Очевидно, что устойчивость региональной ситуации в решающей мере зависит от способности федеральных и региональных властей найти взаимоприемлемую формулу отношений, которая, подтвердив неограниченные полномочия Москвы в вопросах обороны, безопасности и внешней политики, позволила бы расширить экономические права местных территорий до максимального возможного уровня, ограниченного только необходимостью обеспечения общенациональных интересов безопасности. Судя по тому, что происходит в хозяйственной жизни региона, в политике Москвы в отношении дальневосточных территорий одновременно сосуществует, как минимум, четыре разные концепции. 1. Создание в регионе одной или нескольких «контактных экономических зон», подобных существующим в прибрежных районах КНР. Формально одна такая зона формируется в Находке, но фактически «снизу», без опоры на льготное законодательство, начинает стихийно складываться другая - главным образом вдоль границы РФ с КНР на базе расширяющегося китайского присутствия. 2. Сохранение за дальневосточными территориями роли сырьеэкспортирующего анклава с модернизацией первичных отраслей, диверсификацией направлений экспорта и наращиванием транспортных возможностей, в том числе транзитных, на базе формирования крупных узлов воздушных и железнодорожных перевозок в Хабаровске и морских во Владивостоке. 3. Консервация региона в качестве национального экологического и сырьевого резерва при развитии «очаговой» городской инфраструктуры, создании центров туризма и банковской деятельности. 4. Модернизация стратегической инфраструктуры, в том числе производственной, при ее сохранении и развитии в комплексе с созданием благоприятных условий для международной банковской и предпринимательской деятельности. Ни одна из этих концепций не имеет статуса официальной государственной программы, они во многом противоречат друг другу. Но характерно, что все они не предусматривают реиндустриализации Дальнего Востока. Да она и вряд ли возможна. Опыт стран Восточной Азии показывает, что создание базы современной промышленности не реально, если оно не обеспечено достаточными людскими ресурсами. Для решения подобной задачи в дальневосточных районах эти ресурсы могут быть привлечены только из-за рубежа. Поэтому не следовало бы переоценивать шансы Дальнего Востока интегрироваться в тихоокеанскую экономическую зону «напрямую», самостоятельно. Реальным представляется косвенное подключение к региональной интеграции - через превращение южных ареалов дальневосточных территорий России в окраинную часть китайского интеграционного поля и возложение на них роли, так сказать, субподрядчиков китайских производителей. Иными словами, Россия не в состоянии «войти» в тихоокеанскую региональную интеграцию, но она может «впустить эту интеграцию к себе». Размышляя об этом, однако, стоит ясно сознавать, что у такой интеграции, скорее всего, может быть «китайское» лицо. Возможно, экономически целесообразно было бы принять такую перспективу - но только при ясном понимании непредсказуемости ее политических последствий. Это стоило бы иметь в виду и при оценках перспектив привлечения на Дальний Восток иностранного капитала. Наиболее активными и перспективными инвесторами в АТР являются сегодня Тайвань, Япония, Сингапур, Гонконг и Южная Корея. Трое из них представляют собой не что иное как китайские государства. Япония не инвестирует в российскую экономику из-за политических предубеждений. Таким образом, фактически партнерство, свободное от сопричастности с «китайским фактором», возможно, по сути дела, только с Сеулом, что заставляет более реалистично взглянуть на перспективы и комплексную эффективность сотрудничества с внешним миром по линии обеспечения притока инвестиций. Значит ли это, что России суждено оставаться окраиной АТР? В ближней перспективе, по всей видимости, да. Однако вряд ли стоит концентрировать внимание только на негативной стороне этой констатации. В периферийности положения России, помимо минусов, может отыскаться и рациональное содержание, например, в свете гипотезы нео-биполярности, о которой шла речь в предыдущей главе. Как говорилось, основные структурообразующие роли и в Атлантике, и в Пасифике как возможных будущих мировых геоэкономических полюсах начинают играть интеграционные тенденции. Но при этом в Европе интеграция охватывает в основном материковые массивы, а в Восточной Азии - преимущественно прибрежно-островные зоны. В силу географической компактности европейского ареала и относительной однородности его составляющих интеграционный процесс шел в Европе поэтапно, но равномерно в пределах каждого этапа расширения интеграционной зоны: если страна вступала в Сообщество, это означало, как правило, что интеграционные тенденции охватывали всю ее территорию. В Восточной Азии государства, отделенные друг от друга обширными морскими пространствами, разбросанные на многократно большей площади реализуют свои интеграционные возможности по другой схеме. Азиатско-тихоокеанская интеграция - не сплошная, как в Европе, а, скорее, очаговая. Причем