Объектно-вещная активность как «принципиальность наоборот» и как сопротивление эволюции
Если это просто-напросто топливо или иное потребное для переработки сырье, то у него ведь не спрашивают, желает ли оно быть сожженным и не ставит ли оно под вопрос такой способ согревания за его счет. Субъект активности не проблематизирует самого себя перед лицом безгласных объектов-вещей — он овладевает ими и как полновластный хозяин распоряжается ими, используя знание их объектных законов лишь для более действенного господства над ними и их израсходования. Это знание выступает как хитрость97. Объектная природа топлива не безразлична субъекту — она интересует его именно и только для того, чтобы поэффективнее, а не понапрасну его сжечь, т. е. чтобы узнать то, как именно лучше осуществить свою не подлежащую сомнению активность. Но вот субъект сталкивается с социальными ценностями и принципами, нисколько не собираясь стать менее хитроумным, скорее — наоборот... И тогда он овладевает ими тоже как объектами-вещами, предоставленными ему в освоение-присвоение. Он соприкасается с ними тоже отнюдь не ради того, чтобы самого себя проблема-тизировать перед их лицом, но лишь ради того, чтобы утилизовать или «оседлать» их. Восседание на белом коне как символ владения всезахватывающими и мобилизующими лозунгами, которым послушны души миллионов, в свое время внушило Гегелю мысль титуловать такого седока «мировой душою»98. Ведь, оседлав непокорное историческое движение, полное мя-
198 Г. С. Батищев тежных взрывчатых энергий, готовое встать на дыбы и перевернуть все вверх дном, — не так-то просто. Чтобы в силу эффекта «перевертывания вверх дном» вознестись на гребне этого движения, надо суметь узурпировать все его признаки и пароли, все его идеалы и авторитетные идеологические знамена... И тогда под столь блистательным оснащением и вооружением активности в ней нелегко узнать скромную, древнюю ее предшественницу — преобладание одной вещи над другими. Начнем, однако, наше разбирательство с малых масштабов, с элементарной «клеточки». Предположим, что объектно-вещная активность простирается вовне всего лишь в пределах ближайшей, непосредственной ситуации. В ней, даже при предельном минимуме социальности, существование активности все-таки предполагает присутствие каких-то отнюдь не от нее самой исходящих регулирующих норм — социальных регулятивов. Лишь принимая действие последних, чье бы то ни было поведение становится допустимым внутри общества. Однако может ли объектно-вещная активность вообще принимать извне нормы, если бы и была на то ее добрая воля? В том-то и все дело, что она к этому не способна. Ибо для нее как позиции во всех возможных мирах нет и быть ничего не может, кроме безразличных, аксиологически и нормативно пустых, мертвых объектов-вещей. Факт нормативности для нее такой же внешний факт, как и всякий другой: вещь без всяких мистических прибавлений! Поэтому она отнюдь не относится к регулятивной норме даже в ближайшей ситуации изнутри ее логики необходимости или смысловой оправданности ее как чего-то над-объектного. Чтобы отнестись к норме изнутри, надо было бы хотя бы в минимальнейшей степени поставить себя на место тех иных субъектов, которые создавали или вводили в действие норму, — поставить себя внутрь их собственной задачи. Но для объектно-вещной активности задачи вообще выступают только как препятствия, как нечто негативное и внешнее, что надо победить или перехитрить... Поэтому факт нормативности для нее есть то, чем она может вооружиться, но что она не может принять внутренне. Ее отношение к норме — это «искусство» считаться с нею ради успеха своих собственных интересов и имитировать ее приятие. Это — такая же хитрость, как и в отношении естественных обстоятельств.
