Люди науки не только выражают себя в процессе познания, но и борются со своим самовыражением, пытаясь нивелировать субъективные влияния на познавательный процесс и, таким образом, добиться максимальной чистоты знания. Самый простой и очевидный способ подобного "самонивелирования" познающего субъекта состоит во введении общих правил познания, в данном случае не когнитивно, а социально заданных, а также правил научной деятельности, универсальных и обязательных для всех ее участников и вследствие этого нейтрализующих влияние субъективных факторов. Наиболее универсальными социально заданными правилами научного познания считаются общие критериями рациональности, которые определяют, что является истиной, а что - нет, диктуют способы ее установления, подтверждения и отличения от ложных воззрений. Если бы можно было зафиксировать, сделать неизменной субъектную составляющую познания и таким путем нивелировать ее влияние, то критерии рациональности были бы едиными для всех народов и во все времена. Однако с развитием общества изменяются и подобные критерии. В. С. Степин выделяет три последовательно сменявшие друг друга типа рациональности в Западной науке, которая часто, и совершенно неадекватно, отождествляется с наукой вообще. Это классическая, неклассическая и постнеклассическая наука, каждая из которых характеризовалась “особым состоянием научной деятельности” (Степин, 1989, c. 18) и особыми правилами познания. Отличительный признак классической науки - абстрагирование от всего, что не относится к познаваемому объекту, неклассической науки - экспликация не только объекта, но и средств познания, постнеклассической - легализация ценностей субъекта в качестве полноправных участниц познавательного процесса (там же). Но временное измерение рациональности, в рамках которого ее критерии выстраиваются в исторической преемственности, - не единственное. Есть и другое - пространственное - измерение, в котором они могут сосуществовать одновременно. Яркой иллюстрацией служат Западная и традиционная Восточная наука, своеобразие которых проистекает главным образом из использования ими различных критериев рациональности. Западная наука основана на "парадигме физикализма", универсализации стандартов исследования и объяснения, сложившихся в физике и других естественных науках, признании приоритета материального над идеальным, возможности произведения материальных эффектов только материальными причинами. Традиционная Восточная наука, напротив, строилась по образцу наук о человеке - биологии, психологии, медицины, признавала приоритет духа над материей, допускала возможность материальных эффектов без участия материальных причин и т. д. (Дубровский, 1981). В результате на Западе традиционная Восточная наука долгое время вообще не считалась наукой и лишь в последнее время была признана таковой - в основном благодаря ассимиляции Западом ее практических ответвлений, таких как дзен-буддизм, медитация и др. Различные критерии рациональности могут сосуществовать не только в одном историческом времени, но даже в одном и том же обществе. Так, в физике на рубеже XIX-XX веков сложились принципиально различные системы понимания одних и тех же феноменов, например, волновая и корпускулярная теории света. Другой, более злободневный пример - регулярные всплески популярности оккультных наук, вполне уживающихся с наукой трезвого вида. А. Кромби, суммировав географические и исторические различия систем познания, выделил в истории человечества шесть основных критериев рациональности (Crombie, 1986). Вероятно, их можно насчитать еще больше (или меньше) - в зависимости от того, каким способом, на основе какого критерия выделять сами эти критерии. Но при любом способе их вычленения очевидным остается главное - невозможность единого критерия рациональности, независимого от исторического времени и особенностей культуры. И поэтому, как пишет Ст. Тулмин, "никакой единственный идеал объяснения ... не применим универсально ко всем наукам и во все времена" (Тулмин, 1984, с. 163). Критерии рациональности, характерные для определенного времени и для данной культуры, доопределяются каждой наукой в соответствии с особенностями ее объекта и методологии. Каждая научная дисциплина на основе общих критериев рациональности и в их рамках вырабатывает свою общедисциплинарную модель познания. Эта модель, названная Т. Куном научной парадигмой и под данным названием прочно вошедшая в лексикон науковедения, выполняет прескриптивные функции. Парадигмы - это правила, предписывающие, как изучать и как объяснять реальность, какие способы идентификации и утверждения внутридисциплинарной рациональности следует использовать. А история науки может быть описана как история возникновения, противостояния и отмирания научных парадигм. Научные парадигмы, определяющие видение учеными изучаемой реальности, сами достаточно независимы от нее и испытывают влияние социальных процессов. Т. Кун показывает, что в основе их возникновения и утверждения лежат не только когнитивные, но и социальные факторы. Судьба парадигм теснейшим образом связана с расколотостью научного сообщества на группировки . Каждая из них вырабатывает свое понимание изучаемой реальности и свои правила ее изучения, которые распространяются в научном сообществе, и, приобретая достаточное количество сторонников, превращаются в научную парадигму (Кун, 1975). Группировки ученых не только порождают научные парадигмы, но и сами консолидируются на их основе. Поэтому едва ли правомерно, как это иногда