«ПЕРЕЖИВАНИЕ» КАК ПРАКТИКА КУЛЬТУРНОЙ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ
Со времён этического рационализма Сократа и Платона до Соловьёвской аналитики стыда как человекообразующего признака этические основания человеческого бытия находятся в центре философской антропологии. XX век продолжал накапливать познавательную энергию в этом направлении, XXI век получил от него в наследство массу противоречивых суждений. Сегодня философия понимает под этикой не просто науку об истории формирования и функционирования системы моральных норм. Антропологический анализ исследует процесс превращения моральных норм в нравственные принципы, обязанностей перед другими в долг перед собой, саму способность человека мысленно выстраивать должное и следовать ему вопреки всяким полезно-практическим доводам. В основе этического развития человека лежит способность сознания к переживанию, которое в сочетании с разумом, верой и волей составляет всё богатство палитры человеческого бытия с одной стороны, и формирует моральность каждой индивидуальности - с другой. Основой моральности, в свою очередь является бытие виноватое. Мысль Канта о том, что человек морален лишь настолько, насколько переживает вину, виноват - насколько он морален, развивалась в XX веке во многих философских текстах. Итак, человек есть существо моральное, в основе моральности лежит способность переживать, переживание реализуется через чувство вины.14 Чувство это глубоко индивидуальное и повергает каждого в одиночество. Однако исторический анализ показывает, что это самое одиночество переживает свою моральность в русле определённой культурной традиции, что формы проявления своей виноватости и её отрицания культурно обусловлены. Целью данной статьи является выявление особенностей морального переживания в разных культурах, особенностей, влияющих на процесс самопознания и самоидентификации личности. На сегодняшний день философская литература не имеет четкой классификации смыслов понятия вина. Мы воспринимаем феномен вины как минимум в трех смыслах: онтологическом - за непреодолимую неполноту человека в любой момент его существования; экзистенциальном - за принципиальный выбор жизненного пути; этическом -за повседневные нарушения моральных норм. Все три уровня вины соединены в каждом конкретно-личностном самовосприятии. Онтологическая вина порождает экзистенциальную; экзистенциальные терзания продвигают человека по жизненному пути в целом и активизируют работу совести во имя искупления вины этической. Страх этической вины может актуализировать экзистенциальные переживания и возбуждение от онтологической неполноты. При этом каждая этическая провинность - это попытка преодолеть онтологическую вину. К формам реализации морального переживания относятся также гордость, гордыня, грех др., анализ которых мы оставляем за пределами данной статьи. Основой моральности является совесть как способность к самооценке. Хайдеггер именно совесть полагает основанием бытия как самости, она не оставляет человека в покое, погружает его через понимание в униженность собственной ничтожностью как невозможностью быть всем, в осознание своей неполноты [8, 270]. У совести всегда есть материал для «обработки» и есть дело - конституировать «человеческое присутствие (бытие) как разомкнутость» [8, 281]. На уровне наличия совести как «уже» до всякого опыта имеющейся в сознании возможности к нравственной самооценке различные культуры не обнаруживают никаких индивидуальных тенденций развития. Совесть каждого способна проводить самоанализ, фиксировать «проступок» и погружать человека в чувство вины. Проступок может переживатся и в форме стыда - эмоциональной, внутренней и кратковременной реакции, возникающей в момент обнаружения несовпадения своего поведения со своими моральными нормами. Правомерен вопрос о том, являются ли эти экзистенциалы человеческого существования универсальными для всех культур, возможны ли национальные особенности совести, есть ли основания для популярного разделения востока и запада на «культуру стыда» и «культуру вины»? В советско-российской этической мысли имеет место быть традиция, заложенная И. С. Коном, отметившим, что стыд это ориентация на внешнюю оценку, а вина - на самооценку [4, 86], В этом русле рассуждают К. Салимова [7, 38], Т. Стефаненко, Г. Гусейнов, Е. Золотухина-Оболина [3, 191], В. Малахов, полагая, что стыдно человеку перед другими, а вину он переживает перед собой. Наша позиция заключается в том, что логика переживания и стыда, и вины всегда одинакова - перед собой. Различным здесь в зависимости от социального контекста является степень широты внутренней общности коллектива как переживающего субъекта. Членов коллектива, перед которыми стыдно, никак нельзя назвать Другими. Каждый из «сородичей» по отношению к любому другому есть Свой-Другой, и все они вместе руководствуются «Мы-сознанием», стыдится в данном случае именно «Мы-сознание» перед «собой-мы». Для нас принципиально то, что