С падением коммунизма и возникновением иллюзий относительно прекращения всех идеологических конфликтов вообще глобализация стала для Америки удобным обобщением и привлекательным образом складывающихся в мире условий. Она отражала новую реальность возрастающей глобальной взаимозависимости, движимой в основном новыми технологиями <;вязи, когда национальные границы, оставаясь демаркационными линиями на карте, перестают быть реальным препятствием для свободной торговли и движения капитала. В этом смысле глобализация вызвала к жизни прямо-таки половодье публикаций, которые превозносят наступление нового славного века (часто забывают, что мир до 1914 г. был почти так же свободен от торговых и финансовых барьеров и еще более открыт для миграции) и усматривают в глобализации главную суть того, что происходит в мире в XXI веке. Таким образом, для большей части американской политической и экономической элиты глобализация является не просто достойным внимания фактом, но и четкой нормой, определяя как содержание этой нормы, так и механизм ее толкования, не только инструментом диагностики, но и программой действий. В систематизированной форме эти аспекты глобализации составляют доктрину, основанную на морально прочном утверждении исторической неизбежности глобализации. Симптоматично, что глобализация как в ее диагностическом, так и в доктринальном значении пользуется наибольшей поддержкой крупных глобальных корпораций и финансовых институтов, которые до недавнего времени предпочитали называть себя «многонациональными». 187 Для них это магическое слово имеет вполне определенную ценность: преодоление традиционных ограничений на экономическую деятельность в мировом масштабе, которая была характерна для национального периода современной мировой истории. Некоторые сторонники глобалистских концепций делают восторженные заявления не только об экономических, но, как утверждается, и неизбежных политических выгодах этого процесса2. Неудивительно, что в 1990-х годах глобализация из экономической теории превратилась в национальное кредо. Ее достоинства разъяснялись в многотомных академических исследованиях, провозглашались на международных конференциях бизнесменов, рекламировались глобальными финансовыми и торговыми организациями. Диагностическая функция концепции глобализации и ее кажущаяся объективность использовали американские традиции антиидеологии, подобно тому как это имело место в ходе борьбы с коммунизмом: отрицание доктрины было возведено в ранг альтернативной доктрины. Таким образом, глобализация стала неофициальной идеологией политической и деловой элиты США; она определяет роль Америки в мире и отождествляет Америку с предполагаемыми благами, которые несет новая эра. Президент Клинтон был особенно неутомим в пропаганде исторической неизбежности, социальном предпочтении и потребности человечества в американском политическом лидерстве на пути в новую эру глобализации. Выступая в различных аудиториях, от Государственной Думы России до Национального университета Вьетнама, не говоря уже о бесчисленных американских собраниях, Клинтон провозглашал: Глобализацию нельзя ни задержать, ни предотвратить. Это экономический эквивалент таких сил природы, как ветер, вода... и мы не можем ее игнорировать — она не исчезнет сама собой (Национальный университет Вьетнама, 17 ноября 2000 г.). Сегодня мы должны принять неумолимую логику глобализации, заключающуюся в том, что все, от прочности нашей экономики до безопасности наших 188 городов и до здоровья наших людей, зависит от происходящего не только внутри наших границ, но и на другом конце планеты (Сан-Франциско, 26 февраля 1999 г.). Те, кто хочет остановить силы глобализации, потому что они боятся их разрушительных последствий, на мой взгляд, ошибаются. Опыт 50 лет показывает, что большая экономическая интеграция и более тесное политическое сотрудничество являются позитивными силами. Те, кто считает, что глобализация касается только рыночной экономики, тоже ошибаются... Мы должны признать, что глобализация сделала нас всех более свободными и взаимозависимыми (Всемирный экономический форум, 29 января 2000 г.). Россия, как и все страны, стоит перед лицом сильно изменившегося мира. Его определяющей чертой является глобализация (российская Государственная Дума, 5 июня 2000 г.). Поезд глобализации нельзя повернуть вспять... Если мы хотим, чтобы Америка была на правильном пути... нам не остается ничего другого, как взять на себя управление этим поездом (Университет штата Небраска, 8 декабря 2000 г.). Как только глобализацию стали популяризировать как ключ к пониманию происходящих в наше время перемен, как вектор, определяющий их направление, и как только это понятие стало восприниматься как нечто отвечающее американским интересам, стало легче рассматривать глобализацию одновременно как благотворный и неизбежный процесс. Может быть, не столь сложная и догматическая, как марксистская идеология, послужившая ответом на развитие промышленного капитализма, глобализация стала модной идеологией постидеологической эпохи. Она несет в себе все черты идеологии: она оказалась исторически своевременной, была обращена к ключевым властным элитам, обладающим общими интересами, содержала критику того, что следовало отрицать, и обещала лучшее будущее. 