Роль Америки в мире определяется двумя главными реалиями современности: беспрецедентными масштабами американской глобальной мощи и беспрецедентной глобальной взаимозависимостью. Первая отражает фактор монополярности в развитии международных отношений под американской гегемонией - неважно, провозглашается ли это громогласно или осуществляется исподволь, но такова мировая реальность. Вторая подтверждает ощущение того, что всеобщий, хотя, может быть, и не всегда благотворный процесс глобализации постепенно лишает конкретные государства их священного суверенитета. Сочетание этих двух факторов приводит к далеко идущим изменениям в сфере международных отношений, вызывает не только отмирание традиционной дипломатии, но и, что более важно, рождение неформального глобального сообщества. Эти изменения не просто символически, а фактически подтверждаются появлением первой мировой столицы. Эта столица, однако, не Нью-Йорк, где периодически заседает Генеральная Ассамблея всех национальных государств. Нью-Йорк мог бы стать такой столицей, если бы новый мировой порядок возник на основе всеобъемлющего сотрудничества суверенных государств, опирающегося на правовую фикцию равенства суверенитетов. Но такого мирового порядка не сложилось, и само это понятие стало неким анахронизмом на фоне транснациональной 175 176 глобализации и исторически уникального масштаба суверенной американской мощи. И все же мировая столица появилась, но не между Гудзоном и Ист-Ривер, а на берегах реки Потомак в Вашингтоне, - первая глобальная политическая столица в мировой истории. Ни Рим, ни древний Пекин - бывшие столицами региональных империй, ни даже викторианский Лондон (за исключением, может быть, международной банковской сферы) не приблизились к тому средоточию глобальной мощи и возможностям принятия решений, которые теперь сконцентрированы в нескольких кварталах центральной части Вашингтона. Решения, принимаемые внутри отчасти перекрывающих друг друга, но очень четко ограниченных треугольников, распространяют американскую мощь на весь мир и весьма существенно влияют на то, как идет процесс глобализации. Линия, прочерченная от Белого дома до монументального здания Капитолия, затем к*напоминающему крепость Пентагону и обратно к Белому дому, образует периметр этого треугольника власти. Другая линия - от Белого дома до расположенного в нескольких кварталах от него Всемирного банка, затем к Государственному департаменту и обратно к Белому дому (это пространство также включает Международный валютный фонд и Организацию американских государств) - обозначает треугольник глобального влияния. Взятые вместе, эти два треугольника свидетельствуют о том, до какой степени «мировые дела» в их традиционном понимании стали для Вашингтона внутренними делами, замкнутыми в пределах его окружной дороги. Сегодня наиболее выдающимся событием в области внешней политики большинства государств является визит главы этого государства в Вашингтон. Такие визиты подробнейшим образом освещаются национальной прессой этих стран как исторические события, о каждом шаге путешествующего лидера сообщается в мельчайших деталях. Иностранный посол считает высшим достижением своей карьеры, если ему удается организовать получасовую встречу своего лидера с президентом США. Многим приходится довольствоваться пятиминутной 177 встречей в Овальном кабинете и фотографией на память, о которой сообщается в национальной прессе (без указания продолжительности) как об историческом событии'. Поскольку мировую столицу сейчас посещает в среднем один иностранный лидер в неделю, большинство визитов вообще игнорируется национальной и даже местной вашингтонской прессой. Один весьма солидный итальянец, друг Америки, ухватил суть этого явления. Он приводит воспоминания стареющего римского императора о его путешествии в Грецию в юности из замечательного романа «Воспоминания Адриана» франко-бельгийской писательницы Маргарит Юорсенар: «Среди заполненной науками жизни в Афинах, где оставалось место и для удовольствий, я жалел не о самом Риме, а о царящей там атмосфере, в которой постоянно решаются мировые дела, где слышен шум приводных ремней и шестерен машины государственной власти... В сравнении с этим миром активных действий милая сердцу греческая провинция казалась мне дремлющей в легкой дымке идей, где изменения были редкостью и политическая пассивность греков казалась какой-то рабской формой самоотречения». Итальянский наблюдатель добавляет: «Эти слова нередко вспоминали посетители Вашингтона, как и автор данной статьи, европеец из Рима» 2. Отметить сказанное - вовсе не значит упиваться всесилием американской власти. Тем не менее необходимо признать главенствующую роль США в мировых делах и сосредоточение в Вашингтоне глобальных институтов, отражающих историческую связь между глобальной мощью США и глобальной взаимозависимостью в век мгновенной связи. Традиционная дипломатия, проводившаяся «чрезвычайными и полномочными послами» в соответствии с подробнейшими инструкциями своих министров иностранных дел (часто полагавшихся на элегантных аристократов, владевших иностранными языками), уступила место глобальному интерактивному процессу, центр которого находится главным образом в Вашингтоне. 