Я не знаю точно своего возраста, но думаю, что мне примерно лет сто двадцать. Во всяком случае, я прожила достаточно долго, чтобы увидеть, как воплощается в жизнь то, ради чего я трудилась. Именно по этой причине я думаю, что скоро уйду. Было время, когда меня считали жрицей Зла. Один мудрец сказал, что каждый шаг к высокой морали всегда должен быть прежде всего аморальным. Как бы там ни было, эти времена давно ушли в прошлое, и все преступления Мартабана в глазах нынешнего Клэпхэма не несут в себе никакого порока. Я полагаю, что со временем меня станут отождествлять с тем принципом, который я воплощала своим примером и которому поклонялась как богине, ибо кто я такая, чтобы избежать общего удела Носителей Света? Во всяком случае мир, в котором я ныне живу, так же свободен от нервных недугов, как мир, в котором я некогда трудилась, был в своих цивилизованных уголках свободен от тифа, чумы и холеры. Улучшение гигиены разума привело к улучшению гигиены физической, избавляя человека от недугов, вызванных нечистотой. Даже в мое время стала общепризнанной та истина, что живя в антисанитарных условиях, человек не может быть здоровым сам и не имеет никакой надежды вырастить здоровых детей. Но в гораздо меньшей степени мы осознавали, в каких антисанитарных условиях протекала эмоциональная жизнь огромного большинства людей. Читать о них сегодня — это все равно, что читать об условиях жизни рабочего класса в Голодные Сороковые. Мы диву даемся, как это можно было выдержать. Но человеку свойственно принимать за неизбежность все, с чем он свыкается, и ему даже в голову не приходит, что причиной этому может быть невежество или скверное отношение к людям. Я родилась в эпоху безраздельного властвования репрессивной морали, В те времена женщины разделялись на два класса: защищенных и оберегаемых, страдавших от приступов меланхолии, и незащищенных, необерегаемых, страдавших от очень многих вещей, о части которых невозможно упоминать в печати. Я родилась в защищенном классе, но нищета отбросила меня на нижнюю ступень, и мне довелось немало выстрадать. Таков был первый этап моего ученичества. Мой отец, как указывает на то наша фамилия Ле Фэй, имел в роду галльские корни, и в жилах его текла бретонская кровь. Моя мать вела свое происхождение от одного из тех странных докельтских родов, которые еще сохранились кое-где по глухим долинам центрального горного массива Среднего Уэльса. Кое-кто утверждает, что эти люди ведут свой род от древних финикийцев, но это неверно. Будучи Атлантами, они гораздо древнее финикийцев, и на эти богатые рудами острова их привела торговля и поиск нового пристанища, когда их собственная родина погибла в катастрофе. Это довольно странный народ, который до сего дня отличается некоей отчужденностью души, ибо они, на мой взгляд, не вполне принадлежат этому миру. Бретонцы — это тоже люди иного мира, и вера Карнака живет в их сердцах в гораздо большей степени, чем можно предположить. От скрещения двух этих родов я и появилась на свет. Они были вполне обыкновенны, пока не произошло их скрещение, давшее мне жизнь. Предполагалось, что я умру в младенчестве. Я была объявлена умершей и много часов лежала бездыханной на коленях матери, ибо ее никак не могли уговорить выпустить меня из рук. А потом, на рассвете, я ожила, но глаза, взглянувшие на мою мать, как она мне рассказала много лет спустя, когда я спросила ее о причинах моей странности, не были глазами ребенка, и безошибочный материнский инстинкт подсказал ей, что перед нею иное существо. Никогда, даже в те времена, я не была молодой. Мой разум был таким же, как сейчас, разве что в эмоциональном облике ребенка. С таким разумом я не могла вести себя по-детски в кругу детей, а взрослые в ту эпоху были просто чужой, враждебной расой. Более того, мы были обедневшими людьми благородного происхождения и с самой худшей стороны испытали на себе действие тогдашней классовой системы. Так что, хотя я и была общительным ребенком, любящим играть с друзьями, я оказалась в вынужденной изоляции и была обречена на одиночество. Это, на мой взгляд, и оказалось предпосылкой того, что последовало в будущем, ибо только обратившись внутрь себя, мы можем отыскать Сокровенную Тропу. И тем, чьим уделом становится этот путь, не дозволено обращаться вовне, чтобы отыскать свое место в жизни. Точно так же с самого младенчества искалечивают ножки китайским детям. Это очень болезненный процесс, но в результате вырастает личность, вполне способная служить цели, которая ей предназначена, ибо она свободна от