Солдаты со стрессовыми реакциями депрессивного типа
Главная их особенность— доминанта страха. Но страх перестал быть боязнью, испугом, ужасом. Он стал мучением, тоской, стыдом из-за страха. Болью души и болезненной тяжестью в теле. Мучением, затмевающим все: и прошлое, и будущее, и сам страх, породивший мучение в настоящее время. Перед реальностью боя страх на короткое время может напомнить о себе, приоткрыться обжигающей болью. Страх постоянно гнетет, разъедает их души. Он и днем, и во сне, в сновидениях ужаса своей смерти, своих преступлений. Сон разорван 3-4 раза за ночь кошмарами. Они будят и не выходят из памяти и днем, путаясь с военной реальностью. У этих солдат лица «убитых горем» из-за снижения тонуса лицевых мышц. Этому особенно подвержены нижние окологлазья. Из-за мышечной атонии возникает внешнее проявление «опеча-ленности». Снижение мышечного тонуса тела — это поникшие плечи, ссутулившиеся спины, нетвердый шаг. Днем психика, давно перенапряженная, работает из последних сил. Солдатам кажется, силы души и тела вот-вот иссякнут. И что тогда? Это тоже рождает скрытый страх. Он сплетается, скручивается из неустраняемых жутких воспоминаний грохочущих минут боя, окровавленных тел — еще недавно хороших знакомых, молодых ребят, друзей. Ужас накатывает волнами. Когда его нет, мучает страх, что он неизбежно накатит — страх перед страхом. Хочется бежать от него. Это стыдно, позорно, преступно. Сам себе, как позорный преступник, такой человек ненавистен, постыден. Мучителен сам для себя. Водка, наркотики — временное избавление, растят ужас души, молодой, еще слабо оперившейся. Важными становятся отрешенность, отчужденность от прошлого и от будущего, потеря моральной опоры на них. Прошлое — нереально. Его не могло быть, если таким кошмаром течет настоящее. Прошлое как сон, и кажется невозможным вернуться в него. Оно ускользает и делает еще оскорбительнее, пошлее муки войны. Мои расспросы о будущем ставили такого человека в тупик. Он молчит, напрягается. И не может представить, надеяться, что кошмар, сейчас иссушающий его, пройдет, что он выживет, не умрет, не превратится в груду мяса, костей, упакованную в прорванный «камуфляж», еще недавно бывший воинской одеждой. Не может представить, что он, греховный преступник своего страха, преступник-убийца других людей, преступник-предатель своих убитых друзей-солдат, сможет перестать быть таким, «отмыться». Таких солдат другие солдаты и офицеры, и сами они себя называют «сломавшимися». Этому мальчику-солдатику, если его спрашивать, начинает казаться диким абсурдом, что будет (и сейчас где-то есть) нормальная мирная жизнь его города, села. «Не будет... — тусклым голосом, с казалось выплаканными глазами бубнили мне в ответ такие ребята. — Я могу только убивать... если меня не убьют». Кажется им — весь мир сосредоточился здесь, на этой каменистой, источенной оспинами воронок от бомб и снарядов земле с перелесками («зеленкой»), таящими смерть от чеченских гранатометов (оружия советского производства). Вселенная сузилась, пропиталась страхом для этих ребят на этой земле... с ненавистными им чернявыми рожами «черных»-чеченцев. — Каждый, может быть, стрелял в меня! Каждый чеченец: мужчина, ребенок, женщина напоминают о пережитых ужасах смерти: «...моей смерти; они таят, копят в себе мою смерть» — примерно так звучит в подсознании многих «сломавшихся» солдат. Из-за этого побудительным становится компенсаторно-агрессивный мотив: «Смерть же им всем, ненавистным "черным"». В своих приступах жестокости, как правило, к слабейшим, к местным жителям, к пленным боевикам, «сломавшиеся» ищут самоудовлетворения, самореализации и не находят этого. Их друзья — солдаты, те, что живы, им надоели. Они живой укор, свидетели слабости «сломавшегося». Это название все произносят буднично, без жалости и упрека. Иногда «сломавшемуся» хочется бежать от всех своих. Отсидится один в пустом окопе минут 15, начинает казаться ему: «Не мертв ли я?» Чтобы почувствовать, что жив, возвращается к своим (еще о феномене «бегство в пустой окоп» см. в 5.3.1.Г). При общении с солдатом чувствуется его апатичность, безынициативность и даже недомыслие. — Таким он стал за последние два месяца, — поясняет мне наедине офицер. Очевидно, у солдат «депрессивного» типа военный стресс проявляется в виде, подробно описанной Эрнстом Кречмером психотравматической, истероидной псевдодеменции — реактивного сужения сознания, недоосознавания всего того, что так травмирует душу. Недомыслие, недобытие спасает психику от того, чтобы быть разрушенной ужасом смерти, противоестественностью ее картин. Психика солдата подменяет опасную деструкцию личности от страха псевдорегрессом, окоторый в спокойной жизни исчезает. Перемежая монологи разных российских солдат в состоянии военного стресса со своим пониманием их переживаний, я пытался воссоздать картину трансформации их