В самом деле, этот процесс, превращая всякое произведение культуры и всякий предмет природы в омертвленную вещь, тем самым как бы заставляет умолкнуть Великую Книгу действительности, в той или иной степени раскрытую нам и говорящую нам об иных временах и
270 Г. С Батищев пространствах, иных эпохах и субъектах. Овещненные предметы перестают быть адресованными нам смысловыми потоками иных культур, они десубъективируются, десимволизи-руются, уплощиваются до более или менее полезных нам достояний, доступных нашему присвоению и одностороннему использованию. Они перестают быть для нас заключающими внутри себя живые нервы, соединяющие воедино все многочисленное тело человечества, все его поколения. Как бы мутнея, они утрачивают способность быть теми зеркалами, из которых «навстречу друг другу светили бы наши сущности»90. Вместо того, чтобы быть связующими посредниками в процессе непрерываемой глубинной встречи каждого с каждым, проводниками глубинного общения культур, эпох, судеб, они делаются инструментами лишь таких поверхностных соприкосновений между ними, которые вытесняют и подменяют собою истинную сущностную взаимность и со-причастность их друг другу. Так предметы, низведенные до вещей, из объединителей превращаются в разъединителей, из проводников живой глубинной общности — в средства сущностной разобщенности, из посредников взаимной раскрытости друг для друга субъектно-личностных миров и культур — в вооружение и оснащение самозамкнутости, в нагроможденные препятствия их взаимопроникновению, 'в стены, отгораживающие всех от каждого. Более того, они могутделаться своего рода «баррикадами», отделяющими непосредственное наличное бытие индивида от его же, утраченного им культурного мира, от его же субъектно-личностных атрибутов. Всегда проницаемый для лучей общительности, предмет, принимая облик безразличной вещи, становится непроницаемым материалом, в который как бы замуровывают себя индивиды — в той степени, в какой интенсивен процесс овещнения. Далее, придавая междусубъектным отношениям людей форму отношений междуобъектных или практически-реально редуцируя многоуровневые и многомерные человеческие узы к простейшим объектным их компонентам, ролевым алгоритмам и т. п., процесс овещнения тем самым ставит на место взаимного общения самих жизней, на место их возможно полного взаимопроникновения, взаимосоотнесения их смысловых содержаний, их ценностей, их устремленностей — нечто, происходящее вне самих жизней, помимо и наряду с ними, или на поверхностной их периферии. Это — те мелкие
Введение' в оиалкк.тик.у творчества 271 происшествия, многочисленные, как пыль, и монотонные, как шум, которые вытесняют или заслоняют собой действительное, внутреннее со-бытие субъектов друг для друга. Это — скользящие по гладким плоскостям овещненных форм, по ролевым объектным алгоритмам соприкосновения (контакты) и обмены — полезными функциональными эффектами, ритуальными признаками внимания, почтения, благожелательности и т. п., ролевыми знаками признания и всякого рода информацией (т. е. не культурой, будь то опредмеченное знание, красота и т. п., а ее отпечатками на уровне цивилизации, ее следами, взятыми просто как безразличные внешние факты). Все эти циркулирующие туда и сюда и обмениваемые признаки, эффекты и информационные следы, в которых не требуется и не ожидается ничьего полного личностно-субъектного присутствия, претерпевают в силу этого ту же судьбу, что и всякие номиналы без обеспечения, — инфляцию. Чем шире и гуще, чем торопливее, многотиражное и пестрее этот все вокруг захлестывающий поток — поток объектной коммуникации9', —тем дальше он отстоит от междусубъектного общения и тем меньше оставляет возможностей для него. Ибо поистине они находятся в обратной зависимости друг от друга. Общественные отношения как связи действительного предметного созидания (возможностей развития), облачаясь в овещненную форму, перестают быть всецело пронизанными общением, т. е. такими, которые одновременно суть отношения общения, прежде всего, конечно, в онтологическом смысле. Так, именно вследствие овещнения — как происходящего в действительности, так и зафиксированного традиционной инерцией, от него отправлявшейся, — совершается как бы расщепление и разведение общественных отношений и процесса общения. Общественные отношения выступают как нечто, лежащее по ту сторону сферы общения, тогда как эта последняя и само обычное представление или понятие об общении подвергаются психологизации. Это отражается в том факте, что и в научном употреблении это понятие принимается скорее или преимущественно в его лишь социально-психологическом значении (иногда — даже исключительно в этом значении). Конечно, социальная психология или социология, несомненно, имеют право и на такую абстракцию92,—причем безотносительно к проблеме овещнения. Но совсем другой вопрос — почему такая абстракция начинает считаться