степень широты субъекта морального переживания, влияя на сам процесс проживания стыда и вины, не является первопричиной их зарождения в сознании. Замечено, что любые переживания - стыд, вина, гордость, почет, радость - публично протекают ярче, значительнее влияют на поведение. Именно для остроты эмоций люди приходят в кинотеатр, собираются на стадионах, выходят на митинги. Для нас важно, что все эти формы единения не порождают эмоции, а лишь усиливают их. Вспомним широко распространенное деление культур на «общинные» и «индивидуальные». С определённой долей относительности признаем, что первые из них активно переживают стыд, часто останавливаясь на этом уровне духовной практики. Вторые чаще экстропалируют стыд в вину как осознанное переживание. Происходит это в силу более высокого уровня рационализации, логического мышления в индивидуально ориентированных культурах Западной Европы и из-за преобладания чувственного восприятия мира в традиционных восточных культурах. Т.о., все культуры в равной степени способны переживать стыд, а те из них, в которых выше уровень логического мышления чаще осознают виноватость своего бытия и активнее на это отзываются. Второй водораздел между культурами обнаруживается в сфере содержательного наполнения норм. Известное положение К. Маркса о том, что «У республиканца иная совесть, чем у роялиста, у имущего - иная, чем у неимущего» [6, 104] уязвимо не просто в том, что, абсолютизируя отдельные признаки, упрощает понимание причин разнообразия форм человеческого существования. Подобная редукция уводит анализ в сторону от самой природы совести, показывая лишь некоторые результаты ее работы на выходе. Не совесть у людей разная, а нормы и поступки, по поводу которых совести приходится «трудиться», не совпадают. При этом согласимся, что трудится каждая совесть по-разному, в зависимости от мыслительных способностей, и субъективных усилий. Внутри этой моральной рефлексии человек пребывает в глубоком одиночестве. Логика же возникновения стыда и вины одинакова: на основе сообщества с едиными нормами, внутри которого субъект переживания за проступок стыдится и винится перед собой и перед своим коллективом в едином порыве, ибо он не отделяет себя от остальных и переживает за себя и за других совершенно синкретично, испытывает эмоции и чувства вполне гомогенные. В таком режиме работает моральный механизм людей всех культур и принципиальной разницы здесь просто не может быть. Третьей предпосылкой культурных особенностей переживания стыда и вины является различие в системах восприятия себя в мире. Это, например, легко выявляется через сравнительный анализ китайского и европейского отношения к личностной виноватости. Полагаем, что понимание своей вины - это изначальный, самый важный и одновременно трудный момент выбора жизненного пути. Экзистенциальное разделение начинается именно на уровне рефлексии, что в конечном и в самом общем виде выражается в рациональном признании или отрицании своей виноватости. В европейской традиции борьбы за индивидуальность человеку легче прорываться к успеху, будучи не обременённым чувством вины, которое чаще воспринимается с отрицательным оттенком. Китаец воспитан в готовности принять все проблемы на себя. Русская мысль традиционно ищет устойчивость и находится «между двух огней». Так, все поступки, героев романа Л. Толстого «Война и мир» обусловлены признанием вины, желанием её искупить или не допустить в будущем; в то же время ни один герой романа Ф. Достоевского «Преступление и наказание» ни разу не произнес слов «я виноват». Различное отношение к месту вины с одной стороны, и к соотношению рассудочно-логической и интуитивно-чувственной аргументации с другой стали основой двух существенных особенностей проживания вины. Предельно обобщенно они проявились в репрессивной «этике лица» в Китае и в «этике дискурса» в западноевропейской культуре. Первая сложилась в контексте традиционного китайского отношения к личности как к сочетанию «костей и плоти» - природного начала с социальным «лицом», которое, как приобретённое, может быть потеряно в любой момент жизни, и никто не в силах отследить динамику его развития. В такой ситуации понятно отсутствие в Китае идеи презумпции невиновности - обвиненный должен был доказательно оправдываться, а общественному мнению были развязаны руки для вменения вины. «Этика лица» пресекала всякое соперничество и уж тем более реализацию личных планов. Все личные интересы веками «загонялись» внутрь сознания, человеку было спокойнее внешне проявлять тотальную заботу о другом. В результате традиционно сложилась готовность признать собственное несовершенство, принять вину за поступки других раньше, чем тебе ее вменили, добровольно возложить ответственность на себя, минуя всякие переживания и анализ ситуации. Отсюда китайская педагогика настойчиво и довольно жестко воспитывает в каждом скромность и бескорыстие как ведущие человеческие добродетели, благодаря которым проживание