возникает ностальгия (гр. nostos — возвращение домой + algos — страдание, боль = тоска по родине, по минувшему). У людей надолго, тем более вынужденно оказавшихся в чужой стране, она воплощается в мучительном желании вновь увидеть родной край, оказаться среди людей, знакомых с детства. Велика их трагедия, когда, возвратившись, видят все изменившимся, почти незнакомым. Представления о «малой» и «большой» Родине наделяют людей чувством-понятием — «землячества». В экстремальной ситуации вдали от родины оно сплачивает, укрепляет их самосознание, побуждает земляков защищать друг друга. В разные исторические эпохи становились то менее, то более значимыми пространства, занимаемые этносами, нациями, государствами. В последние десятилетия во многих европейских странах стали явственными поиски большими группами населения опоры на свое национальное или этническое происхождение. Тенденции сепаратизма, естественно, приводят к экстремальным ситуациям с социальным, политическим стрессом. Важные причины этого, с одной стороны, распад семейных кланов, утрата единства семьи как зашиты для всех ее членов. Это стрессогенное обстоятельство усиливает поиски опоры на этническую, национальную идентичность. С другой стороны, происходят массовые трансформации экономических и политических реалий, обезличивающие отдельного человека, обессиливающие семьи, ввергающие в дистресс. Это пробуждает в людях зооантропологическое рефлекторное (не вполне контролируемые сознанием) ощущение «кровного родства», якобы защищающее индивида сплочением с себе подобными, с внешне похожими на него, обладающими одинаковыми социокультурными традициями и общими целями. Такая ксенофилия (гр. хепоп — чужой + phileo — люблю) ведет к претензиям на владение своей национальной территорией, к сепаратизму и в конечном итоге к ксенофобии (гр. хепоп — чужой + phobos— страх, но используется и как «неприязнь»), к отторжению иных как «врагов» [Савельев А.Н., 2007]. Одновременно с этим происходят интегративные процессы, охватывающие все большие массы людей благодаря трансконтинентальным экономическим, информационным и технологическим процессам. Становится обыденным глобальное информационное пространство сетевых связей между людьми благодаря Интернету и подобным ему технологиям. Глобализация и антиглобализм создают немало поводов для дистресса и эустресса. £. Пространство планеты и космоса. Первый телемост 1982 г. «Москва — Космос — Калифорния». Карнавальный катарсис как «пространство» отрыва от земной обыденности. Смеховая культура и СМИ. Проникновение людей в космическое пространство создает у все большей части человечества представление о своем единстве, о силе и вместе с тем ничтожности в масштабе Космоса. Многие люди нашей планеты впервые наглядно представили ее в день полета Юрия Гагарина. До сих пор в душах его сверстников не угас восторг, охвативший их в день возвращения на Землю первого космонавта. Пространство космоса стало близким и достижимым. И очень мало тех, кто осознает, сколь велика опасность гибели космонавтов-астронавтов, несущихся вдали от земной поверхности, где только и возможна нормальная жизнь. Сообщения о космических полетах стали обыденностью. Но был момент, когда благодаря успехам космонавтики, массы людей на противоположных сторонах земного шара были эмоционально потрясены, увидев одни других и общаясь друг с другом. Минуло 25 лет со дня (вернее, с ночи) первого «космического телемоста» (телевизионного моста) между СССР и США. В свое время он был «суперстрессовым» событием для всех московских и многих американских его участников. Чтобы понять причины эмоциональных потрясений людей, находившихся на разных континентах и вдруг увидевших друг друга на телеэкранах, надо вспомнить подробности организации и проведения того TV-моста. Сейчас невозможно себе представить всю невероятность осуществления в то время телевизионной связи между массами граждан СССР и США. Выезд от нас за рубеж был предельно ограничен и возможен только для строго проверенных людей, телефонные разговоры с зарубежными абонентами контролировались, даже