психики. Интересен феномен «бегства в пустой окоп» «сломавшихся» солдат. Здесь проявляются сложные циклические процессы душевной трагедии солдата. Попробуем упростить, схематизировать и понять их, привлекая этологические и предложенные мной зооантропологические подходы. Стыд перед своей позорностью гнетет солдата. Псевдоде-менция, возникшая у него в ходе войны (т. е. защитительное от стресса войны поглупление), не спасает его от страха за сотоварищей-солдат, которые могут погибнуть (и гибли?!) изза его нерасторопности, боевого несовершенства. Проявляется своего рода биологический «общественный ужас смерти», т. е. жуткая боязнь гибели своей стаи, без которой ты, стадная особь, не выживешь. Возникает смутный страх-стыд перед собою, ставший якобы опасным для своей стаи и будто бы изгоняющей тебя от нее. «Сломавшийся» уходит в пустой окоп, в пустое поле, в ночь. Это не дезертирство! Это неосознаваемая попытка спасения «стаи» от себя. Но в одиночестве пустого окопа острее становится страх особи, не способной прожить без стаи и обреченной одиночеством на смерть с ее ужасом гибнущего одиноко. «Сломавшийся» бежит обратно к своим товарищам, в родную толпу-суету, где чувствует себя частью «стаи», обретает надежду на жизнь среди «своих». Возвратиться его подгоняет и страх прослыть дезертиром, т. е. новый позор, больший, чем тот, от которого он бежал недавно. Столкновение потребностей в уединении и в социализации объясняют сложнейшими процессами, происходящими при стрессе в нейрональных системах головного мозга [Esser А.Н., 1973] (см. об этом в 5.3.1 .Г). Это сложный, цикличный психодинамический процесс. Но в действительности он еще сложнее, чем в вышеприведенном эссе. Всех солдат не только гнетет психологический стресс скученности, резко усиленный почти полной изоляцией от всего внешнего мира, ребят, еще недавно купавшихся в информационном изобилии городских толп, телерадиопрограмм, семейного общения. Вернемся к вышеначатому. Биологический рефлекс побуждает некоторых неспокойных «особей» выйти из стаи, скучившейся в безнадежно-бесперспективной изоляции. «Беглецы», уходят от стрессово-гнетущей обстановки, действительности, увлекая с собой некоторых сородичей, товарищей, чтобы образовать свой прайд, стайку, клан. Уйти и, уже минуя стрессоры, по-своему размножать свой вид и род. Но, уйдя в «пустой окоп», солдат оказывается в ситуации, про которую классик сказал: «...никого со мной нет, я один и разбитое зеркало» [Есенин С, 1962. с. 209-214]. В нем одинокий беглец видит себя — не способного увлечь хоть кого-то, не способного выжить в одиночку. Накапливающийся страх одиночества гонит ушедшего назад, к людям, к соратникам. Феномен «бегства в пустой окоп» может иметь иное происхождение. Известно, что многим людям свойственно накапливать агрессивность. Чтобы она не «полилась через край» в виде злобных поступков, люди, не думая о том, выплескивают ее мелкими порциями друг на друга, не разрушая взаимоотношений, а лишь «подперчивая» их. Но если обстоятельства монотонно-однообразны, группа не велика, и все время все на виду Друг у друга, то и у людей, казалось бы, способных, к наивысшему самообладанию, возникают припадки «взаимного бешенства». Это состояние известно как «полярная болезнь», «экспедиционное бешенство» в изолированных группах, эксцессы «дедовщины» при изоляции в казарме или в маленьком гарнизоне. Бешенство может вспыхивать и в слишком тесном семейном кругу. В подобных ситуациях, писал Конрад Лоренц «...накопление агрессии тем более опасно, чем лучше знают друг друга члены данной группы, чем больше они друг друга понимают и любят... Человек на мельчайшие жесты своего лучшего друга — стоит тому кашлянуть или высморкаться — отвечает реакцией, которая была бы адекватна, если ему дал пощечину пьяный хулиган» Лоренц К., 1994]. Изучая «экспедиционное бешенство» во время многомесячных рейсов на рыбопромысловой базе «Восток», я обнаружил, что взаимная неприязнь почти у всех рыбаков-моряков улетучивалась через две недели после прекращения длительной изоляции. Прошлые скандалы и драки, которые были у экипажа рыбопромысловой базы, много месяцев не заходившей в порт, вспоминались на суше со смехом как курьезные ситуации. Может быть, это было «вытеснение» остатков ушедшей агрессии? В такой ситуации сидение в пустом окопе может быть временным отдыхом от надоевших друзей. А «сброс», «вытеснение» своей агрессивности, конечно возможны, при стрельбе по противнику. Это случается даже во время ненужной стрельбы с «выходом» агрессии грохотом и огнем выстрелов. Такое, как боевое поведение, вполне конструктивно при «окопном стрессе». Все это опытные офицеры знают и умеют организовать жизнь солдат в любых условиях.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Солдаты со стрессовыми реакциями депрессивного типа» з дисципліни «Психологія стресу. Психологічна антропологія стресу»
