Почти каждый из приведенных выше примеров действий советского руководства в области ограничения вооружений в конце 1980-х годов, взятый в отдельности, мог быть объяснен сложившимися обстоятельствами или необходимостью достижения компромисса в целях разрешения более крупных проблем. Однако все вместе они смотрятся несколько иначе. Не случайно вскоре после ухода Шеварднадзе с поста министра иностранных дел американская «Нью-Йорк таймс» напишет: «Американские переговорщики признают, что их избаловали в те дни, когда покладистый господин Шеварднадзе был министром иностранных дел, когда каждый спорный вопрос, похоже, решался таким образом, что Советы уступали 80 процентов, а американцы 20 процентов» (18). Газета права лишь отчасти. Дело было не только в «покладистости» Шеварднадзе — он был лишь одним из активных членов команды Горбачева, поэтому справедливо это замечание отнести ко всей команде. 454 В столь странном в международной практике поведении «сверхдержавы» страны Запада вскоре стали усматривать признак ее ослабления, и это еще более стимулировало их нажим на Советы. Хуже всего было то, что советские руководители и не пытались как-то переломить эту нарастающую негативную тенденцию Запада — решать военно-политические вопросы в первую очередь за счет СССР. Горбачев видел в уступчивости способ доказать, что постулаты его «нового мышления» — это вовсе не пропаганда, а поворот в советской политике. Что касается его министра иностранных дел, то создается впечатление, что он, разделяя идеи шефа, к тому же испытывал нечто вроде комплекса вины перед Западом за сложившееся в мире сложное положение. Судя по его книге «Мой выбор» (М., Новости, 1991), выходит, что и «холодная война» и гонка вооружений — это советский выбор. Идя на переговоры с таким настроем, вряд ли можно надеяться на достижение сбалансированных договоренностей. Конечно, у читателя в этой связи может возникнуть вопрос: а где же были Министерство обороны, и Генштаб? Ведь они не могли не реагировать на действия, имеющие отношение к вопросам военной безопасности страны. Почему они не протестовали? Однако вспомним, что в Советском Союзе еще со времен Сталина утвердился безоговорочный приоритет решений Генерального секретаря партии. Даже в вопросах чисто профессиональных военное руководство имело лишь совещательный голос. Да и то до тех пор, пока этот голос не слишком диссонировал с мнением высшего партийного руководителя. В первые годы своего правления Горбачев прислушивался к доводам Генштаба, и маршалу Ахромееву еще удавалось, не очень поступаясь в принципиальных вопросах, изыскивать возможные «советские инициативы», которые, в случае их реализации, не вели к снижению обороноспособности страны. Но по мере того как Генсек и его ближайшие соратники все более увязали в сетях «нового политического мышления», им требовались все более впечатляющие разоруженческие шаги. К концу 1988 года в совместной работе Генштаба и Министерства иностранных дел по выработке позиций и инициатив СССР в области ограничения вооруженных сил и вооружений стали проявляться разногласия, для разрешения которых все чаще приходилось обращаться к Горбачеву как к арбитру. Генсек в большинстве случаев поддерживал Шеварднадзе. Военные не были полностью 455 согласны с политикой руководства и по некоторым другим вопросам, затрагивающих безопасность страны. В связи с этим у Начальника Генштаба с Генеральным секретарем состоялись, как выразился Ахромеев, «довольно острые беседы, которые не обошлись без внушений». В конце концов дело дошло до того, что маршал высказал просьбу об отставке. Уход Ахромеева с поста Начальника Генштаба устраивал Горбачева — на его место можно было назначить более покладистое новое лицо. Поэтому просьба была удовлетворена, но с одновременным предложением «поработать» у Горбачева военным советником. Партийное воспитание не позволило Ахромееву отказаться. Так из внушительного кабинета на Арбатской площади маршал переселился в скромную кремлевскую комнатенку. Учитывая все сказанное, может показаться, что это двойное решение Горбачева содержит в себе внутреннее противоречие. Действительно, если Ахромеев не устраивал партийное руководство на Арбате, то почему он должен устраивать его в Кремле? Подумав, можно найти ответ. Но дадим слово