178 Прямые телефонные переговоры глав государств и министров иностранных дел при синхронном переводе стали повседневным явлением. Все чаще проводятся консультации по замкнутым телевизионным сетям. Прямой официальный диалог с широким кругом американских и международных учреждений, расположенных в мировой столице, стал привычным делом для старшего звена иностранных правительственных чиновников по всему миру. Эта новая реальность также отражается в расширении и укреплении личных связей иностранных политических деятелей и бизнесменов с Америкой. Многие из них учились в американских университетах. Обучение в ведущем американском университете в последнее время стало просто социально необходимым для элиты даже в странах с давними интеллектуальными традициями и чувством национальной гордости, таких как Франция. Пройдет некоторое время, и Эта практика распространится на такие до недавнего времени изолированные общества, как Россия и Китай. Это явление еще больше распространено в среде международной деловой элиты и руководства расположенных в США глобальных финансовых институтов. Мероприятия таких престижных организаций, как Трехсторонняя комиссия (собрание элит неправительственных организаций Северной Америки, Восточной Азии и Европы), все чаще напоминают встречи выпускников колледжей. Сопутствующий, но более распространенный феномен - появление ярко выраженной глобальной элиты, с глобалистскими взглядами и транснациональной лояльностью. Представители этой элиты свободно говорят по-английски (обычно в американском варианте) и пользуются этим языком для ведения дел; эта новая глобальная элита характеризуется высокой мобильностью, космополитическим образом жизни; ее основная привязанность -место работы, обычно это какой-либо транснациональный бизнес или финансовая корпорация. Типично, что высокие должности в таких корпорациях занимают уроженцы других стран; около 20% крупнейших европейских компаний возглавляют лица, которых ранее считали 179 бы иностранцами. Ежегодные встречи Всемирного экономического форума стали, по существу, партийными съездами новой глобальной элиты: ведущие политики, финансовые магнаты, крупные коммерсанты, владельцы СМИ, известные ученые и даже рок-звезды. Эта элита все более явно демонстрирует понимание своих собственных интересов, дух товарищества и самосознание3. Она знаменует собой появление глобальной заинтересованности в сохранении стабильности, процветания и, в конечном счете, демократии. В фокусе ее внимания находится Америка. Тем самым признается, что даже глобальное сообщество нуждается в центре сосредоточения идей и интересов, фокусной точке кристаллизации каких-то форм консенсуса, источнике последовательно направленных инициатив. Даже если формально все это не дает Вашингтону особого статуса мировой столицы, сосредоточение внимания на Америке является признанием двоякой реальности нашего времени: мощи одной страны и транснациональной глобализации. Однако эта беспрецедентная комбинация включает два критически важных фактора, может быть, даже противоречия: во-первых, между динамикой процесса глобализации и заинтересованностью США в сохранении собственного суверенитета и, во-вторых, между демократическими традициями Америки и обязанностями власти. Америка провозглашает плодотворные и отвечающие интересам всего мирового сообщества блага глобализации, но сама соблюдает эти правила главным образом тогда, когда это ей выгодно. Она редко признает, что глобализация расширяет и укрепляет ее собственные национальные преимущества, даже несмотря на то, что эта глобализация порождает бурлящее и потенциально опасное недовольство в мире. Кроме того, американская глобальная мощь противоречит американской демократии, как внутренней, так и экспортированной. Внутренняя американская демократия затрудняет осуществление национальной мощи на международной арене, и наоборот, глобальная мощь Америки может создать угрозу демократии в США. Более того, Америка, считая себя историческим поборником демократии, подсознательно экспортирует 180 демократические ценности по каналам глобализации. Но это порождает в мире ожидания, которые плохо согласуются с иерархическими требованиями гегемонистской державы. В результате действия этой двойственной диалектики Америке все еще необходимо определить собственную роль в мире, причем такую, которая выходила бы за пределы противоречивых факторов глобализации -демократии и доминирующей державы. В недалеком прошлом роль Америки было легко определить в политически четких и приемлемых категориях. Эта страна вышла из разрухи Второй мировой войны экономически более могущественной, чем в начале войны. Но она еще не была мировой доминирующей державой. В военной и в еще более важной - политической сфере у США был грозный противник: победоносный, могущественный в военном отношении и идеологически агрессивный Советский Союз. Таким образом,~0тношения с Советским Союзом стали определяющим фактором американской внешней политики. Первоначально это не было столь очевидно для американской внешнеполитической элиты, сохранявшей на протяжении нескольких лет иллюзии о послевоенном сотрудничестве победителей. Более того, упадок Британской империи некоторое время маскировался воспоминаниями о победоносной «Большой тройке», собиравшейся в Тегеране и Ялте и обсуждавшей результаты победы в Потсдаме после поражения Германии. Однако вскоре стало ясно, что ключевым является вопрос о том, будут ли отношения Америки с Россией определяться духом партнерства или станут откровенно враждебными. К 1950 году вопрос уже заключался в том, приведет ли конфликт с Советским Союзом к открытой войне. В результате на протяжении последующих четырех десятилетий глобальные обязательства Америки имели четкую цель: не допустить военной экспансии Советского Союза и нанести ему поражение в идеологическом плане. Это была глобальная по масштабности задач, но региональная по форме политика, с главным акцентом на Атлантическом альянсе, предназначенном для сдерживания коммунистической империи. 