служебная переписка перлюстрировалась, шпиономания была суровой действительностью в нашей стране. Для подавляющего большинства ее граждан пространство за ее границами казалось эфемерным, потому что было навсегда недоступным. Совершенно исключительную роль в организации первого телемоста сыграл уникальный москвич Иосиф С. Гольдин, умевший, как трава прорастает сквозь асфальт, проникать сквозь «железобетонную толщу» советских государственных властных учреждений, достигать «лиц, принимавших решения» и убеждать их. С американской стороны инициатором телемоста был Дик Хикман (человек со сложной биографией). Надо заметить, что телемосты уже проводились в США между рок-фестивалями в разных городах. Идея организации массовых связей между СССР и США возникла в спецструктурах этих стран, во многом конфронти-ровавших тогда одна с другой. Становилось ясным, что конфронтация наносила ущерб их экономическим и культурным возможностям. В телемосте с советской стороны приняли участие несколько рок-групп и вокально-инструментальных ансамблей, которые откликнулись на внезапное приглашение в полночь (в это время в США был день) прибыть в телецентр Останкино. Гольдин уговорил появиться там уже популярную певицу Аллу Пугачеву. Первый телемост назывался «Москва - Космос - Калифорния». Эти три слова были на майках американцев. Наклейки с этим названием раздавались советским участникам. Иосифу Гольдину (и небольшой группе сподвижников — в ней был и автор этих строк) удалось за один вечер оповестить, пригласить, вызвать в Останкино более 250студентов из нескольких студенческих общежитий Москвы, больше 80 своих приятелей и их знакомых. Общее число участников ие регистрировалось. Ночью их пропускали в здание телецентра по одному слову Гольдина: «Со мной 25 человек», «Еще 90!» и т. д. Телецентр Останкино был при коммунистическом режиме еще более недоступным для «посторонних» людей, чем сейчас. Проход в него без пропусков был абсолютно недопустим, ночью вводился особый режим охраны И тем не менее в ночь на 5 сентября 1982 г. невероятное вдруг стало возможным. Ночной вызов в телецентр был для участников TV-моста первым эмоционально-будоражившим фактором. Проход в огромное почти пустое здание телецентра Останкино был вторым стрес-согенным фактором, обещавшим и дальше нечто необычное, радостное. Долгое, томительное, но все же веселое ожидание спутниковой связи Москвы с Калифорнией становилось третьим стрессогенным фактором. Тогда еще не угасла радость от первых полетов в космос. И личное участие в «чуде космической связи» было волнующим: «Неужели увижу вживую Америку! Вдруг все сорвется». Должен сказать, что эти и дальнейшие оценки эмоциональных переживаний участников телемоста были сделаны на основе опросов, интервьюирования, анкетирования нескольких десятков человек. Нами опрашивались, прицельно обследовались люди разных возрастов, разного пола, с разными эмоциональными проявлениями. Во время сеансов космической связи и сразу после телемоста это психологическое исследование было проделано группой студентов-психологов и медиков под моим руководством. Инициатором был И. Гольдин. В Калифорнии, в Национальном парке на склонах большого холма, расположенных так, что они создавали гигантский амфитеатр, разместились более трех тысяч человек. Перед ними, внизу стояли несколько огромных экранов, на которых американцы видели «в прямом эфире» то, что транслировалось из Москвы, — нас в зале-студии телецентра Останкино. А мы на двух полутораметровых экранах видели жителей Калифорнии. В огромном зале-студии набралось около 350 человек. Наконец на больших экранах московского телецентра замелькали лица американцев; их стало слышно. Многие не сразу поняли, не сразу поверили, что «чудо» уже происходит. Ощущение разительной необычайности у одних нарастало постепенно, у других как взрыв. Одни замерли с улыбками на лицах, другие переговаривались, кричали, начали толкать друг друга, перебегали с места на место. Видя «заэкранных» американцев и тем более прямо общаясь с ними, советские участники все более