В. И. Болдину, прослужившему в должности помощника Генерального секретаря более десяти лет. По его словам, Горбачев пригласил Ахромеева в свой аппарат, «полагая прикрыть его именем те не всегда оправданные уступки, которые делались на переговорах с США в то время. Он и не скрывал этого. «Понимаешь, зачем он мне нужен? — откровенничал Михаил Сергеевич. — Пока он со мной, решать разоруженческие вопросы будет легче. Ему верят наши военные и оборонщики, уважают на Западе...» (19). Получалось, что Ахромеев вроде бы участвует в выработке инициатив, но в то же время с его мнением можно не считаться — он только лишь советник. В этом весь смысл двойного решения Горбачева. Ахромеев сразу же почувствовал, какую незавидную роль ему уготовили, однако прошло два года, пока у него созрело решение об уходе с должности советника. Уход так и не состоялся — еще не получив «добро», маршал ушел из жизни, не находя возможности что-либо предпринять для предотвращения развала государства, которому он верой и правдой служил всю свою жизнь. В оставленных им записках были и такие слова: «Пусть в истории хоть останется след — против гибели такого великого государства протестовали. А уж история оценит — кто прав, а кто виноват» (20). 456 С уходом из Генштаба Ахромеева, в условиях развернутой средствами массовой информации травли советских Вооруженных сил, разоруженческие вопросы действительно стали решаться быстрее. Напоминания военных о служившем основой прежних договоренностей принципе равенства и одинаковой безопасности советское политическое руководство больше не воспринимало. Теперь стало как бы правилом, что при рассмотрении вопросов ограничения и сокращения вооружений Советский Союз каждый раз брал на себя обязательство ликвидировать не только большее количество вооружений, но в первую очередь именно тех их видов и типов, которые либо являются основой его стратегической мощи, либо представляют собой наиболее современные образцы оружия. Например, 31 июля 1991 года было подписано последнее советско-американское соглашение в области стратегических наступательных вооружений— Договор СНВ-1. Его фасад выглядит достаточно респектабельно — вроде бы отражает равный подход к сокращениям вооружений сторон. Вот его основные официальные параметры:
Количественные ограничения развернутых* СНВ Предельное количество стратегических носителей (МБР, БРПЛ и ТБ) 1600 В том числе тяжелых МБР 154 Предельное количество боезарядов на стратегических носителях 6000 В том числе: на МБР и БРПЛ 4900 на тяжелых МБР 1540 на мобильных МБР 1100 * К развернутым СНВ относятся вооружения, находящиеся в боевом составе или временно выведенные из него в целях ремонта или замены. Вооружения, предназначенные для испытаний, исследований, обучения и запасные, относятся к «неразвернутым» СНВ и ограничиваются отдельно.
Но обратите внимание, какой вид СНВ подвергнут ограничениям в первую очередь и наиболее существенным? Конечно же, МБР. А почему? Да потому, что именно этот вид СНВ являлся и является основой советских (теперь российских) стратегических ядерных сил. Именно ограничение и сокращение МБР было главной целью американской стороны на переговорах. И они достигли своей цели. Какие советские МБР относились к более эффективным 457 на момент подписания Договора? Сейчас это не секрет — РС-20 и РС-22. Первая — это «тяжелая МБР», вторая — «мобильная». Взгляните на «фасад»: тяжелые МБР сокращаются наполовину (с 308 до 154 и, соответственно, боеголовки — с 3080 до 1540), число мобильных ограничивается через боеголовки — 1100 ед. Но, может быть, и американцы как-то поступились своим превосходством в ядерных крылатых ракетах большой дальности и тяжелых бомбардировщиках? Не ищите среди них простаков. Они не только сохранили, но даже сумели нарастить свое преимущество. Во-первых, они добились того, что вне общих рамок, ограничивающих СНВ, остались крылатые ракеты морского базирования (КРМБ) большой дальности. Американцы пошли лишь на то, чтобы по этим ракетам стороны сделали политически обязывающие заявления, сколько таких ракет они намерены иметь. Правда, по настоянию советской стороны американцы все же назвали предельное число КРМБ — 880 единиц. Во-вторых, под давлением американской стороны были выработаны такие правила засчета ядерных боезарядов на тяжелых