Введение в диалектику творчества 199 Вот поэтому объектно-вещная активность, сама по себе безнормная,аксиологически глухая и слепая,облачает себя в нормативизм, сообразно своей корысти, причем в нормативизм тем более ревностный и нетерпимый к «нарушениям», чем сильнее она в нем заинтересована как в средстве, т. е. отнюдь не как в социально-человеческой норме, рожденной из некоторой определенной аксиологически значимой задачи. Нормативизм становится ее оружием в ее экспансии, в ее борьбе за преобладание и за принудительное влияние вокруг себя, за господство. Естественно, она никогда не останавливается перед тем, чтобы по возможности отредактировать сами нормы, делая их максимально удобными, подогнанными под свою направленность... Однако в действительном общественном бытии над нормами ближайших ситуаций воздвигается целая иерархия иных социальных регулятивов, ценностей, принципов, — таких, сферы применимости которых гораздо шире и глубже. Много ступеней в этой иерархии. В них она находит еще гораздо более эффективные орудия для своего вторжения в мир и самоутверждения в нем в качестве господствующей над ним силы. Ступенька за ступенькой завладевает она социальными регулятивами и подвергает их утилитарному освоению, ставя их себе на службу. Так внедряется она во все достояния общества, во всю человеческую культуру, во всю иерархию ценностей, преуспевая в «искусстве» считаться с нею, т. е. беря себе из нее только объектный ее состав, только ее вещную проекцию. Именно поэтому иерархия ценностей отражается в объектно-активной логике освоительства в обращенном, перевернутом виде. В самом деле, ведь порядок утилизации — это порядок нанизывания добычи на центробежный вектор «от себя во вне»: от частных, локальных и ситуативных регуляций к более широким, социально-групповым, классовым, общесоциальным, эпохальным, общечеловеческим и, наконец, космическим... Поэтому на любой ступени всякая следующая выступает не сообразно своей собственной смысловой логике, а как следующее звено в цепи средств и вооружений, подчиняемое предыдущему и функционально-служебное для него. Такова последовательность, ведущая от средства первичного ко вторичному, третичному и так далее — к средству, многократно опосредствованному и наиболее удаленному в этом нисхож-
200 Г. С Батищев дении от самой активности к тому, чем она вооружилась: чем дальше, тем ниже. Когда же объектно-вещная активность добирается до бесконечных величин, до высших принципов, то они оказываются последними в этой перевернутой иерархии. Не знающая себе пределов и границ активность начинает казаться даже ценностной самоустремленностью... Но на деле это — лишь похищенный внешний облик. Ибо для объектно-вещной активности отнюдь не бесконечная устремленность подчиняет себе конечную направленность и осуществляет себя через нее, соответственно, вовсе не принципы и ценности в их над-ситуативном, раскрытом содержании подчиняют себе все и осуществляются через локально-ситуативную регуляцию, а совсем наоборот, заранее сформированная, готовая своя направленность облачается и в локальные нормы, и в одеяния «принципов», ставя их себе на службу. Всякий поступок или решение выступают не как порождение высокого принципа, не как следствие из логики его своеобразного применения и конкретизации, но как нечто заранее предрешенное, а потом — эффективности ради — облаченное в признаки «принципиальности». Здесь не ситуативные регуляции подконтрольны над-ситуативным, а наоборот, что бы то ни было чужое — подконтрольно и служебно для ситуативных, ближайших, самых своих интересов. Здесь все поставлено буквально с ног на голову: самое превратное «здесь и теперь» есть все, принципы же сами по себе ничто; ибо они безгласны, а их признаки суть лишь прикладное средство последней степени опосредствования. Но чем решительнее признаки принципов низводятся до боевого периферийного вооружения, тем с большей настойчивостью и фанатизмом они отстаиваются в этой предельно выхолощенной их псевдоформе. И тем более формальной, чуждой всякому живому содержанию, " QQ нивелиру юще-мертвящеи делается приверженность им . Таким образом, «принципиальность», ставшая жертвой утилизации, есть не просто ложная, или реакционная, или разрушительно направленная контр-принципиальность — таковы будут дальнейшие последствия в области предметного ее претворения, — но именно «принципиальность наоборот». Это — перевернутость и извращенность, до поры до времени могущая еще не получить предметного своего выражения, но коренящаяся в самом внутреннем способе отношения между субъектом и принципами.
Введение в диалектику творчества 201 Какое же место занимает объектно-вещная активность в земном культуро-историческом процессе и через него — в тенденциях космической эволюции, в имманентных тенденциях беспредельной объективной диалектики? Что она такое по своей итоговой сути перед лицом этой диалектики? Ничто не может быть причастным универсальной всеза-хватываюшей эволюции. На низших ее ступенях ритм едва-едва проступает сквозь трудноисчислимые квазиповторения событий в их громадной пространственной и временной протяженности. Но на каждой более высокой ступени все больше проступает спиралевидность этого многосложного движения. Быть на более высокой ступени — это как раз и значит двигаться, развиваться и восходить быстрее, интенсивнее, многомернее, нежели сравнительно отсталые слои бытия... До поры до времени эта постепенная интенсификация невелика и, главное, стихийна и слепа. Совсем иное дело —-бытие человеческое. Согласно своему космическому назначению, человек призван