делается, обвинять Т. Куна в том, что он допускает “логический круг”, определяя научную парадигму через научное сообщество, а научное сообщество - через научную парадигму. За этим “логическим кругом” стоит “онтологический круг” - двусторонняя связь парадигмы и научного сообщества. Да и сама парадигма, как справедливо замечает М. Де Мей, "является одновременно когнитивной и социальной по своей природе" (De May, 1992, р. 100), представляя собой не только систему идей, но и форму объединения людей, эти идеи отстаивающих. В вытеснении научными парадигмами друг друга решающее значение также имеют социальные причины. Внутридисциплинарные парадигмы непримиримы друг с другом, их сосуществование возможно только в форме борьбы между ними, которая ведется на языке логических аргументов, однако решающую роль играют не эти аргументы, а социальные факторы. Т. Кун показывает, что новая парадигма утверждается лишь тогда, когда ее сторонники одерживают социальную победу, вытесняя приверженцев конкурирующей парадигмы с ключевых социальных позиций в науке - из журналов, издательств, руководящих органов. И если историка науки Т. Куна еще можно обвинить в некоторой "гипер-социологичности", то физика М. Планка - навряд ли. А он был еще более категоричен: "новая научная идея побеждает не благодаря убеждению оппонентов, а благодаря тому, что они в конце концов вымирают, а ученые нового поколения растут приверженцами этой идеи" (Planck, 1949, р. 34). Таким образом, процесс смены парадигм обусловлен преимущественно социальными причинами и может быть назван революцией не в метафорическом, как иногда считается, а в буквальном смысле слова - разновидностью социальной революции, заключающейся в ниспровержении друг друга социальными группировками. Победившая парадигма утверждает себя также социальными методами - с помощью отстранения сторонников ниспровергнутой парадигмы, дальнейшего ослабления их социальных позиций и т. п. Т. Кун описывает внутринаучные методы утверждения парадигм. Однако ученые могут использовать для этого и вненаучные средства. Так, марксистская парадигма в советской общественной науке, “парадигма” Т. Д. Лысенко в биологии, как и более локальные системы взглядов начальствующих ученых, утверждались с помощью широкого использования вненаучного репрессивного аппарата. Основными методами борьбы с оппонентами были устрашение, доносы, а иногда и физическая расправа над ними. Подобные силовые приемы утверждения внутринаучных правил познания, на первый взгляд, отличаются от тех социальных процессов, которые описывает Т. Кун. Однако было бы неверным видеть в них аномалию, в целом науке не свойственную. В любой “здоровой” науке, существующей в цивилизованном обществе и очищенной от влияния идеологии, в потенции всегда существует то, что отчетливо проступает при ее попадании в зависимость от тоталитарного общества, - социальная опосредствованность правил познания, в экстремальных случаях открывающая путь в науку заведомо абсурдным идеологемам. Группировки ученых, порождающие и ниспровергающие парадигмы, не гомогенны, а состоят из исследовательских групп, как было показано выше, в современной науке являющихся основной формой объединения ученых. Каждая научная группа дополняет общие критерии рациональности и внутридисциплинарную парадигму более конкретными правилами познания, характерными именно для нее. Эти правила выражают специфику группы - ее историю, социально-психологическую структуру, индивидуальные особенности ее членов. В результате социально-психологические характеристики исследовательской группы неизбежно проецируются на используемые ею способы познания, посредством которых психологическая специфика группы получает отображение в научном знании, которое она вырабатывает. Зависимость научного знания от этих характеристик наиболее рельефно акцентирована микросоциологией науки. “Представители микросоциологии специально подчеркивают, что содержание “объектов” науки (понятий, теорий и т. д.) полностью сводится к способу деятельности ученых (и не ученых) в стенах лаборатории, зависит от их общения, от предпочтений, которые они оказывают тем или иным способам исследования, тому или иному исходному опытному материалу, короче говоря, от множества тех случаев выбора, который ученым постоянно приходится делать” (Маркова, 1988, c. 199). По мнению таких представителей этого направления как К. Кнорр-Цетина, А. Блюм и другие, исследовательская реальность не просто изучается, а конструируется исследовательской группой и аккумулирует в себе не только характеристики изучаемых ею объектов, но и социально-психологические особенности самой группы. Если данная позиция и гипертрофирована, то гипертрофирует она реально существующую зависимость - зависимость знания от особенностей познающего субъекта, в данном случае коллективного. Исследовательская группа вырабатывает не только различные способы построения знания, которые разными путями ведут к одному результату и в самом знании не отображены, но и уникальное знание, которое выражается в специфических внутригрупповых смыслах и от них неотделимо. Такое неотделимое от группы знание можно по аналогии с "личностным знанием", неотделимым от личности, назвать “групповым знанием”. В коллективном познании оно выполняет те же функции, что и “личностное знание” в познании индивидуальном - восполняет пробелы в объективированном знании и служит основой его построения. В “групповом знании” отображаются внутригрупповые ориентиры научного познания, выражающие