возбуждались. Эй, ты! В красной рубахе, — крикнул наш студент (по-английски) калифорнийскому парню на экране, — ты видишь меня?! Ты действительно есть? Или мне мозги пудрят — будто мы видны друг другу? Да! Я здесь, тут Калифорния! Задорные переклички происходили все непринужденней. Атмосфера раскрепощенности, непринужденности, радости, веселого буйства вспыхивала по обе стороны телемоста. Первый раз вижу коммуниста! А ведь ты похож на наших парней! Я не коммунист, я — студент! Эти реплики и многие другие с английского на русский и обратно, эмоционально заряжая их, мгновенно переводил Иосиф Гольдин. Прямое общение участников моста перемежалось выступлениями рок-ансамблей. После каждого — аудитории на обоих континентах взрывались криками, аплодисментами. Изменения психического состояния сразу после окончания TV-моста у всех обследованных участников не ограничивались эмоциональным подъемом, эйфорией, как после очень впечатлившего театрального или массового театрал из ированного действия. Все говорили о необычайности произошедшего, о том, что «никогда такого не было!», «это впервые со мной!», «не ожидал, что такое может быть!». Кроме того, многие воодушевленно сообщали о трудно определимых словами изменениях личности: «Я стал другим. Теперь весь мир стал другим для меня», «Я будто проснулся, а раньше всю жизнь вроде бы спал до этой удивительной ночи», «Теперь я вижу всех людей, тех, что рядом со мной, другими глазами. Увидел далеких американцев, и наши все здесь мне стали ближе и роднее». Не только необычайность «прорыва» в западный (капиталистический, «свободный») мир, но ощущение планетарного пространства, представление близости далекого міра трансформировало душу (психику). Некоторые так и говорили: «Теперь я "всепланетный человек! "», «Какие смешные все люди у нас, не знают, не чувствуют, что все — и у нас, и в Америке — это что-то одно!», «После таких мостов, когда и мы, и они увидим в лицо друг друга, то не сможем и не станем воевать», «Для всех граждан СССР нужны телемосты с другими странами, через телемосты — дорога к миру». Эти и подобные высказывания, вернее, радостные выкрики были у людей в состоянии радости, экстаза, разгула. Кто-то пытался сдержать эмоции. Внезапное проникновение, попадание, хоть и на время, в иной мир и осознание доступности планетарного пространства трансформировало психику наших участников телемоста. И это вылилось в карнавальное состояние. В нашей отечественной научной литературе наиболее полно и ярко феномен карнавальности рассмотрен, изучен М.М. Бахтиным в его монографии, посвященной анализу классического произведения Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» [Бахтин М.М., 1965]. Втом, что происходило той ночью 5 сентября 1982 г., многое создавало карнавальность. Прежде всего — эмоциональный отказ от тягостной обыденной советской действительности. Если на традиционных карнавалах к этому готовятся, то телемост стал внезапным отрывом от прошлого. И это создало столь сильное потрясение души, что даже не понадобились маски, скрывающие у каждого того себя, от которого хочется избавиться На телемосту почти все вдруг стали другими. И вокруг были люди с горящими глазами, кричащими ртами, их ожившие возбужденные лица были будто бы новыми масками тех людей. З У всех веселое перевоплощение дополнялось радостью протеста против запрета на общение с иностранцами, ликованием эфемерной победы над чем-то высоковластным. В последующие дни все, с кем нам удалось поговорить, «обмениваясь впечатлениями», говорили примерно так: «Конечно, цензура и подвластность советским правилам остались теми же, но телемост запомнится навсегда как право на свободу, как сила, которая в нас есть, как глоток счастья» и т. п. Телеоператор, проработавший много лет в телецентре, говорил мне: Кого только я не снимал, людей знаменитых, выдающихся, но теперь я понял, что ни один артист, ни один политик не был так воодушевлен, как многие из тех, кого я видел на телемосту. Да и сам я теперь уже другой. В чем другой? Я понял, что способен на большее, чем стоять за камерой. В