всяких привязанностей и привычна к одиночеству. Таков, я полагаю, закон Высшего Пути, ибо много раз я видела его действие. Для тех, кто привык находить счастье в своих земных привязанностях и не представляет себе иного пути, это может показаться довольно печальным уделом. Но стоит принять как неизбежное эту отрешенность, и жизнь открывается самым чудесным образом. Надо лишь проявлять осторожность и избегать всяческих уз, ибо их неизбежно придется разрывать. Однако, как это ни парадоксально звучит, именно здесь приобретается чрезвычайно богатый опыт, ибо можно наслаждаться чем угодно, пока не попадаешь в зависимость от этого наслаждения. Давно сказано, что не владея ничем, посвященный может пользоваться всем. Уилфрид Максвелл поведал историю моего начала и то, как я отыскала Сокровенный Путь, так что мне нет нужды рассказывать об этом здесь [См. книгу «Жрица моря»]. Он рассказал и об эксперименте, который мы проводили вместе. Но он не рассказал, ибо не мог этого знать, о том, как этот эксперимент подействовал на меня. Вот об этом я и расскажу, как смогу коротко, ибо это лишь прелюдия к тому, что последует. Я прошла уже какую-то часть Сокровенного Пути и развила свои сенситивные способности до состояния известной надежности, насколько это вообще возможно для сенситивности. Я могла полагаться на нее в делах, в которых не была лично заинтересована. Я была также хорошо знакома с теорией и философией Тайного Учения, как оно дошло до нас в традиции. Однако между сенситивом и адептом существует значительное различие. Ибо экстрасенс — это всего лишь экстрасенс и ничего более. Тогда как адепт, оправдывающий свое имя, должен быть не только экстрасенсом, но и магом — то есть он должен управлять духовными способностями как объективно, так и субъективно. Когда я встретила Уилфрида Максвелла, я была тем, кого называют Младшим Адептом, и еще не достигла этого уровня. Я воспользовалась верой Уилфрида в меня, чтобы укрепить свою веру в собственные магические способности. Ибо только веря в них, можно их использовать. Если в них не веришь, то и пользоваться ими невозможно, а такой скептически настроенный, рациональный человек, как я, не слишком легко принимает что-либо на веру, пока хорошенько все не проверит и не убедится, что оно действует. И как ни парадоксально это звучит, эти способности не действуют, если в них не верить, ибо человек постоянно подпитывается от своего недоверия негативным самовнушением и тем самым разрушает астральные формы, едва успев их создать. Но когда я с помощью внушения заставила Уилфрида, в котором жила эта вера, увидеть астральную форму, то его вера прочно удерживала ее перед моим взором. Это очень тонкий, но полезный нюанс в практической работе, и я предлагаю им воспользоваться всем, кто способен его оценить по достоинству. Не так уж много на свете тех, кто разбирается в подобных вещах, либо кто, будучи знатоком, может об этом рассказать. Я заставила Уилфрида видеть меня такой, как я хотела, и посредством этого создала свою магическую сущность. Магическая сущность — это довольно странная вещь. Она больше напоминает духа-покровителя, чем что-либо иное, и человек переводит свое сознание в нее так же, как в астрал, пока в конце концов не отождествляет себя с нею и не становится тем, что сам же и создал. Затем, исчерпав Уилфрида до дна, я покинула его, но лишь после того, как помогла ему установить контакт с космическими силами. Я помню, как приехала в Лондон в час пик. Я въехала в город по незнакомому маршруту и заблудилась в лабиринте огромных кварталов Сэррей-сайд, где все улицы на одно лицо, но постоянно смещаются наискось, повторяя изгибы реки, так что вскоре теряешь всякое представление о направлении. Единственным ориентиром была для меня высокая труба завода Доултон, которая, как я знала, должна была вывести меня к нужному мосту. Но улицы, сплетаясь друг с другом, никак не вели меня куда нужно, ибо этот уголок мира, отсеченный железной дорогой, полон бесчисленных тупиков. Внезапно передо мной открылся конец улицы, выходящей на свинцовую гладь реки. Решив, что это должна быть набережная Альберта, и, стало быть, знакомый мне район, я ринулась туда, но вместо этого оказалась в самом странном и забытом Богом и людьми районе на свете, а за рекой теснились вздыбленные в небо убогие кварталы Пимлико. Это были не трущобы, — наоборот, весьма респектабельный район. Перед каждым домом был свой небольшой садик, и во всех без исключения жилищах красовались на окнах кружевные занавеси. На многих воротах виднелись бронзовые