189 Таким образом, глобализация заполнила основной пробел в новом статусе Америки как единственной мировой сверхдержавы. Международная мощь в ее политическом и экономическом измерении - даже когда она концентрируется в каком-то одном национальном государстве - нуждается в социальной легитимности. Эта легитимность необходима как руководящей, так и подчиненной стороне. Первые добиваются признания, потому что оно дает им чувство уверенности, ощущение миссии и моральную силу для достижения собственных целей и защиты своих интересов. Последним это необходимо для оправдания своего подчинения, для облегчения приспособления к этому статусу и пребывания в нем. Доктринальная легитимность снижает издержки, связанные с осуществлением власти, приглушает протест со стороны тех, кто является объектом этой власти. В этом смысле глобализация является естественной доктриной глобальной гегемонии. Такая констатация отнюдь не снижает привлекательности глобализации относительно идеалистической традиции американского политического поведения. Защищая собственный суверенитет как национального государства, американское общество всегда испытывало некоторую антипатию в отношении международной силовой политики. Глобализация, с ее утопическими представлениями о всемирной открытости и сотрудничестве, играет на этих чувствах, создавая политический противовес настроениям большей части организованной рабочей силы, чья настороженность в отношении глобализации, объяснимая вполне понятной тревогой по поводу того, что некоторые производства будут выведены за рубеж, приводя к сокращению рабочих мест, а сама Америка пойдет по пути деиндустриализации, все больше воспринимается как эгоистический анахронизм, который угаснет, когда Америка завершит свой переход в постиндустриальный технотронный век3. Враждебность профсоюзов, а также некоторых национальных отраслей промышленности в отношении глобализации, таким образом, представляется провинциальной и близорукой по сравнению с видением мира без границ, 190 мира, в котором стремление к личному благополучию не заслоняется узким национализмом и становящимися все более архаичными государственными границами. В таком варианте национальный американский опыт с его переменчивыми, не связанными географическими границами моделями экономической деятельности воспринимается как универсальный и просто экстраполируется на весь земной шар. Это приводит к парадоксальному результату, когда строго заботящееся о своем суверенитете американское государство становится страстным пропагандистом экономической доктрины, превращающей суверенитет в анахронизм. Кроме того, идеалистическое представление о глобализации подкрепляется некоторыми ее бесспорно положительными результатами. Многонациональные корпорации довольно чувствительно относились к таким вопросам, как недопустимость эксплуатации детского труда, традиционно распространенного во многих слаборазвитых и наиболее бедных государствах. Привлекаемые рынками с дешевой рабочей силой западные компании не могут игнорировать риск общественного осуждения их практики развитыми странами. И они практически отказались от использования детского труда. Помимо этого, предлагая чуть вышеоплачиваемую работу, чем принято на местном рынке, глобальные компании внесли некоторый вклад в борьбу с бедностью, особенно в Китае, который привлек наибольшие прямые иностранные инвестиции. Некоторые многонациональные корпорации пошли еще дальше и взяли на себя определенные обязательства в социальной сфере. В некоторых случаях открытие границ иностранным компаниям в известной мере способствовало повышению внимания к вопросам охраны окружающей среды, к которым местное общество было равнодушно. Из всего вышеизложенного наиболее существенным по своим социальным и политическим последствиям является спор о том, что глобализация способствовала заметному сокращению мировой бедности. И хотя многие экономисты это оспаривают, похоже, что количество очень бедных людей (живущих на 1 доллар или менее 191 того в день) в последнее время несколько сократилось как в процентном отношении, так и в абсолютном исчислении. Но эта позитивная тенденция не касается особой ситуации в Китае, хотя другие крупные регионы «третьего мира» выигрывают от этого меньше4. Вопрос о том, приводит ли сокращение наиболее острой нищеты к сглаживанию неравенства в мировом масштабе или глобализация, наоборот, обостряет это неравенство, принося плоды в непропорциональных масштабах наиболее богатым странам, является предметом острых споров. В конечном счете аргумент о том, что глобализация помогает сократить разрыв между богатыми и бедными или по крайней мере как-то улучшает положение бедных по сравнению с тем, что могло быть, является ключевым аргументом в пользу этой теории. Известно также (как это показано в следующем разделе), что противники глобализации отвергают эти аргументы в принципе, считая глобализацию весьма неоднозначным процессом, а то и вообще рассматривая эту доктрину как прикрытие западной, в первую очередь американской, империалистической эксплуатации. Как бы то ни было, для Соединенных Штатов в их новой роли доминирующей мировой державы доктрина глобализации является полезной системой координат для определения современного мира и взаимоотношений Америки с этим миром. Она привлекает своей интеллектуальной незамысловатостью, дает понятные объяснения сложностей постиндустриального и постнационального периода: свободный доступ к мировой экономике представляется естественным и неизбежным следствием новых технологий, а Всемирная торговая организация (ВТО), Всемирный банк и Международный валютный фонд (МВФ) служат институциональным воплощением этого факта в глобальном масштабе. Свободный рынок должен быть глобальным по своему масштабу, и на нем конкурируют смелые и трудолюбивые. Страны должны оцениваться не только по степени их внутренней демократизации, но и по тому, насколько они глобализированы. Привлекательность идеологии определяется не только тем видением будущего, которое она предлагает, но и ее 192 мифами о настоящем. Здесь одно легитимирует и усиливает другое. Глобализация предлагает несколько таких мифов. Один из них имеет отношение к постсоветской России, в отношении которой политика США в период администрации Клинтона