272 Г. С. Батищев единственно оправданной и противопоставляется общению в социально-онтологическом смысле как якобы не оправданному понятию. Это уже, по меньшей N.epe, эхо овещнения. Насколько на самом деле социально-психологическое понятие нуждается в методологической опоре на социально-онтологическое, видно из того, что на уровне взаимообменов (или взаимовлияний) настроениями и эмоциональными состояниями, манерами и привычками, элементами стиля поведения, отвлеченными сведениями или рассуждениями (отнюдь не обязывающими быть всею жизнью верными излагаемой истине, положив на весы рефлексии свою судьбу), короче говоря, на уровне социально-психологической коммуникации невозможно уяснить, что за нею стоит. Там невозможно решить, скрыта ли за этим поверхностным слоем — слоем соприкосновений — действительная глубинная общность, сопричастность и сущностная взаимность судеб или же, наоборот, под ним — пустота: отсутствие действительной общности, опасливо маскируемое и мнимо компенсируемое (хотя бы и подсознательно) внешними ролевыми признаками, симптомами любезного приятельства и «коммуникабельного» расположения... Ведь чем меньше у людей имеется общности глубинно-онтологической, суровой в ее объективной логике, независимой от феноменалистического потока сознания, — общности по бытию, — тем большее самодовлеющее значение склонны они придавать гораздо легче обретаемому поверхностному слою соприкосновений, и тем цепче они хватаются за доступные им признаки «коммуникабельности». Общение глубинное есть действительная общность, развернутая и длящаяся как процесс ее незавершимого становления: процесс, с одной стороны, пробуждения и актуализации из дремлющих потенций (из «немой общности», из виртуальной со-причастности), а с другой — установления заново или непрестанного обновления ее в ходе продолжающегося жизнесозидания. Поэтому, чтобы быть действительно претворяемым, общение должно непременно охватывать собою или пронизывать всецело всю совокупность социальных связей субъекта с другими, с социальным целым, т. е. всю ту систему или «ансамбль» общественных отношений, которые входят в качестве образующих в состав человеческой сущности. Но для этого надо преодолеть разобщающую косную силу овещненных форм.
Введение в диалектику творчества 273 Наконец, овещнение не только препятствует субъектным силам общительности, но и подменяет самого субъекта общения — подменяет либо псевдосубъектным (но зато всегда непосредственно данным) психо-соматическим индивидом-самостью, т. е. натурализованным носителем человека, либо безсубъектным социально-вещным персонажем, совокупностью ролевых алгоритмов и безличностных масок, т. е. вуль-гарно-соцнологистским «двойником» самого человека, либо некоей комбинацией того и другого. Но ни индивид-самость, в силу своей самозамкнутости, ни вещно-ролевой персонаж, в силу своей предопределенности предуготованным ему «сценарием» для поведения и сознания93, не способны к подлинному, собственно человеческому, глубинному общению. Правда, зато они могут быть неплохо натренированы на гедонистически-приятельскую (включая и так называемую интимную, и потребительски-«компанейскую») и на ритуально-ролевую объектную коммуникабельность. Но правда общения как встречи всею многосложной и многотрудной громадой субъектного бытия каждого, — бытия сознанного и несознанного, ведомого и неведомого, актуализованного и виртуального, — суровая правда глубинной со-причастности и взаимной исторической ответственности друг за друга — остается за семью печатями для суетной объектной коммуникации. Эта правда «потусторонняя» для нее, как и вообще все объективные содержания, скрытые под формами овещнения. Таким образом, принимая овещнение, субъект не только портит предметные возможности и условия своего общения, но и позволяет себе выключиться и как бы похитить самого себя. как субъекта подлинной общительности, из общности с другими, а через других — из всей объективной беспредельной диалектике вообще. Тот, кто обращает к другим вокруг себя, вместо своего искренне раскрытого лика. вместо своего культивированного духовно-нравственного мира, — ролевую маску, а за нею — самость, тот фактически тем самым отвертывается от других, как бы эмигрируя из со-причастности им и из сущностной взаимности с ними, из глубинной общности — в отрозненное, самозамкнутое, и следовательно, безсубъ-ектное бытие. Но только со встречи с другим человеком, «здесь и теперь» уникальным, может начинаться реально также и встреча с универсальным, с космическим, с беспредельным. Поэтому, отвертываясь от ближних, т. е. делая не далеких