таблички, возвещавшие, что здесь живут трубочисты, акушерки, гробовщики и тому подобная публика. Вдобавок оказалось, что это очередной тупик, и мне пришлось развернуть машину на прогнивших досках полуразрушенной верфи и ехать по своим следам до первого поворота направо. Там на углу стояла маленькая убогая церквушка, черная, словно лондонская кошка, вобравшая в себя всю городскую сажу. Ее верхние окна были защищены от камней густой проволочной сеткой. Вход преграждала тяжелая дубовая дверь, обитая огромными гвоздями. Собственно говоря, церквушка больше напоминала миниатюрную частную крепость, скрытую под маской религии. Никогда в жизни я не видела более отталкивающего фасада; она вполне могла бы служить узилищем во времена инквизиции. В довершение всей картины мрака и запустения перед нею висело объявление «Сдается внаем». Это меня удивило, так как я считала, что церковь всегда остается церковью, а церковное имущество подлежит секвестрированию. Но эта церковь, по-видимому, оказалась слишком большой обузой даже для церковных властей, и они пожелали от нее избавиться. Мне даже подумалось, что в этой церкви может быть полным-полно привидений. В конце концов я пересекла реку и снова оказалась в более цивилизованных районах. С большой радостью я вернулась домой, и мое маленькое жилище на сеновале гостеприимно встретило меня огромным горящим камином и толстыми коврами, где повсюду были разбросаны бесчисленные подушки, где все было выдержано в тех приглушенных, богатых, темных цветах, которые я так люблю. Квартира показалась мне странно чужой, хоть я и отсутствовала всего несколько месяцев. Я бы сказала, что моя жизнь уже как бы выветрилась из нее, и если я соберусь переехать отсюда, то мне не придется ничего выдергивать с корнем. Но это меня ничуть не обрадовало. Скорее наоборот, я почувствовала себя чужой, одинокой и бездомной, а для меня атмосфера места всегда значит очень многое. Она всегда значила для меня больше, чем люди, вследствие закона одиночества, согласно которому я живу. Но в общем, я была даже рада, что атмосфера моего жилища умерла. Я страшилась переезда в другое место из опасения почувствовать, будто бросаю скромного друга, с чьей помощью выбралась наверх, ибо это был первый устроенный дом, который я знала в жизни. А тому, кто следует по Пути, не должно проявлять сантиментов ни к людям, ни к местам. Дни моего ученичества подошли к концу, и я переходила от Малых к Великим Таинствам. Теперь я должна была применить полученные знания на практике. Закон, по которому я живу, настолько странен, что бесполезно было бы о нем рассказывать, — все равно никто не поймет, что из него следует. Много легенд было соткано на тему адепта в черном плаще, наделенного таинственными способностями, который невесть откуда является на призыв о помощи, и, оказав ее, столь же загадочно исчезает. Но никто, даже Бульвер-Литтон, который вполне мог бы это сделать, не рассказал этой истории от лица самого адепта, чтобы показать, зачем он пришел, почему ушел и что в действительности сделал. Все зависит от того, что представляет собой адепт как личность. Есть те, для кого главный интерес представляет тайная власть над миром, — не его политика и потаенные нити управления, но те сокровенные духовные влияния, которые правят умами людей. За ними стоят силы еще более могущественные, ведающие теми стихиями и влияниями, которые правят вечностью. По сравнению с первыми, они словно мощные приливные волны рядом с береговым прибоем. Далее, уже в физической сфере есть те, кто послан для совместной работы с этими силами в той или иной инкарнации. Их иногда называют посвященными. Таковыми они и являются, но не только. Разумеется, они должны быть посвящены в Традицию, иначе, не имея ключей к контактам, они не могли бы направлять совместные усилия. Есть, конечно, и посвященные, которые стали адептами, но сейчас я говорю о тех, кого называют космическими адептами. Они приходят в мир с определенной целью, и все их время до достижения зрелости отдано подготовке личности как инструмента для этой цели. Это ученичество может оказаться крайне жестоким и суровым для тех, в ком нет внутреннего осознания того, откуда они приходят и зачем. Это я знала еще в детстве, — что я здесь чужая, что я здесь временно и не принадлежу этому миру. И мне было не так больно, как было бы другому. Но ты всегда один, ибо очень немного тех, с кем ты можешь общаться, а поскольку ты чужак, тебя все ненавидят. Затем приходит время, когда должен быть совершен переход от одной формы сознания к