душе я давно режиссер, вот и стану им! Воодушевление на большее, чем есть в их жизни, стало особенностью многих испытавших во время TV-моста воодушевлен-ность грандиозностью пространства Земли. «Карнавальные переодевания» участников рок-ансамблей происходили тут же у всех на глазах. Это усиливало наглядность перевоплощения «таких, как мы» в «совершенно иных». Происходило раблезианское «травестиа». Гротескность карнавальных образов и действий, которой Рабле и Бахтин придавали большое значение как силе, перевоплощающей психическое состояние участников карнавала, была во время телемоста в больших массах людей. В Калифорнии явно гротескным стало сборище зрителей-участников в национальном парке. Да и в Москве непривычно громадный зал был переполнен взбудораженной массой. Гротескность забитого людьми пространства усиливалась ночной пустотой бесконечных коридоров телецентра. А карнавальные, буйные потехи, бесчинства и безобразия, веселые драки? Или, хотя бы, избиение ритуальной жертвы, раблезианского «клеветника», которого не спасает его смехотворность и ничтожество на фоне бушующей толпы! Были ли они тогда, ночью 5 сентября 1982 г.? Был момент, когда толпа студентов после завершения телемоста вышла из огромного зала, откуда велась трансляция. Радостные, веселые, все еще охваченные восторгом произошедшего «единения со всем миром!», они шумели, смеялись. Но вот уже спускаясь по лестницам телецентра, начали толкаться, выкрикивать что-то, кто-то съезжал по перилам. Было видно, что их эмоциональность усиливалась. На улицу вывалилась возбужденная масса парней и девчонок: крики, песни, объятия, взаимные толчки. Клокочущая толпа была особенно контрастна на фоне абсолютно безлюдного, пустого ночного пространства между двумя остекленными зданиями-монстрами телецентра Останкино. — Только бы стекла не начали бить, — устало улыбаясь сказал Иосиф Гольдин. И действительно, у нескольких стоявших там машин стекла утром оказались разбитыми. Кроме того, известно, что после завершения телемоста среди молодежи, шедшей к станции метро, завязалась драка. Был вызван наряд милиции, но задержания драчунов не было. Почему дрались? Воодушевил ли телемост агрессивную конфронтацию и она стала «бессмысленным и беспощадным» выбросом энергии, копившейся под давлением политических ограничений того времени? Или реализовался карнавальный феномен избиения «жертвы», описанный Франсуа Рабле? Была ли той ночью в телецентре Останкино раблезианская «жертва карнавального избиения»? Возможно, без всякого битья ею оказался старший дежурный охраны телецентра. В разгар веселого «единения» москвичей с американцами меня (как врача) вызвали: «Человеку плохо!». Сердечный приступ начался у дежурного начальника охраны. Я обследовал его и поставил диагноз: «приступ стенокардии». Дал лекарства, вызвал машину скорой помощи. Старший охранник прижимал к груди руки и повторял: Это ужасно, ужасно! так нельзя! Почему же? — Я пытался его успокоить. — Пусть ребята веселятся, радуются. Ну, и что из того? Ужасно! Ужасно! Такое недопустимо... в телецентре... да еще ночью... мало ли что... Он был похож на раблезианскую «жертву карнавала». В нем реально воплотился «карнавальный образ развенчания», и он, опять же реально, оказался «побитым», но не кем-либо, а своей приверженностью роли противника вольностей и бесчинств, и внезапно развившейся «острой болезнью стресса». 7. Немаловажной была роль Иосифа С. Гольдина, талантливо, страстно сыгравшего роль карнавального короля-шута: — короля, воодушевляющего всех людей вокруг него шутовским правом на свободу, правом уйти хотя бы в веселье из-под гиета обыденности; — шута, возбуждающего всех на буйство и проказы, так что все становятся шутами под властью короля шутов. Эти два свойства, две стороны есть у любого харизматического лидера, будь то заводила в толпе, ядреный оратор, успешный глава политической партии или еще чего-либо. Современная экранная культура (кино, TV, компьютерные технологии) все больше использует экранный гипертекст: многофакторность, многозначность аудиовизуальной информации, обрушивающейся на зрителя, способного воспринять лишь то, к чему он подготовлен и от чего не защищен [Разлогов К.