274 Г. С. Батищев ближними, а ближних далекими, индивид тем самым занимает позицию «спиною» к миру вообще. Свое бытие, которое в его истине сущностно взаимно и абсолютно сопричастно всей неисчерпаемой и беспредельной объективной диалектике, индивид сам лишает этой взаимности и со-причастности, сам выключает себя из междусубъектности — в псевдосубъект-ность и бессубъектность. Он сам губит и рвет глубочайшие узы жизни, полагая себя не внутренне космически-социальным, а только лишь внешне и ситуативно социализированным. Вместе с истиной междусубъектности он отвергает истину своей судьбы, своего подлинного назначения. Заодно с непрерывным взаимопроникновением с другими в их незавер-шимом становлении, он теряет и свой достойнейший путь. Так он сам делает себя оставленным в изоляции, универсально оставленным. А это и есть для субъектного бытия исток и суть превратности вообще. Поэтому овещнение, будучи исторически специфическим явлением, тем не менее выявляет в наиболее чистом виде превратный характер субъектного человеческого бытия вообще, независимо от возможных его исторических ступеней, фаз, модификаций и различной обусловленности, — выявляет собою эту превратность как таковую. В частности это установлено К. Марксом при анализе различных превратных, или превращенных, как принято их называть, форм — и внутри экономической сферы, и за ее пределами, например, в правовых отношениях и т. п. При этом превратные формы предстают как прямой продукт процесса овещнения. Именно этот процесс повсюду разрывает многоступенчатые системно-сущностные связи, идущие от внешних форм проявления к первичным их факторам, маскирует их происхождение из социально-определенной человеческой деятельности, придает объективной логике социальных необходимостей вид объективистски-автоматических тенденций, фатализуя общественное развитие и затушевывая ответственность людей, социальных групп, классов, которые «заведуют» этими тенденциями94, за их последствия. Именно этот процесс как бы выключает многие опосредствующие звенья в сложных цепях зависимостей, так что едино-слитная, живая диалектическая картина действительности (где «все во всем» рефлектировано и со-присутствует) резко искажается, омертвляется и как бы рассыпается на несоизмеримые, нелепо чуждые друг другу
Введение в диалектику творчества 275 «фрагменты»-вещи. Последние функционируют и осознаются обыденно-практическим сознанием так, как если бы они были в их непосредственном, эмпирическом наличном бытии, которое реально фетишизировано, — сами по себе сущности, не нуждающиеся ни в какой, отличной от их фетишизированной наличности, более глубокой иерархии бытия и сущностей... Таковы, согласно Марксову анализу в «Капитале», и так называемая «цена труда» («заработная плата»), и «цена земли», и пресловутая способность капитализированной суммы приносить проценты, и многие подобные феномены95. Поскольку они выступают как обладающие свойствами, как бы налагаемыми друг на друга, но тем не менее находящимися, как показывает К. Маркс, вне всякой рациональной сопоставимости между собой, постольку они заслуживают именования иррационально-превращенные формы %. Итак, овещнение общественного человека подытоживается тем, что несет в себе разрушительное отрицание изнутри именно того, что он прежде всего — общественный, что все его реально-практическое бытие от начала и до конца проникнуто онтологической общительностью и что высшая сущность его субъектности — в междусубъектности. Но если это все так, т. е. если овещнение есть разобщение, созидающее тем самым наиболее существенную искаженность человеческой сущности, ее превратность, то и задача преодолеть овещнение
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Овещнение как разобщение» з дисципліни «Введення в діалектику творчості»