другой, когда мы обучаемся использовать нами же созданный инструмент с той целью, ради которой он был создан, — и этот инструмент есть наша собственная человеческая личность. Это очень странно и очень нелегко — управлять своей личностью, находясь от нее в некотором отдалении. Те из нас, кто является в этот мир, проходят таким образом подготовку и формирование в предыдущей жизни. Что до меня, то я всегда была и есть жрица Великой Матери. Те немногие мужские инкарнации, через которые я прошла, не стоят внимания, и жизнь их протекала большей частью очень бурно и несчастливо. Но жрицей я была всегда, причем Великой жрицей еще со времен Атлантиды, ибо чем выше ранг, тем раньше состоялось посвящение, а я была одной из тех, кто служил в великом храме Солнца в Городе Золотых Ворот на острове Рута. Это я была отослана прочь незадолго до конца, когда Носители Семян отправлялись в другую эпоху. Тогда я увидела из моря, как в последней катастрофе великая Атлантида погружается в пучину вод, и всему приходит конец. Позднее моя душа слилась с коллективной душой Египта, и я входила и выходила в двери царского дома при всех династиях. Сама я никогда не восседала на троне, оставаясь той загадочной фигурой, которая появлялась и исчезала в тени храмов. Я принадлежу к культу Черной Изиды. Она весьма отличается от облаченной в зеленые одежды Богини Природы, которую женщины молили о даровании детей. Ее изображают с человеческим лицом либо с коровьими рогами. Но Черная Изида — это Изида Под Покровом, чей лик никому не дано увидеть и остаться в живых. А поскольку я представляю Ее, я тоже хожу в плаще и с вуалью, и эта привычка сохранилась у меня по сей день. Я не люблю, когда при ярком свете кто-нибудь заглядывает мне в лицо, и если уж мне приходится его открывать, то только под маской смеха и оживления. Лишь очень немногие видели мое лицо в состоянии покоя, ибо покой — это слишком прозрачная маска. Кое-кто отождествляет Черную Изиду с Кали, утверждая, что Она есть зло. Но я не думаю, что Она такова, если не считать стихийную силу силой зла, чего я лично не делаю. Она действительно Разрушительница, но Она же и дарует свободу. Еще Она есть самая древняя Жизнь, а люди, как ничего на свете, страшатся всего первобытного. Фрейд это знал. Она есть хранилище огромной движущей силы, и когда эта движущая сила вздымается где-нибудь мощной волной, то это Она. Я сломала Уилфрида, но он восстал, как феникс, возрожденный из пепла своей мертвой жизни, и познал Великую Изиду. Я убила его, и я же даровала ему жизнь. Это не зло, если только боль не считать злом, а я так не считаю. Ибо боль дает силу, а разрушение есть свобода. Я не думаю, что существует такая вещь, как природное зло. То, что человек называет злом, есть просто не к месту приложенная сила. Некоторые определяют добро как то, что сохраняет в целости, а зло — как то, что разрушает. Но ведь и разрушение может быть очищающим, ибо и у людей, и у целых рас случается такое явление, как застой, вызванный слишком долгим сохранением status quo. Потому я и вернулась в мир еще раз как жрица Великой Богини, принеся с собой память забытых искусств, одно из которых — это искусство быть женщиной. Я пришла, ибо я была послана. Ибо возникла нужда в том, что я могла дать. И послана была не жрица Светлой Изиды, но жрица Темной Изиды Под Покровом, так как нужда была именно в ней. И Они мне сказали: «У тебя будут тигриные зубы, так как быть тебе Разрушительницей. Люди назовут тебя Жрицей Всякого Зла, но тебе лучше знать, что это не так». И вот я пришла на заре новой эры. Были и такие, кто ушел в мир до меня и наблюдал за крушением старого мира. Они были в доспехах и вооружены, эти Великие меченосцы, но при мне не было никакого оружия, кроме оружия, присущего женщине. Действовать я могла только с помощью моей женской сущности и должна была выстроить и создать ее так, словно произведение искусства, а потому я трудилась над собой, как настоящий скульптор. Странное это было ощущение — чувствовать, как два аспекта моей личности постепенно сливаются и наконец соединяются в единое целое. На ранних стадиях я могла быть либо в одном сознании, либо в другом. Я могла скользнуть во сне в более широкое сознание, а пробудившись, вернуться обратно, но с собой я приносила лишь неясные и размытые обрывки снов. Дважды со мной случались кризисы, которые могли уничтожить и мою физическую сущность — настолько мощными были мои созидательные усилия. На короткие мгновения я соединяла обе свои сущности в одну, но детский разум в состоянии был выдержать