181 Эта всеобъемлющая и вполне реалистическая стратегия сочетала политические и военные аспекты. Она делала упор на политическое единство демократий и военное сдерживание противника. Ее ключевым моментом была свобода (на определенном этапе даже «освобождение»), а требования соблюдения прав человека в конечном счете стали мощным инструментом подрыва коммунистического соперника изнутри. Она сочетала американское лидерство с признанием важной роли союзников. В конфликтном мире государств-наций эта стратегия способствовала развитию политической взаимозависимости, признанию новых реалий конкурирующих транснациональных идеологий и возрастанию интерактивности глобальной экономики. Но самое важное - она победила. С 1990 года, всего лишь за одно десятилетие, Соединенные Штаты выдвинули три главные проблемы, определяющие принципы их взаимодействия с миром. При президенте Джордже Буше-старшем они заключались в трех словах: новый мировой порядок. В некотором смысле эта концепция напоминала сохранявшиеся после 1945 года иллюзии о том, что коалиция времен Второй мировой войны сохранится и станет основой более спокойного и проникнутого духом сотрудничества мира под эгидой только что созданной Организации Объединенных Наций. Новый мировой порядок 1990-х годов был также основан на ложных посылках: победа Америки в «холодной войне» будет знаменовать появление новой мировой системы, основанной на легитимной и распространяющейся от одного субъекта к другому демократии. Заявление Буша по этому поводу - как это имело место в ходе его обращения к Конгрессу 6 марта 1991 г. - звучало почти лирически: «Итак, мы являемся свидетелями появления нового мира. Мира, в котором перспектива нового мирового порядка является реальностью... Мира, в котором Объединенные Нации, освобожденные от бремени "холодной войны", смогут реализовать историческое видение своих основателей. Мира, в котором свобода и уважение прав человека найдут свое место в каждой стране». Президент Билл Клинтон, несмотря на то что он разделял эту оптимистическую оценку, подчеркивал приоритет 182 экономико-технологической революции в определении облика мира с меньшим количеством более прозрачных границ, с большей экономической взаимозависимостью и меньшей опорой на политическую мощь. Для него вопрос был не столько в новом мировом порядке, сколько (вероятно) в плодотворной динамике и глобализации. «Это основная реальность нашего времени», - отметил Клинтон в послании Конгрессу 27 января 2000 г. В новом явлении он видел главную надежду человечества и огромную возможность для Америки стать его знаменосцем, основным движителем и получателем наибольшей выгоды от самого процесса. Глобализация стала излюбленной темой Клинтона. Однако и Буш-старший, и Клинтон недооценили степень нарастающего глобального недовольства, которое как-то затмевалось затянувшимся конфликтом с Советским Союзом. Это недовольство, проистекающее из национальных и религиозных конфликтов и усиливаемое нарастающей социальной нетерпимостью к различным формам неравенства и угнетения, долго бродило подспудно и вырвалось наружу только после окончания «холодной войны». Надежды на новый мировой порядок и на плодотворное глобальное сотрудничество умерли насильственной смертью 11 сентября 2001 г. Уже через год следующий президент — Джордж У. Буш нарисовал более зловещую картину будущего и изложил новую концепцию американской внешней политики: глобальная гегемония и борьба с терроризмом. Представления о мировом порядке, основанном на сотрудничестве, уступили место обеспокоенности по поводу «глобального терроризма». На смену возглавляемой Америкой глобализации пришла «коалиция желающих» с манихей-ским принципом «кто не с нами, тот против нас», который стал некоей глобальной линией, начерченной на песке. Заявления представителей администрации по вопросам национальной безопасности в 2002 году отражали как ее решимость поддерживать военное превосходство США по сравнению с любой другой державой, так и особое стратегическое право противодействовать угрозам путем нанесения превентивных военных ударов. 183 И все же президент Буш, при всем его скептицизме в отношении принципа многосторонности и меньшем по сравнению с его предшественниками энтузиазмом относительно тенденций развития обстановки в мире, вынужден был признать, что американская мощь реализуется в условиях складывающегося глобального сообщества. Он сделал больший акцент на глобальных угрозах Америке, но в то же время признал основополагающую реальность всемирной взаимозависимости. Основная дилемма Америки в век глобализации заключается в том, чтобы определить верный баланс между суверенной гегемонией и нарождающимся мировым сообществом и найти пути разрешения опасного противоречия между демократическими ценностями и обязанностями глобальной державы.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Американская гегемония и всеобщее благо» з дисципліни «Світове панування або глобальне лідерство»