быть сам субъектом далеко не только своего «собственного» эволюционного восхождения — сознательно самоустремленным со-работником и со-труженником эволюции. Он должен быть все более многосторонним собирателем и накопителем, благодарным наследником всяческого противоречивого исторического опыта культивирования субъектности. а одновременно в такой же мере — щедрым излучателем этого опыта и дарователем его богатств другим вокруг себя "ю. Начать быть субъектом — это означает перейти от бытия в качестве части Вселенной среди других его частей к бытию участником его диалектически-беспредельного созидательства. А это обязывает человека к саморазвитию гораздо более интенсивному, нежели всякое вокруг него происходящее слепостихийным образом, — обязывает к нарастающей экономии времени и энергий ради все круче устремляющегося восхождения. Когда же единственной позицией человека в мире делается именно объектно-вещная активность, тогда он переносит все свои старания и усилия, все задачи и решения—в область объектов-вещей. Направляя всю преобразующую энергию лишь от себя во вне, он тем самым перестает направлять ее внутрь, на самого себя. Принимая самого себя — как индивида или как сколь угодно большой коллектив — за отправную точку всех своих сил, он тем самым ставит себя вне поля
202 Г. С. Батищев приложения этих сил, расходящихся от него во все стороны. Любой объект-вещь для него проблематичен и может подлежать изменению, сколь угодно далеко идущему, но сам он не проблематизируем и остается вне поля этих изменений, как если бы он вовсе в том и не нуждался. Правда, активное воздействие, направленное вовне, тем не менее оказывает косвенное, неявное, или, говоря излюбленными словами К. Маркса, «за спиной» "" претворяемое влияние также и на него самого — по логике «обратной отдачи» или возвратного эха... Однако сам субъект в этой позиции не принимает этого эха и ухищряется избавиться от эффектов «обратной отдачи». Он старается сохранить себя в качестве самотождественной отправной точки, всячески избегая самоизменения — по крайней мере, в своем внутреннем, сущностном нутре. Он пытается если не полностью аннигилировать самоизменение, то хотя бы свести его к чему-то поверхностному, не затрагивающему его центральное «ядро». Так он защищает свое «ядро» от любой проблематизации как несомненное начало начал. Так он утверждает самого себя в качестве «постоянной величины», в качестве некоей первичной мировой константы во всех возможных измерениях бытия, изменять же и преобразовывать берется лишь внешний ему прочий мир, окружающие его обстоятельства или среду.. Когда же именно такую активность — аксиологически глухую и слепую к своему предмету, а поэтому и активно опустошающую его, — субъект обращает на самого себя, из этой затеи не выходит ничего доброго. Это — либо также и внутреннее опустошение, либо напластование наружного бутафорского слоя на прежнее, неизменное ядро. Ибо человек не способен, пока он все еще человек, превратиться весь целиком в объект-вещь, он может лишь притвориться вещью, лишь облачиться в роль и маску объектно-вещного бытия. Отрицательный опыт, остающийся от посягательства объектно-вещной активности — своей и чужой — на внутренний мир человека, обычно вызывает в нем, увы, не менее дезориентирующую защитную реакцию — стремление избегать всякого нарушения своей самотождественности, внутри себя замкнутости. Так грубые приемы воспитательных воздействий лишь упрочивают консерватизм недоступного им невоспитуемого ядра, притязающего на завершенность в самом себе. Широко принятое представление о «взрослости» как окончательной, чуть ли не абсолютной «зре-
Введение в диалектику творчества 203 лости» человека, решившего прекратить навеки свое беспредельное становление и застыть в виде гордой «постоянной величины», как раз и соответствует такой тенденции102. Было бы наивно полагать, что сколько-нибудь ушедшая от Примитивизма объектно-вещная активность стала бы выступать просто-напросто против всякого прогресса вообще. Скромно самоустраняться — не ее стихия... Напротив, она выступает как весьма напористая и боевитая ревнительница своеобразного, привычного ей «прогресса» как единственно оправданного и правильного. Она заменяет и замещает культурно-историческое восхождение самого человека, которое бывает, конечно, опосредствованно по-человечески преобразованными объектами, — прогрессом социальных вещей, прогрессом цивилизации. Она концентрирует громадную энергию и самую изощренную хитрость на возведении и совершенствовании гигантских нагромождений средств, вооружений, оснащений, институций, вещных ролей, объектных облачений, вездесущих приспособлений технического урбанизма... — чтобы сделать более удобным и надежным, более обеспеченным от тревожных проблем и гедонически налаженным существование человека, не желающего изменять самого себя, свою сокровенную сущность. Позиция объектной активности есть поэтому отказ субъекта от субъектного саморазвития, от первоочередного совершенствования самого себя, от изменения самого себя, как минимум, не менее интенсивного, нежели переделка окружающей среды1Ю. Она равносильна отречению от высокого субъектного призвания человека быть со-работ-ником космической эволюции и подмене этого призвания бессубъектным прогрессом системы социальных вещей. Она есть радикальное сопротивление беспредельной объективной диалектике Вселенной.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Объектно-вещная активность как «принципиальность наоборот» и как сопротивление эволюции» з дисципліни «Введення в діалектику творчості»