лишь кратковременное соединение — жизнь и без того была для меня слишком трудна. С наступлением отрочества все притихло, ибо никакой разум не смог бы выдержать двойной нагрузки. Позже, когда, повзрослев, я обрела некоторую устойчивость, это вернулось ко мне, и надо мной как бы нависла тень, ибо к тому времени фокус моего существа полностью переместился в физическое тело. Знакомая с языком спиритизма, я поначалу приняла эту тень за Духа-хранителя, но постепенно до меня стало доходить, что это просто моя высшая сущность. Еще медленнее я научилась полагаться на нее. Обе мои сущности никогда не пребывают во мне постоянно, ибо никакой организм этого бы не выдержал. Не могу я и призвать свою высшую сущность по собственному желанию, но я знаю, как создать условия, способствующие ее появлению. Здесь, к сожалению, я не могу обойтись без посторонней помощи. Мне не под силу сделать это в одиночку; кто-то должен увидеть во мне Богиню, и лишь после этого проявляется Она. Я не Богиня, но я жрица Богини, и Она проявляется во мне, ибо все женщины суть Изида. Увидеть проявление Богини дано лишь немногим, а из тех, кто на это способен, не все могут это вынести, и тогда, в страхе перед Ней, они начинают ненавидеть меня. За свою жизнь я изведала немало ненависти» но и любви мне было отмерено с избытком. Как я уже сказала, Уилфрид мне очень помог, когда я формировала себя в Себя. Мое оружие было готово, и следующая фаза моей карьеры находилась в земном мире. Я уже вышла из того возраста, когда женщина может надеяться пленить кого-нибудь своей внешностью, но пронизывающие меня силы чудесным образом преобразили мой облик, и я стала жить за счет сокровенной жизненной силы — без возраста, без смерти и без времени. Я не была ни молодой, ни старой, ни юной девушкой, ни зрелой женщиной. Люди знали, что я не молода, но и не могли думать обо мне как о старухе. А я просто жила на основе той жизненной силы, которая мешала людям увидеть меня такой, как я есть. Ослепленные ее блеском, они видели меня лишенной возраста бессмертной жрицей Великой Изиды. Более того, я знала, как подать себя на определенном фоне, а при желании могла, окутавшись пеленой собственной ауры, проскользнуть незаметно, как тень. Люди высмеивали мои декорации за их театральность и называли меня позеркой, но я-то знала, что мои декорации скорее психологические, а моя поза — это чистое самовнушение. Моей задачей было внедрение некоторых новых понятий в разум целой расы; но не в сознательный разум, а в подсознательный, и сделать это можно лишь живя этими понятиями. Некто обладающий знанием однажды сказал, что адепт должен не только пролагать Путь, но и сам быть этим Путем. И это правда. Передо мной не стояла задача выступать с лекциями, писать статьи либо появляться перед широкой публикой, как это делают те, кто обращается к сознательному разуму расы. Для выполнения моей работы мне требовалась определенная степень взаимодействия. Как царю Соломону, мне нужны были люди и материалы. Необходимые средства были мне предоставлены, и при желании я всегда могла обратиться за большей суммой, но одного этого было недостаточно. Богатство само по себе не способно ничего создавать, а необходимые мне декорации не относились к числу тех, которые можно доверить профессиональному оформителю. Помимо этого я нуждалась во взаимодействии, а обеспечить его было еще труднее. Мне нужны были люди не просто даровитые, но и преданные делу. Мне нужны были не просто люди большого ума, ибо чистого интеллекта здесь недостаточно; в них должна была просматриваться и артистическая жилка. Но превыше всего мне нужны были люди, наделенные тем странным даром магнетизма, которым я могла бы воспользоваться. И наконец, мне нужны были люди, на которых я могла бы экспериментировать. Но не так-то просто подвести людей к тому, чтобы они позволили себя использовать. Им ведь невдомек, как вознаграждает за это Изида, а мне об этом говорить не дозволено. Ибо в этом заключается одно из испытаний Пути — здесь не может быть и речи о сделке. Вспомните, как некто отдал все, что имел, ради приобретения одной драгоценной жемчужины. Они отдают Изиде, и она воздает им; но они дают как люди, а она воздает как Богиня. На глазах у зевак на алтарь в открытом храме возлагается жертва; но посвящение, которое совершается под покровом, недоступно их взору. Они видят, как кандидат в посвященные опускается в гроб, но не видят воскрешения на третий день. О происходящем они узнают лишь из уст тех, кому отказало мужество и кто вернулся, но разве они лучшие