Внутренняя антиномичность субстанциализма: коллективный субъективизм и в то же время начальная школа объективности
Чем последовательнеё"ка-кой-нибудь философ осмысливал и прорабатывал в своей системе идею редук- ционистской Субстанции, превращая ее в онтологический Центр, тем больше оказывался он перед логической необходимостью наделить это абсолютно бессубъектное начало качествами и атрибутами субъектности. Бенедикт Спиноза далеко еще не претворил такого наделения Субстанции субъектностью, в чем его справедливо упрекал потом Гегель, но даже Спиноза уже видел это как задачу. Видение им такой задачи оказывается в высшей степени существенным в его тезисе о духовной любви — «amor Dei intellektualis»9 — которым и венчается Спинозова «Этика». А это ставит задачу понять субъектность Субстанции вопреки всем редукциям. Столь же потенциально анти-редукционистичен также и те-
396 Г. С. Батищев зис о бесконечности числа атрибутов у Субстанции, — это тоже требует субъектности. Но по-настоящему осознал и выполнил эту задачу лишь субстанциалист Гегель. Субъектно-диалектический характер Субстанции у него становится главным мотивом его философской симфонии. Он совершил гигантскую работу, направленную к тому, чтобы напитать Субстанцию деятельностным содержанием и предзаложить, или преформировать в ней всю свободу, всю духовность, все творчество так, чтобы человеческие проявления последних оказались бы всего лишь самообнаружением Субстанции-Субъекта, ее саморазвертыванием... И—возвратом ее к самой себе! «Живая субстанция... — говорит Гегель, — есть бытие, которое поистине есть субъект... поскольку она есть движение самоутверждения... Субстанция как субъект есть чистая простая негативность... только это восстанавливающееся равенство или рефлексия в себя самое в инобытии... есть то, что истинно. Оно есть становление себя самого, круг...» '°. Так, получается, что Субстанция как Субъект предсодержит в себе все богатство особенного и единичного, происходящего в исторической драме человечества, подобно тому как «первые проявления духа виртуально содержат в себе всю историю»". «Истинное, таким образом, есть вакхический восторг, все участники которого упоены; и так как каждый из них, обособляясь, столь же непосредственно растворяется им, то он есть также чистый и простой покой» '2. Однако это уже не только позитивный покой, но равным образом и его собственная негативность. Ибо он насквозь пропитан не-покоем, движением, деятельностью. Только «движение в целом» 13, только тотальность деятельного движения и дает покой, только это движение — через возврат к самому себе —.образует собою то, что движется. Только вращение образует собою покоящийся круг! И нет в нем ничего, что не было бы построено этой активностью, этим делением, этой беспрестанной работой. Отныне становится ясно, что эта самая «абсолютная мощь», объемлющая «богатство всякого содержания»14, оказалась бы немедленно начисто опустошенной без непрестанного воссоздания ее деятельностным субъектным процессом. Она оказалась бы абсолютной немощью и совершеннейшей бедностью. Только творческая субъектность, так сказать, спасает Субстанцию.
Введение в диалектику творчества 397 Однако эта столь нужная и спасительная субъектность находит у субстанциалистов лишь монологически-объекти-еированную форму утверждения. Ибо что бы то ни было для нее служит не более чем материалом и средством ее собственного самополагания, ее -собственного самовыражения и саморазвертывания. Монопольно принадлежащая одному лишь Абсолюту субъектность, монистическая и единственная, есть монологическая субъектность. Она не только не предполагает, а и вовсе не допускает никакой взаимности с чем бы то ни было и с кем бы то ни было в мире — не допускает никаких других субъектов, кроме себя самой. Она субстанциальна, а это априори лишает субстанциальности всех других; она су-веренна, свободна, духовна, а это категорически отнимает у других способность быть чем-то большим, нежели тенью, модусом, объектным средством ее самообнаружения вовне. Тем самым эта единственная субъектность обрекается быть в состоянии самозамкнутости и некоего онтологического солипсизма, или абсолютного одиночества. Ведь никакое взаимоотношение между нею и Другими невозможно просто потому, что для нее не может быть никаких способных возвыситься до общения с нею Других — это исключено. А отсюда и неспособность самой этой монологической субъектности быть именно субъектностью, возвышающейся над объектно-вещными отношениями. Субстанциалистский Абсолют именно в силу его редукционистского характера оказывается в итоге всего лишь ущербной и мертвой абстракцией от субъектности — псевдосубъектом. Так мы приходим к главнейшему противоречию субстан-циализма с самим собою. С одной стороны, он нуждается в том, чтобы наделить свою редукционистскую Субстанцию всем тем, что он хотел бы иметь вокруг себя в качестве лишь нетворчески воспроизводимого, — в качестве извлекаемого из ее недр, наподобие всеобщим полезным ископаемым. Ибо логика объектно-вещной активности — логика хитрости — ориентирует на гарантированно устойчивые и фатально неизмененные условия судьбы как «сделки»... Такая гарантиро-ванность и фатализованность достигаются логическим преформизмом — вкладыванием в Субстанцию всего того, чего от нее ждут и чего от нее намерены потребовать. Так Субстанция наделяется атрибутом субъектности — как минимум, хотя бы в смысле лишь объектно направленной вещно-преоб-