Э., 2006]. Эмоционально и ментально довлеющим гипертекстом TV-экранов в Москве и Калифорнии во время телемоста 5 сентября 1992 г. был угадываемый и фантазируемый участниками телемоста мир людей-антиподов, «выглядывающих» из незнакомой страны, из цивилизации для кого-то пугающей, для иных — желанной. Специальные исследования, проведенные в США и у нас, показали, что ментальное напряжение (когнитивные проявления стресса) у многих участников были более интенсивными, чем эмоциональные проявления стресса. Именно интеллектуальное перенапряжение «переливалось» в эмоциональную гиперактивность. Карнавалы — массовые театрализированные, но все же во многом стихийные действия всегда создают у участников элементы катарсиса (гр. kathareiu — очищать), т. е. очищение души сопереживанием с трагическими персонажами театра или героями реальных жизненных коллизий. Античная теория катарсиса, описанная Аристотелем в его «Поэтике», «выдвигала четырехчленную форму очищения: подражание — страх - сострадание — наслаждение. Катарсис означает последовательный процесс взаимодействия этих элементов» [Шестаков В.П., 2007, с. 10]. Возникали ли эти элементы катарсиса в карнавальности телемоста? И в чем были их особенности? Действительно, с первых минут трансляции из Калифорнии советские люди, молодежь были поражены, воодушевлены непринужденностью, простотой и откровенностью американцев, явно заметной в их мимике, движениях и раскрепощенности эмоций, что было тогда не свойственно советским людям. Конечно же, это не могло не вызвать рефлекса подражания у наших участников. Оно было невольным и утрированно аффективным. Одновременно, особенно у лиц среднего и старшего возраста, не могли не возникнуть опасения из-за неожиданного без их ведома, даже как бы насильственного вовлечения в запретное тогда общение с иностранцами. Наверное, лишь у немногих эти опасения переживались как осознаваемый страх. Однако, каждый советский участник почувствовал душевный трепет своего соучастия с чем-то недозволенным. И тут же ощутимо или безотчетно, сразу или постепенно, у многих москвичей пробуждалось застарелое чувство горечи из-за ограниченности своих гражданских прав «железным занавесом» советского государства, из-за душевной придавленности цензурными запретами. Прямо перед глазами реальные сцены «свободной» жизни будили зависть и сострадание к себе — чувства, культивировавшиеся тогда в частных, приватных беседах «за рюмкой чая» на московских кухнях и в сельских домах. Наконец, внезапное право увидеть, соприкоснуться с иным, как казалось, свободным и радостным миром, поучаствовать в ликующей радости рок-фестиваля погружали многих москвичей в сладкое наслаждение недолгой свободой раскрепощения, возможностью подражать «антиподам» и сострадать себе. Это наслаждение питалось еще и проносящимся где-то в подсознании восхищением собой «испытавшим невзгоды, но готовым сбросить гнет и оковы». Катарсис трагических переживаний страха и сострадание во время театральных спектаклей, по мнению Аристотеля и его последователей, доставляют удовольствие и очищают зрителей от подобных страстей и, благодаря этому сдерживают неукротимые порывы души. Но возможен и противоположный эффект: неукротимые страсти не гаснут, пережитые, как у зрителей театральной трагедии, но, напротив, выплескиваются в карнавальное буйное веселье, бесчинство и даже в радостное изуверство. Оба варианта катарсиса, конечно же, реализовались у московских участников TV-моста в ночь на 5 сентября 1992 г. Почему же карнавальное праздничное раскрепощение выпускает буйство жестокости, радость чужой болью? Возможно: избиение другого — это, прежде всего, отторжение боли от себя: «страдание обошло меня стороной»; наслаждение чужой болью — перевернутое (инвертированное) сострадание и еще наслаждение своими способностью и правом сострадать; издевательство над кем-то — возвышение себя над «заслужившим» свою униженность и наказание болью. Во всем этом — какой-то перевернутый