судьи? Я знала, что буду обеспечена всем необходимым и смогу осуществить реальное воплощение в той мере, в какой обладаю верой. Те, кто стоял за моей спиной, знали, что мне понадобится для работы, и позаботились об этом во Внутренних Сферах, но лишь я одна, и никто иной, могла материализовать все это в земной сфере. Лишь в меру своего умения реализовать силы, находящиеся в моем распоряжении, я могла ими воспользоваться. Древними давно было сказано, что земные сокровища находятся под охраной гномов — стихийных духов Земли — и что есть заклинания и волшебные слова, которыми можно заставить земных духов выдать свои сокровища. Это верно, хотя и не совсем так, как полагают невежды. В теле Земли бьется жизнь, а золото — это кровь в ее жилах. Оно сравнимо с тем, что в более высоких сферах именуется жизненной силой. Оно и есть социальный эквивалент энергии, и мы получаем его взамен за энергию нашего разума, тела и имущества, все соизмеряя с ним. Можно прийти к соглашению с хранителями подземных сокровищ, и они откроют доступ к невидимым источникам богатства в недрах земли. Но такой способностью наделены лишь Посвященные высокого ранга, для которых деньги ничего не значат, ибо в магии мы лишь тогда можем работать с ее энергией, когда сами свободны от земных страстей. Страсть сокрушает сама себя, ибо порождает страхи. И вот я, для которой нищета и богатство ничего не значат, получила в свое распоряжение значительные средства и воспользовалась ими для того, чтобы сотворить свою магическую сущность в глазах людей и заставить их увидеть меня такой, какой я хотела перед ними предстать. Смертным не дано заглянуть в глубину сердца, и лишь немногие из них наделены пониманием тончайших движений разума. Но глядя в глаза, можно внушить им веру во что угодно. Это даже лучше, чем внушение словом, ибо они от него легко избавляются, будучи сами искусны в этом. Сама-то я хорошо знала, в какой малости нуждается адепт для своей магии, но мне предстояло работать с человеческим воображением, и для этого мне требовались декорации. Я должна была заставить их увидеть меня как адепта, иначе я никогда не стала бы адептом в их глазах. И ради этого я должна была окружить себя тем, что напоминало бы о великих временах прошлого, когда культ, к которому я принадлежу, находился на вершине могущества. Тогда обратились бы к нему их мысли, пробудилась дремлющая память, и они настроились бы на мою волну. Итак, мало-помалу я собирала старинные предметы из древних храмов. Они могли храниться лишь в полумраке, чтобы их магнетизм не рассеивался, а концентрировался вокруг них и пронизывал всю атмосферу, словно фимиам. Для своих декораций я использовала и игру цвета, зная его могучее воздействие на разум — как на мой, так и на умы тех, кто меня посещал. Существует целая наука о цвете, и в магии мы соотносим цвета с десятью небесными сферами, то есть с семью планетами, Космосом, Зодиаком и Землей. Есть еще и четыре царства стихий, но это другой разговор. Для своих целей я выбрала опалесцирующие лунные цвета на основе серебра, затем фиолетовый цвет спелой сливы, пурпурно-красный и бордо и еще оттенки синего — морской воды и ночного неба. Ни одного насыщенного основного цвета из тех, которыми пользуется человек, когда становится магом. Мои цвета — это всегда дымчатые, приглушенные полутона, ибо и сама я лишь тень на декорациях. Что до тела, то формируя его, придавая ему гибкость, постигая его чары и силу, я сделала его орудием моей сущности. Природа не была ко мне сурова, но не была в щедра, и мне пришлось самой сотворить из себя то, чем я могла бы воспользоваться для достижения поставленной цели. Будучи всецело преданной делу, я была вправе потребовать для себя все необходимое, и я, естественно, попросила красоты, которая привлекала бы ко мне взоры и внимание мужчин. Но вместо этого я была наделена проницательностью и воображением, и, обладая благодаря этому знанием, создала свой собственный тип красоты. Сказанное о ком-то: «Лицо ее было одним из тех, что помогают женщине скрыть свою душу», — относится и ко мне. Черты моего лица чисто египетские, с чуть приподнятыми скулами, благодаря чему глаза приобрели миндалевидную форму; нос с легкой горбинкой, ибо в жилах царской касты Египта текла ассирийская кровь. Глаза очень глубоко посажены, что делает их темнее, чем они есть. При ярком свете они почти зеленые — под стать, как говорят, моим тигриным зубам. Считается, что я похожа на Клеопатру — вернее, что Клеопатра была похожа на меня. У меня длинные густые волосы того темно-каштанового