398 Г. С. Батищев разующей энергии... Но, с другой стороны, редукционистская нигилистическая простота этой же самой Субстанции и ее роль Абсолютно Низшего, в лоне которого аннигилируется все выступающее совершенным и высокоразвитым, все подвижное, переменчивое и творческое, делает тщетными попытки придать ей подлинную субъектность. Абсолютный Объект-Вещь не может обладать субъектностью! Это глубочайшее противоречие субстанциализма есть самое убедительное свидетельство его внутренней несостоятельности, его неспособности дать решение проблематике субъ-ектности, проблематике творчества. Но, в свою очередь, эта несостоятельность субстанциалистской системы взглядов говорит еще и о неправомерности притязаний и о недостоинстве той практически-действительной позиции, которую эта система собой выражает и представляет мировоззренчески и концептуально. Идейная судьба субстанциализма как воззрения есть косвенный и обобщенный способ прояснения самой исторической судьбы человека при преобладании в нем, в его субъектном мире определенного типа связи с другими — замкнуто-органического типа. Поэтому критический анализ этого мировоззрения неизбежно переходит в суд над самим практически-действительным человеческим отношением, — отношением со-принадлежности его некоторому Целому в качестве части этого Целого. Это — суд над превращением и низведением человека в ащиденцию, в субстанциалистского человека У классика субстанциализма Гегеля эта глубинная историческая суть преобладающей направленности его системы воззрений, конечно же, не осталась без симптоматических форм ее выражения. Проще всего было бы, пожалуй, обратиться к тем, подчас поразительно резким и даже грубым гегелевским положениям, которыми он явно низводит человеческую индивидуальность до средства и функционального орудия, употребляемого с хитроумной успешностью или расходуемого с беспощадной решимостью — смотря по тому, как это будет угодно стоящей над человеком абсолютной Мощи Субстанции. Можно было бы еще раз убедительно подтвердить и удостоверить, что субстанциалистская гегелевская позиция равносильна тому, чтобы взирать на людское море глазами чингиз-ханов... Против этого, однако, весомо свидетельствует все культурно-образовательное значение гегелевской диалектической мысли, поскольку она выходила за пре-
Введение в диалектику творчества 399 делы его собственного субстанциалистского кругозора во множестве специальных вопросов. Еще же важнее другое — то, как Гегель пытается по-своему снять тезис, максимально удаленный от цинично-грубых выражений субстанциалистского уничижения индивида, — тезис: «Человек обладает абсолютно бесконечной ценностью»15. Почти повторяя кантовский анти-субстанциалистский принцип самоцели, Гегель заявляет: «Люди являются самоцелями»... «Под это определение, — оговаривается, однако, он, — подходит именно то, изъятие чего из категории средств мы требуем, а именно — моральность, нравственность, религиозность»16. Это было бы не так уж мало, если бы не вытекающая из всей субстанциалистской логики альтернативность между дурной индивидностью, которая способна быть не более, чем объектом регуляций со стороны гетерономной власти Абсолютного Начала, — и утратой какой бы то ни было индивидуальности через самоотождествление с безличной стихией того же самого Начала. Так, хитрая диалектизация отнимает самоценность (и даже «самоцельность») у человека как индивидуального субъекта и обещает вернуть их ему, но только тогда, когда он совершит полное самоотрицание и растворится в безличном океане субстанциальности, в чисто всеобщих Силах. «Субъективная единица... совлекает с себя свой непосредственный способ бытия и полагает себя тождественным с субстанциальным»17. Не является ли весь это гегелевский анти-индивидуалис-тический пафос всего лишь карикатурой или философизиро-ванной пародией на ту истинно диалектическую логику духовного восхождения, на логику выработки «внутреннего человека», на путях которой действительно необходимо мужественное преодоление своей самости, самоотречение и победа над собою? Да. но вместе с тем это и нечто худшее. Ибо действительная духовная работа самовоспитания вся ориентирована на высокие ценности взаимного Общения, да и в каждый момент своего совершения выполняется по нормам именно культуры общения. Субстанциализм же толкает отнюдь не в сторону пробуждения общения, — он сталкивает в пропасть аннигиляции тех, кто мог бы вступать в общение, — в пропасть язычески-пантеистской бессубъектности, в стихию самоисчезновения, духовного самоубийства. .«Убийство снимает живое существо как единичность, как субъект, но это делает и нравственность... Абсолютная нравственность