социально-психологическую специфику группы. Исследовательские группы также выполняют важную оценочную функцию - вырабатывают свои, довольно специфические представления о том, какие идеи считать ценными, творческими, заслуживающими внимания и т. д. В частности, то, что принято называть научными открытиями, во многом "является результатом социальных процессов переговоров и легитимизации" ("The nature of creativity", 1988, р. 328), поскольку "установить, является ли что-либо творческим, можно только посредством сравнения, оценки и интерпретации" (Там же, с. 332). Таким образом, не только само научное знание, но и его признание новым, важным, полезным и т. д., т. е. наделение всеми теми характеристиками, в контексте которых оно оценивается наукой, тоже представляет собой "социально конструируемый" феномен. Не только научная группа как целое, но и каждый отдельно взятый ученый или, по крайней мере, большиство из них, тоже довольно-таки творчески подходит к общим правилам познания. Он не только усваивает эти правила и подчиняется им, но и, во-первых, осуществляет их селекцию, отбирая наиболее приемлемые для себя, во-вторых, вырабатывает их самостоятельно. На каждом из уровней научного познания его общие правила достаточно плюралистичны и оставляют исследователю свободу выбора. Он может выбирать между общеметодологическими ориентациями, противоборствующими парадигмами, альтернативными и неальтернативными теориями, разнообразными внутригрупповыми моделями исследования и т. п. Принадлежность ученого к различным социальным общностям не означает автоматического следования соответствующим правилам. Научная деятельность предполагает построение посредством их выбора индивидуальной системы исследовательских ориентиров, характерной для данной личности, выражающей ее особенности и поэтому всегда уникальной, представляющей собой неповторимую комбинацию существующих стандартов. Ученый может строить эту систему осознанно, осознавая сам процесс выбора и эксплицируя его результаты, а может делать это бессознательно или “надсознательно” (Ярошевский, 1983), - в таких случаях система индивидуальных ориентиров познания, регулируя исследовательскую деятельность ученого, сама остается за пределами его сознания. При этом он не только отбирает и творчески комбинирует исследовательские ориентиры, распространенные в научном сообществе, но и создает их. В любой индивидуальной системе таких ориентиров за вычетом правил, почерпнутых исследователем в надиндивидуальном опыте науки, обозначается “остаток” в виде уникальных, порожденных им самим. Чем крупнее ученый и чем значительнее его вклад в научное знание, тем самобытнее система его собственных познавательных ориентиров. А выдающиеся люди науки запечатлевает себя в ее истории не только приращением самого научного знания, но и сдвигом в правилах его построения, совершая своего рода "локальную научную революцию". Поэтому в научных школах, в отношениях учитель - ученик и в более частных системах интеллектуального влияния в науке всегда вычленима передача не только знания, но и способов его построения, специфических исследовательских стандартов. Правила познания, изобретенные личностью, нередко вступают в конфликт с общепринятыми в научном сообществе или в исследовательской группе, что делает подобные "локальные научные революции" психологически похожими на глобальные. И, как подчеркивал В. И. Вернадский, "история науки на каждом шагу показывает, что отдельные личности были более правы в своих убеждениях, чем целые корпорации ученых" (Вернадский, 1966, с. 66). Исследовательские ориентиры, изобретенные личностью, могут быть впоследствии отчуждены от нее, превращены в безличные и объективированные. Как было показано выше, именно отсюда - из личностного опыта ученого - всегда начинается построение нового знания. А в основе построения личностью нового знания лежит выработка ею новых ориентиров познания, которые в результате либо в составе самого знания, либо в качестве эксплицированных правил его построения приобретают надличностный характер. Таким образом, можно констатировать, что система правил научного познания не является статичной, заданной раз и навсегда, а находится в постоянном "движении", осуществляемом в двух встречных направлениях. С одной стороны, новые ориентиры познания передаются от более общих уровней его организации к более частным: общенаучные критерии рациональности проецируются на внутридисциплинарные парадигмы, на их основе отрабатываются внутригрупповые модели исследования, которые селективно принимаются и дополняются членами группы. С другой стороны, исследовательские ориентиры, порожденные личностью, могут приобретать надличностное и даже парадигмальное значение, группировки ученых генерируют общедисциплинарные парадигмы, в лабораториях отрабатываются общие модели исследования, и все это, в конечном счете, обусловливает сдвиг общенаучных критериев рациональности. В процессе такого встречного “движения” правила научного познания наполняются субъективными - внутриличностными, внутригрупповыми и т. д. - смыслами и попадают в зависимость от многообразных социально-психологических процессов. Научное познание чем-то напоминает игру, описанную в романе Л. Кэролла “Алиса в стране чудес”: правила изменяются в процессе игры. И, как ни парадоксально, в науке постоянное изменение правил - условие самой игры, делающее возможным развитие системы познания.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Групповое знание» з дисципліни «Психологія і методологія»