основывалась на механистических и даже догматических представлениях, выведенных из доктринального определения глобализации. Администрация часто провозглашала свою уверенность в том, что чем скорее Россия примет принципы рыночной и глобально взаимозависимой экономики, тем скорее ее политика станет отвечать «всеобщим» стандартам по меркам западной цивилизации. Таким образом, почти с марксистским детерминизмом развитие демократии в России рассматривалось в основном как результат действия рыночных сил, а не как следствие действия более глубинных философских и духовных ценностей. «Избрание» президента Путина было даже провозглашен!» главными экспертами Клинтона по России как высшее доказательство того, что демократия в России стала свершившимся фактом. К сожалению, последовавшее отступление России от норм открытого общества и подлинной демократии стало отражением риска, присущего сведению сложных процессов глобализации к простым формулам. Другой миф представляет Китай как зеркало глобализации. Ожидания Америки, связанные с Китаем, в отличие от России, сводились главным образом к экономике. Не было никаких официальных заявлений на тот счет, что автоматическая связь между глобализацией и демократией подведет Китай к рубежу демократической эры. Тем не менее Китай постоянно приводят как пример успешной глобализации - модели быстрого экономического развития, достигнутого за счет международной либерализации и открытости внешнему капиталу. Сочетание этих факторов действительно вызвало весьма заметный устойчивый экономический рост, что создало предпосылки для вступления Китая в ВТО - крупный шаг на пути прогрессивной глобализации. Однако эти результаты были достигнуты в рамках авторитарного государства с экономикой, в которой доминирующее положение занимал 193 государственный сектор, и в государственных границах, которые только в отдельных случаях можно считать прозрачными. Китай обязан своим экономическим успехом не столько глобализации, сколько просвещенной диктатуре. Пожалуй, самым распространенным аргументом сторонников глобализации в деловом мире является утверждение о том, что она создает равные условия для конкурентной экономической деятельности. Точно так же как миф о бесклассовом обществе был составной частью коммунистической идеологии (несмотря на строго стратифицированную советскую реальность), представление о том, что глобализация способствует созданию равных конкурентных условий для всех игроков, является важным источником легитимизации новой доктрины вне зависимости от существующей реальности. А эта реальность, безусловно, не настолько однозначна. Некоторые государства явно более равны, нежели другие. Более богатые, сильные и развитые государства, особенно Америка, естественно, находятся в лучшем положении, позволяющем им занимать главенствующее место в этой игре. В ВТО, Всемирном банке или МВФ голос США слышен громче всех5. Таким образом, глобальная гегемония и экономическая глобализация превосходно дополняют друг друга: США выступают за открытую глобальную систему, но они же в основном и определяют правила, решая, насколько они хотят быть зависимыми от этой системы. Преимущества для Америки многочисленны. Сам по себе масштаб американской экономики, где США как потребитель опережают все другие страны, дает американским представителям на торговых переговорах мощные рычаги. В то же время американская экономика является самой конкурентоспособной и самой инновационной в мире (в 2002 г. она снова занимала первое место по индексу роста конкурентоспособности и по индексу макроэкономической конкурентоспособности, которые ежегодно определяются Всемирным экономическим форумом). Соединенные Штаты тратят больше на научно-исследовательские разработки и занимают значительно больший 194 сегмент глобального рынка высоких технологий, чем любое другое государство. Американские многонациональные корпорации непосредственно контролируют несколько триллионов долларов иностранных активов, в то время как американская экономика - гораздо большая по масштабам и более диверсифицированная, чем любая другая, - является локомотивом глобальной экономики. Неудивительно, что Соединенные Штаты могут официально заявлять, что не собираются менять свои законы, понижать торговые барьеры или компенсировать другим странам убытки в соответствии с правилами ВТО6. Исходя из внутриполитических соображений, США последовательно сохраняли высокие протекционистские барьеры для сельскохозяйственной продукции и устанавливали жесткие квоты на импорт стали и текстиля из более бедных стран, отчаянно добивавшихся выхода на американский рынок. Развивающиеся страны продолжают просить Америку снизить тортовые барьеры, но им недостает силы, чтобы быть услышанными. О равных возможностях реально можно говорить только применительно к Соединенным Штатам и Европейскому союзу. Когда имеется согласие обеих сторон, они могут диктовать всему миру свои условия финансовой деятельности и торговли. В противном случае это становится настоящим поединком тяжеловесов. Например, в один из таких моментов ЕС выдвинул обвинение, что коды Службы внутренних доходов США обеспечивали американским бизнесменам неоправданные преимущества. Сначала США просто проигнорировали этот протест, но когда ЕС пригрозил ввести ответные меры и отменить преимущества, которые означали для американцев потерю почти 4 млрд. долларов, Соединенные Штаты немедленно потребовали арбитража ВТО. Соперничая с ЕС, Соединенные Штаты могут использовать свои отношения с торговыми партнерами в Азии в качестве рычага давления с целью заставить европейцев пойти навстречу интересам США.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Естественная доктрина глобальной гегемонии» з дисципліни «Світове панування або глобальне лідерство»