цвета, который еще не назовешь черным. Они совершенно прямые, и иногда я ношу их стянутыми в узел на затылке, иногда короной обвиваю вокруг головы, а иногда, особенно в жаркую погоду, опускаю их двумя косами на грудь. Но всегда я расчесываю их надо лбом подобно двум вороновым крыльям, как это делают индейские женщины. По этой причине нередко ходили слухи о примеси в моих жилах цветной крови. Однако цвет моей кожи, белой как слоновая кость или как те огромные цветки магнолии, которых нигде не коснулся розовый тон, явно опровергал эту ложь. Я предпочитаю смелые, даже вызывающие оттенки губной помады и очень люблю длинные серьги. Только Гюйсмаис мог бы по достоинству оценить мои серьги — нефрит, янтарь, коралл, ляпис-лазурь, малахит для дневного времени; а для вечера у меня были огромные самоцветы — прямоугольные изумруды; продолговатые, бледные, каплевидные жемчужины; и огненное разноцветье опалов, которые я просто обожаю. Я немного выше среднего роста и благодаря стройной фигуре могу прямо из магазина выйти на улицу в любом платье, которое пришлось мне по вкусу. Но я никогда не ношу модных туалетов. Я ношу платья собственного фасона, и нередко они сшиты из мягких «декоративных» тканей, так как в пышных драпировках есть своя особая роскошь, которой не найти в обычных тканях. И кто может мне запретить носить то, что предназначалось для окон венецианского дворца? Я люблю, чтобы мои одежды свободно ниспадали и ложились складками к ногам, а еще я ношу мягкие сандалии, сверкающие всеми переливами золота и серебра. Еще я люблю меха, ибо я мерзлячка — в этом моя единственная физическая слабость. Я ношу меха даже дома, и в доме у меня всегда натоплено. Я люблю цельные шкуры с огромными оскаленными мордами и люблю, чтобы это были благородные звери, а не какая-нибудь пронырливая лисья мордочка. У меня есть светлая шкура лесного волка и есть иссиня-черный волк. Из крупных кошек у меня есть пятнистый лесной леопард и прекрасный снежный барс с гималайских вершин, о которых в Тибете говорят, будто в них вселяются духи лам, осквернивших себя и умерших в грехе. Еще я люблю кольца, причем камни так велики, что я с трудом натягиваю перчатки; а браслеты на моих запястьях похожи на кандалы. Мои руки обрели гибкость при совершении ритуалов, и в выборе лака для ногтей я так же смела, как в выборе помады. Я пользуюсь золотыми и серебристыми лаками, и темно-красными, почти черными, и еще радужными лаками, которые делают ногти похожими на опалы, а ногти у меня длинные, под стать тигриным зубам. Я люблю, чтобы обувь была мягкой, легкой и гибкой, похожей скорее на перчатки, чем на туфли, в которой я могла бы передвигаться почти неслышно. В дни юности я обучалась танцам, и мне ведомо все значение движения, я знаю, что оно должно быть текучим, как вода. Я знаю также, как плавно покачивать телом относительно талии, сохраняя полное равновесие, а это в красоте ценится выше, чем стройность линий. Я не отношусь и никогда не относилась к числу модниц. Дело не в том, что я отрицаю моду. Она существует для других, но только не для меня. Некоторые утверждают, что мода — это искусственное порождение торговли, но это неверно. Мода меняется потому, что людей всегда влечет и возбуждает новизна. Но я, вечная женщина, архетип женственности, — я не обращаюсь к. поверхностному сознанию, к тому искушенному разуму, который способен увлечься новизной. Я обращаюсь к тому архаичному и первобытному, что живет в душе каждого мужчины, и смело ставлю свое обаяние против чар любой модницы. У них вполне могут быть любовники, но меня по-настоящему любили. И еще я ставлю свое молчание против их речи. Впрочем, в голосе и его интонациях тоже таится многое. Интонации даже при разговоре должны быть певучими, нежными и мягкими, но со скрытыми отголосками, ибо именно в этих отголосках и заключена странная, пленяющая душу сила. Я хорошо это знаю, ибо сама этим пользовалась. Чуть позже я расскажу, как это делаю. Дело в том, что цветом, движением, звуком и светом я пользуюсь так же, как другие женщины пользуются фасонами платьев. Однако важнее всего запах. Я чрезвычайно ценю благовония и придаю им огромное значение, поскольку существует целая психология и теология ароматов. Благовония, которыми я пользуюсь, пряны и ароматны; цветочные ароматы не по мне — никто и никогда не сравнивал меня с цветком, хотя не раз говорили, что я прекрасна, как леопард. Сандал, кедр и русская кожа — вот мои любимцы. Еще я люблю запах мускуса в кадильнице и его стойкость. Люблю камфару за ее чистоту. Из