интеграционными очагами в АТР могут являться как отдельные страны и их группы (АСЕАН), так и районы в пределах единой страны - прибрежные зоны Китая, например. Особенностью европейской интеграции является ее обращенность вглубь континента, специфика тихоокеанской - в ее развернутости к морям. Прибрежно-островная природа интеграционного процесса в Восточной Азии и ее не сплошной характер хорошо сочетаются с геополитическими данными относительно меньших и наделенных обширными выходами к морю государств, но неизбежно создают проблемы для крупных стран с обширными пластами континентальных территорий - таких, как Россия и Китай. В частности, как уже отмечалось, глубинные материковые районы Китая почти не вовлекаются в тихоокеанские процессы, в то время как скорость включения в них прибрежных зон увеличивается; чем успешнее Китай вживается в тихоокеанскую интеграционную ткань, тем сильнее натяжение между его прибрежной и глубинной зонами. Теоретически КНР может оказаться в крайне тяжелом положении, если через ее территорию в самом деле протянется, как логично предположить с учетом центрального положения Китая, геоэкономически заданная разграничительная ось между североамериканско-азиатской сферой экономической проницаемости и восточно-евразийской зоной «невостребованности», под которой понимаются фрагменты Евразии (континентальные провинции самой КНР, северные районы Индии, восточные территории России, новые государства Центральной Азии, а также Афганистан и Иран), в силу тех или иных причин неспособные вписаться в тихоокеанский интеграционный процесс. Китай в этом случае может оказаться перед угрозой геоэкономического и политического «разлома». Руководство Китайской Народной Республики пытается управлять событиями, содействуя модернизации глубинных районов и одновременно сдерживая темпы интеграции прибрежных. Интересы национальной консолидации толкают КНР к замедлению темпов региональных процессов ради адаптации к ним китайской периферии, а нарастающая заинтересованность других стран региона в развитии хозяйственного взаимодействия заставляет их содействовать скорейшей интеграции китайского побережья. Таким образом, нарастает потенциал региональной нестабильности, обусловленной как ростом угрозы распада КНР, так и возможными расхождениями между Китаем и другими странами в вопросах тихоокеанского сотрудничества. Сравнение с Китаем позволяет умерить нервозность констатаций по поводу неспособности России стать полноценной частью региональной интеграционной ткани. Окраинное положение Федерации в АТР, экономически являясь ее уязвимым местом, политически может предохранить ее от угрозы разлома. Китаю преодолеть эту опасность может быть труднее не только вследствие его центрового положения в региональной структуре, но и его несоизмеримо большей вовлеченности в региональные интеграционные процессы. Иначе говоря, вероятность отпадения дальневосточных районов от Федерации под давлением геоэкономических обстоятельств может быть прямо пропорциональна степени ее включенности в тихоокеанскую интеграцию. Вероятность эта представляется невысокой в той мере, как есть веские основания полагать, что русский Дальний Восток в обозримой перспективе будет оставаться «зоной стабильной невостребованности» - что, по-видимому, может оказаться «позитивом» региональной ситуации в международно-политическом смысле, снижая угрозу ее дестабилизации, которая при дезинтеграции России была бы неизбежна. Сказанное не означает, что России не следует стремиться к региональному сотрудничеству. Скорее, стоит осознать, что темпы и формы включения в экономическую жизнь региона целесообразно было бы соотносить с необходимостью устранить угрозу территориального распада России - хотя бы под давлением внешнеэкономических обстоятельств. Идея форсированной интеграции в АТР, с которой начал в 1986 г. М.С.Горбачев и которой продолжает следовать Москва, на современном этапе может вступить в противоречие с интересами территориальной консолидации Российской Федерации. Включение российского Дальнего Востока в экономику АТР - не самоцель. Оно необходимо, но может быть контрпродуктивным, если не будет уравновешено адекватным приращением связей между европейской и дальневосточной частями России. Стратегическая задача российской политики сегодня видится не во включении России в экономическое и политическое сотрудничество с государствами АТР «любой политической ценой», но в принятии крупных государственных мер по укреплению физического присутствия россиян в дальневосточных районах как базисного условия обеспечения совместимости экономической интеграции с интересами обеспечения стабильности на российском Дальнем Востоке и в Восточной Азии в целом. Необходимым представляется принятие федеральной программы демографической поддержки российского Дальнего Востока, без которой утрата Россией реального контроля над этой территорией может оказаться предрешенной.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Национальный интерес в региональной политике» з дисципліни «Великі держави на Тихому океані»