катарсис: (а) подражание избиваемому отторгнуто, (б) страх быть избитым растоптан торжеством своей жестокости, (в) сострадание смещено с избиваемого («недостойного сострадания!») на себя, жертвующего своей добротой, (г) а вот наслаждение чужим страданием Удвоено растущим, но не признаваемым чувством вины перед жертвой карнавального избиения. Это лине катарсис перевернутый, сладостный, но зараженный у лихого драчуна обреченностью на горе, возмездие из-за своей порочности, хотя он до горя может и не дожить. По телевидению в СССР первый TV-мост не транслировался, были краткие сообщения о нем в прессе. После первого опыта коммунистические идеологи решили иначе использовать телевизионные мосты в пропагандистских целях. Для этого был приглашен В Познер, работавший в Москве англоязыким диктором радиоканала, осуществлявшим вещание на Америку. Телемосты стали вести из небольшой студии с приглашенными известными людьми: учеными, политиками. Отчеты об этих мостах фрагментарно «в записи» передавались по государственным телеканалам СССР. TV-мосты превратились в дискуссии между «говорящими головами» в Москве и Лос-Анджелесе (потому их стали называть «Москва - Лос-Анджелес»). При этом исчез эустресс карнавальности первого телемоста. В США потеряли к ним интерес, и они были прекращены. Однако через некоторое время TV-мосты возобновились уже как дискуссии между аудиториями со «случайными» обывателями в Москве и Лос-Анджелесе. В качестве ведущего из США (визави В. Познеру) был приглашен Фил Донахью. Но в них уже не было ни карнавальности, создававшейся И. Гольдиным, нн восторга «овладения» участниками пространством планеты, ни счастья преображения личности во «всепланетного человека». Гольдин уже после второго телемоста был отстранен от участия в них. Яркая вспышка карнавальных катарсических эмоций с коллективным героем в лице участников первого трансконтинентального TV-моста и с индивидуальным его героем — «шутом-королем» сразу же угасла в застое советской культурной парадигмы. Экстаз и карнавальное действо, планируемое «сверху» для пробивания «железного занавеса», и даже поддержка отдельными лицами из кремлевского «жречества» не имели продолжения. Вместо «ударного» катарсиса, должного волнами расходиться в массах населения, широко расползался по стране вязкий, вялый катарсис анекдотов: откровенных «политических» (против политики КПСС) и окольных (с издевательствами над обыденностью, порожденной советским строем). Первый телевизионный мост «Москва - Космос — Калифорния» доказал «лицам, принимающим решения», что население СССР, несмотря на массовые репрессии недавней сталинской эпохи, способно на социальные взрывы и что лидер массовых возбуждений-возмущений советского (а ныне российского) населения должен обладать харизмой короля-шута. Под такой тип лидера одни подделывали свой облик, другие обладали им и побеждали во время народный волеизъявлений. К сожалению, не был изучен феномен превращения нашего «человека толпы» во «всепланетного гражданина». А ведь именно такой личностный облик и ныне используется империями, устанавливающими мировое господство. Оценивая широкий исторический период современности, культуролог А.В. Вислова пишет: «Трагическое по сути состояние мира нынешнего времени не способно выразиться в трагедии по определению. Человек сегодня теряет свою субъектность, добровольно или насильственно превращаясь в марионетку, в послушника и жертву обстоятельств, исторического процесса, в манипулируемый объект неких всемогущих, невидимых кукловодов в лице крупнейших мировых игроков новой технотронной цивилизации. К тому же люди-марионетки сегодня погружены в сквозное ироническое культурное пространство, где идет процесс "размывания" человеческого сознания и правят бал театр абсурда и "черная комедия", лишенная эмоциональной разрядки, катарсиса, какого-либо выхода в будущее. Постмодернистская де-центрация субъекта привела на практике сначала кдевальвации, а затем и к полной деструкции личности героя как психологически и социально-детерминированного характера. Человек конца XX — начала XXI в. живет в иррациональном, безжалостном и непредсказуемом пространстве "безгеройного" времени, хотя поводов и нужды в проявлении героизма всегда было и есть более чем достаточно. Но современное обывательское сознание хорошо усвоило афоризм, который не без удовольствия культивирует, что несчастна та страна, которая нуждается в героях. Трагическая ирония состоит в том, что весь мир всегда нуждается в героях, а родное отечество в особенности, только вот никто нигде не хочет или не может в наше время быть героем и брать на себя бремя ответственности, предпочитая жизненный конформизм "смертной схватке с целым морем бед". Гуманистическая цивилизация меж тем все явственнее деградирует под натиском дегуманизации искусства и жизни» [Вислова А., 2007, с. 156—157]. Но все же карнавальность, ярко проявившаяся на первом телемосту, отторгавшаяся советской действительностью, некоторое время сохранялась в СССР в молодежном самодеятельном туризме в пригородных лесах и в дальних походах по ненаселенной местности. Там был «отрыв» от государственно регламентированных правил жизни и карнавальность разухабистых «туристских» и «альпинистских» песен: веселых и трагических, подчас с тюремно-блатным или скабрезным содержанием. Эта отдушина «неполитического дессиденства» была зажата введением туризма в спортивные каноны и «движением КСП (клубов самодеятельной песни)», подконтрольным спецорганам. Стресе карнавальности первого телемоста стал предтечей феноменов, сопровождавших грядущие социальные потрясения: массовых сборищ у Белого дома в 1991, 1993 гг., его захвата толпой, потом штурма отрядом «Альфа» на глазах «карнавальной» толпы москвичей «весело гибнущих» под случайными пулями 3 сентября 1993 г. [Китаев-Смык Л.А., 1997]. М.М. Бахтин обращал внимание на победу ликующей силы карнавальности с ее торжеством жизни над смертью: «Всякий удар по старому миру помогает рождению нового: производится как бы кесарево сечение, умертвляющее мать и освобождающее ребенка. Бьют и ругают представителей старого, но рождающего мира. Потому что брань и побои превращаются в праздничное смеховое действо» [Бахтин М.М., 1965, с. 229]. Первый TV-мост «Москва - Космос — Калифорния» стал ощутимым ударом по «режимности», по заскорузлости цензурных запретов уже отживающего коммунистического (советско-большевистского) режима. Телемост был победой новых технологий над старыми способами идеологических запретов. Повторился прецедент средневековья: «Историческая тема победы пороха над рыцарскими латами и замковыми стенами, — писал М.М. Бахтин, — тема изобретательного ума над грубой силой. ...Феникс нового возрождается из пепла старого» [там же, с. 233]. Карнавальные побои и ругательства сопряжены с «бранным развенчанием» запретов, казалось бы неоспоримых, обновлением радостных мечтаний с возрождением подспудных желаний. Немаловажным компонентом раблезианской карнавальности во время первого телемоста была игра на музыкальных инструментах, но в рок манере, т. е. вопреки отвергавшей их советской коммунистической культурной доктрине. «Все сказанное нами, — писал Бахтин, — поясняет, почему образы игры, пророчества (пародийные), загадки и народно-праздничные образы объединяются в органическое целое, единое по смысловой значимости и стилю. Их общий знаменатель — веселое время. Все они превращают мрачный эсхатологизм средневековья в "веселое страшилище". Они очеловечивают исторический процесс, подготовляют его трезвое и бесстрашное познание» [там же, с. 261]. Вот уж, воистину, Бахтин буквально описывал (предвидел?) тот первый TV-мост между США и СССР, который, конечно же. был одним из эпизодов «бесстрашного познания» нашими гражданами действительности, существовавшей за «железном занавесом», и превращения мрачного большевизма если не в «веселое», то умирающее под ударами реальности «страшилище».
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Зоны индивидуального (субъективного), общественного (семейного, кланового, государственного) пространства» з дисципліни «Психологія стресу. Психологічна антропологія стресу»