ароматических масел я использую только герань, жасмин и розу, больше ничего. Все они относятся к психологии ароматов, но из сферы теологии есть два, которые я ценю превыше всех — галбан и ладан. Резкая, мускусная сладость галбана — это основа основ. А острый, чуть дразнящий аромат ладана — словно курение всех дерев Рая земного. Есть у меня еще одно пристрастие, которого до сих пор со мной не разделял никто, — мне доставляет удовольствие запах йодоформа. Вот и все о моей сущности, то есть все, что я могу выразить словами. Остальное пусть будет досказано тем, что я делаю. Теперь о моих земных декорациях. Свое маленькое убежище на сеновале я устроила себе, когда терпела нужду, и оно вполне мне подходило. Но, как я уже сказала, для того, что предстояло мне в будущем, я должна была обставить себя декорациями, в которых люди видели бы меня такой, как я хочу. В то же время я не хотела обременять себя чрезмерной тщательностью отделки. Мне казалось, что квартира-студия вполне подойдет для осуществления моих целей, так как студия предоставила бы пространство для моих будущих занятий, а непритязательное обиталище художника вполне удовлетворило бы мои скромные потребности. Впрочем, я в любом случае не пожалела бы денег на отделку ванной, ибо я люблю, чтобы ванная комната была красивой, — эту слабость, надо думать, я сохранила еще со времен Рима. Не так-то просто было отыскать то, что я хотела. После резкой перепалки с агентом по продаже недвижимости я решила дать объявление в газету и ценой несметного количества сожженного бензина убедилась в невероятном оптимизме тех, кто жаждал избавиться от старых развалюх. Мне казалось странным, что предстоящая работа могла задерживаться из-за такой простой вещи, как подходящее жилье, особенно если учесть, что я отнюдь не была ограничена в деньгах. В каждом предыдущем случае, когда мне доводилось отыскивать место для работы, оно буквально падало мне в руки. Мой сеновал, мой форт — оба они появились именно таким способом, словно, сжимая в руке волшебный камень, я загадывала, что именно я хочу. Но теперь, когда настоящая работа только начиналась, я была так же бездомна, как ворон Ноя. Я снова перебрала в мыслях все, что было мне нужно. Мне нужен покой, это было sine qua non [Непременное условие], ибо действие высшей магии так же разрушается посторонним шумом, как фотопластинка — лучом света. Место должно быть легкодоступным, но в то же время стоять в стороне от шумных дорог, чтобы приходящие ко мне люди не опасались случайных встреч со своими знакомыми. Там должна быть одна просторная и высокая комната для приема гостей и еще одна комната, где я могла бы устроить свой личный храм, и к ним еще такое жилое пространство, которое могло бы понадобиться одинокой женщине с довольно скромными запросами. Исключение, разумеется, составляла лишь ванная, устройством которой, как я знала, мне придется заняться самой, ибо я еще не встретила художника, который разделял бы мои взгляды на отделку ванных комнат. Найти это, казалось, было довольно просто, но ничего похожего отыскать я не могла. Затем внезапно мне вспомнилась та запущенная церквушка, которая произвела на меня такое гнетущее впечатление, когда я случайно наткнулась на нее, заплутав в лондонских переулках. Ни одно здание не нравилось мне меньше, чем это. А что, если это и есть предназначенное для меня место, которое все эти годы дожидалось меня, пока его табличка «Сдается внаем» обрастала копотью, а все прочие подходящие резиденции словно избегали моего приближения, чтобы оставить место свободным? Я лишь надеялась, что при ближайшем рассмотрении дом окажется таким же безнадежным, каким казался на первый взгляд, но чувство долга заставило меня дать ему свой шанс. С точки зрения расположения это место в тихом тупичке у реки действительно было очень удобным. Дом стоял вдали от шумных магистралей, ибо для тех, кого я стремилась найти, Сэррей-сайд был местом не менее отдаленным, чем горы на Луне. В то же время доступ к нему не был слишком затруднен, так как достаточно было пересечь мост, чтобы вновь оказаться в цивилизованных районах города. А посему я села в свой крохотный автомобиль и побуждаемая, как уже было сказано, сильным чувством долга, поехала взглянуть на эту церковь. В потоке транспорта я проехала по мосту Воксхолл и оказалась в совершенно неведомых краях, где Уондсворт упирается в Баттерси. За ориентир я взяла заводскую трубу, возвышавшуюся, словно ма
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ЛУННАЯ ВОЗЛЮБЛЕННАЯ» з дисципліни «Магія Місяця»