вины-ответственности наступает без душевных мук и пауз на осмысление (последние китайская культура успешно заменяет ритуалами, имеющими длительную историю и преемственность), а искупление совпадает с прохождением жизненного пути. Сила педагогической системы в том, что каждый воспитанник действительно ощущает себя виноватым и, предваряя всякие призывы, искренне стремится к искуплению. Из этого вытекает тот интересный факт, что китайское моральное сознание менее всего сосредоточено на выработке и фиксации норм в контексте «что хорошо, что плохо?», ибо древнекитайская традиция, переходя от мифа не к логосу, а именно к морали, поняла эту мораль как процесс, как путь к лучшему, в то время как логически выстроенная Европа перманентно стремится жестко определить «табель о рангах» и выяснить «кто виноват?». Китайское же сознание освобождено от подобных забот, ибо принятия на себя вины как проблемы для него просто нет. Западная культура традиционно относилась к этому вопросу иначе - вина должна быть воспринята и умом, и сердцем, через экзистенциальные муки. В такой ситуации вина за проступок (этическая вина) и за сущность жизненного выбора (экзистенциальная вина) вообще не существуют вне мысли о них. Это всегда результат рефлексии, результат работы сознания внутри себя. Этическая вина есть только тогда, когда о ней знают как о реальности здесь и сейчас. В то время как онтологическая вина для своего возникновения не требует осознания, ее может не быть в мышлении, но она всегда есть в сознании. В китайской традиции, человек в силу системы воспитания фиксирует свою этическую виноватость с помощью общественного мнения и ритуала, как бы позволяя себе не задумываться и не переживать. В свою очередь онтологичность вины угадывается китайским менталитетом и проявляется в способности каждого взять на себя вину-ответственность. Минуя сложнейшие процедуры рефлексии и герменевтического вживания, по-китайски развивающееся сознание улавливает ситуацию неполноты человека на уровне мудрости всего народа и доверия к ней каждого его представителя. Истина, таким образом, открывается через прозрение и практику искупительного действия вне мысли, терзаний и переживаний. Вина, которая всегда задается не понятием, не мыслью, а чувством, принимается китайцем к искуплению непосредственно через реальное действие ради перемен в постоянстве. Европейское сознание в силу развитости его рефлексивности и рациональности нуждается в осмыслении. Русская традиция задерживает мыслящего человека на стадии рефлексии, забирающей виноватого в плен переживания, но не указывающей путей выхода в реальность искупительного действия. Получается, что живое чувство вины в контексте китайской традиции не зависит от того, знает ли человек что-то о принципиальной человеческой неполноте, и даже о своем конкретном положении здесь и сейчас. Что называется: текст читается только текстом, то есть вина угадывается виной, совокупная энергия чувства ухватывается чувством отдельной индивидуальности. Человек виноват всегда и всегда чувствует это, а вот знает о вине, анализирует её вплоть до понимания лишь на определенном этапе развития сознания. Китайская система воспитания не доводит человека до этой ступени, помогая ему без лишних переживаний продвигаться по жизненному пути. Европейская культура ищет рациональные и удобные формы осознания виноватости как повода для ответственности и успешного действия. Русское сознание боится вины, не хочет ответственности, терзается тревогой онтологической виноватости, не знает и плохо чувствует, как с этим быть. Такое несовпадение принципиально возможно в силу того, что процесс осознания вины не совпадает с осмыслением большинства объектов, не сводится лишь к модулю рационального действия. Через взаимодействие разума и души он уходит в некие глубины сознания, требующие для своего прояснения феноменологической процедуры. Завершение последней напрямую выводит субъекта переживания на результат в форме культурной самоидентификации - человек осознает себя единым с традицией. Итак, чувство вины постоянно присутствует в сознании любой культуры. Оно обнаруживает энергию вины как ее формальное присутствие, ее конкретное содержание европеец уясняет через аналитическую работу, а китаец - через опору на традицию, общественное мнение, ритуализацию мышления. В результате, китайская культура более полно реализует чувственный путь постижения моральности, а европейская - логический. При этом во всех культурах переживание априорно существует как возможность сознания, существует по принципу «уже» - до всякого опыта. В то время как содержание и внешнее оформление переживание развивается в контексте национальной культуры, совпадение с которой и есть один из моментов результативности самоидентификации.
Ви переглядаєте статтю (реферат): ««ПЕРЕЖИВАНИЕ» КАК ПРАКТИКА КУЛЬТУРНОЙ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ» з дисципліни «Актуальні проблеми клінічної та прикладної психології»