400 Г. С. Батиш,ев снимает субъективность...»18. Воистину, самоубийство есть последнее слово объектно-вещной активности человека. Но задолго до физического его претворения над телом оно есть губительство духовных потенций общений и творчества суб-станциалистским нигилизмом как идейной позицией, разрушающей высокие достоинства и устремления человека. Однако, при всей суровости вывода и той оценки, которые только что были даны субстанциализму в целом, последний не был бы исторической тенденцией, столь громадной по своей влиятельности далеко за пределами профессионально-философских своих подытожений и систематизации, если бы исчерпывался тем, что было так негативно очерчено выше. Он не был бы мощным и тяжелым пластом всей человеческой жизни у многих из тех, кто никогда даже и не слышал о Спинозе или Гегеле и кто реально-действенно являет собой обл-ик субстанциалиста в жизни, если бы дело ограничивалось лишь нигилистической и редукционистской направленностью этого человеческого бытия в замкнуто-органических связях, бытия акцидентального, бытия частью, но не участником. Конечно, субстанциалистская ориентация на редукцию действительности к Абсолютному Объекту-Вещи есть именно объективизм в самом .широком и емком значении этого понятия. Столь же несомненно, что этот объективизм, будучи равносилен специфической избирательности и тенденции к объектным редукциям и подменам предметного содержания не-объектного, т. е. будучи выражением субъективной ограниченности мировоззрения, тем самым есть именно субъективизм, хотя и особенного рода — коллективно-социальный, так сказать, общечеловеческий субъективизм. Однако внутри своих субъективистски предвзятых и субъективистски ограниченных пределов, т. е. внутри своего горизонта, суб-станциализм утверждает все-таки не что иное, как объективное бытие. Ведь бытие объектно-вещное есть тоже объективное, тоже действительное! Так, внутри пределов самого грубого уровня действительности — такого, на котором и сам человек выступает как вещь среди вещей, — субстанциалистская ориентация выступает и исторически может чрезвычайно длительное время выступать для человека как предварительная и необходимая жизненная школа объективности: школа верности объективному обстоянию дел, школа подчинения
Введение в диалектику творчества 401 своей воли закономерностям объектного Порядка Вещей, школа служения и исполнения Законов. В процессе постепенного вышколивания человека через подчинение Порядку Вещей он принуждается извне к отказу от хаотически-капризного произвола, от «частного» своеволия, чтобы научиться полагать центр и критерий своей воли не внутри себя, а в объекте, в объективном законе, во внешних вещных обстоятельствах... При этом'особенная роль выпадает на объективное познание: именно потому, что человек ориентирован на объекты-вещи, познание их заменяет собой нравственность и художественность, становясь универсальным, вездесущим принципом всей культуры. Человек хотя и совершает деятельность и что-то созидает, но лишь внутри границ законченного, субстанциально замкнутого внутри себя Миропорядка: он «создает только то, что уже есть»; он порождает, но только ради сохранения предуготованного; он творит, но только ради и внутри границ воспроизведения. Здесь «и так ему остается еще много простора для почетной, далеко идущей и творческой деятельности» 19. Это — суровая и даже жестокая школа: быть воспитанником Порядка Вещей и его посредников или представителей. Однако нескончаемо совершенствуя свое умение быть объективным на этом, самом грубом и примитивном уровне действительности — на объектно-вещном уровне, — человек может попытаться распространить и как бы продолжить свое объективное отношение к миру также и за пределы этого уровня. И тогда, прорывая горизонт субстанциалистской ориентации своей жизни и мысли, он открывает объективные ценностные измерения действительности. Он открывает самого себя как самоустремленного субъекта беспредельных ценностей — как призванного и предназначенного постоянно и нескончаемо «изменять мир»20. Правда, прежде чем он поднимается до способности к универсальному со-творчеству, он обрекает себя вновь и вновь впадать в то, что всегда было двойником — хотя и негативным двойником субстанциализма, — в анти-субстанциализм. Не следует пренебрегать также и той низшей школой объективности, которую символизирует собой субстанциализм исторически. Она занимает свое место в исторической судьбе человечества. Но ограниченность этого места должна быть предметом критического отношения. Главное — подмена бес-
402 Г. С. Батищев предельной объективной диалектики — самозамкнутым, законченным. самотождественным Миропорядком. Те, кто принимает мир таким, — отрицают свое космическое творческое призвание и назначение: «Они берут этот мир таким, каков он есть и каким он себя чувствует. Они берут себя самих такими, какими они себя находят»21. И если они дерзают потребовать изменений, даже революционных, то «они желают остаться тем, что они есть, требуя в то же время от общества изменения, которое может возникнуть лишь из их собственного изменения»2-'
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Внутренняя антиномичность субстанциализма: коллективный субъективизм и в то же время начальная школа объективности» з дисципліни «Введення в діалектику творчості»