бомбардировщиках, которые превращали указанные в таблице цифры в фикцию: за каждым ТБ, оснащенным для любого числа ядерных бомб и ракет «воздух—земля» с дальностью до 600 км, числится только один боезаряд (фактически их может быть более двадцати); за каждым ТБ США, оснащенным для крылатых ракет с дальностью пусков свыше 600 км (до 20 и более ракет) числится только 10 боезарядов; за каждым ТБ СССР, оснащенным для таких крылатых ракет (до 16 и более ракет) числится только 8 боезарядов. Можно подсчитать сколько ядерных боеприпасов на стратегических носителях стороны могут иметь реально, не нарушая букву договора. Впрочем, это уже сделали американцы еще до подписания договора. «По оценкам высокопоставленных представителей администрации Буша и независимых экспертов, — писала газета «Вашингтон пост» в номере от 3 апреля 1990 года, — новый советско-американский договор о сокращении стратегических ядерных вооружений... позволит Соединенным Штатам сохранить примерно то же число боезарядов, которым США располагают в настоящее время». Удивительно, но это чистая правда. «Итог этих 458 продолжительных переговоров, — продолжала газета, — был в значительной степени предопределен теми приоритетами, которыми руководствовалась администрация пришедшего к власти в 1981 году Рейгана, заявлявшая с самого начала о советском превосходстве по стратегическим вооружениям и, соответственно, о необходимости активной программы модернизации со стороны США. По словам некоторых официальных лиц, основной принцип, на котором базировался подход США к переговорам, заключался в том, чтобы оградить этот новый стратегический арсенал от ограничений, предусматриваемых договором». И это тоже была правда. Или, вернее, часть правды, которую для большей ясности следовало бы дополнить стремлением американской администрации любой ценой сохранить принятую программу СОИ. Нетрудно заметить, что эти американские цели и задачи никоим образом не перекликались с постулатами «нового политического мышления», которые все в большей мере определяли советский подход к ограничению вооружений и разоружению. Именно поэтому если на переговорах и просматривались элементы сокращения СНВ, то в первую очередь они имели отношение к советским вооружениям. Всегда интересно знать, что думает другая сторона о вырабатываемом «взаимоприемлемом» документе. Поэтому есть смысл продолжить цитирование статьи из «Вашингтон пост» от 3 апреля 1990 года. «Соединенные Штаты добились благоприятного для себя решения в договоре по СНВ в отношении бомбардировщиков, по которым США имеют значительное превосходство... Администрация Рейгана добилась согласия относительно того, что 22 водородных бомбы или ракеты малой дальности (до 600 км. — Авт.) в ядерном оснащении на бомбардировщике Б-1 или Б-2 будут засчитываться как одно средство. В феврале администрация Буша добилась аналогичной уступки: каждый бомбардировщик Б-52 будет засчитываться как несущий лишь половину его полного боекомплекта крылатых ракет воздушного базирования... В результате тысячи боеголовок будут исключены из ограничений по договору и будет допускаться производство новых крылатых ракет... Хотя максимальный арсенал бомбардировщиков может составлять около 6200 боезарядов, согласно договору они будут засчитываться как 1099 боезарядов». Не правда ли, впечатляющая арифметика! И это тоже правда. 459 Далее: «Вашингтон также с успехом вынудил Москву пойти на исключение всех крылатых ракет морского базирования из ограничений по договору, утверждая, что крылатые средства являются тактическими, а не стратегическими, даже несмотря на то, что такие ракеты могут поражать стратегические цели». В конечном счете, утверждают американские эксперты, США имеют все возможности сохранить в рамках договора имеющееся накануне заключения договора количество ядерных зарядов на стратегических носителях. Советский Союз такой возможностью не обладает. После заключения договора он сможет иметь не более 70 процентов от первоначального уровня. Эти возможности сторон отражены в таблице, составленной по материалам того же номера «Вашингтон пост»:
Количество ядерных боезарядов* Вид оружия Накануне заключения Договора СНВ-1 Возможности, открываемые Договором СНВ-1 США СССР США СССР На МБР 2450 6400 1444 3124 На БРПЛ 5024 3600 4032 2032 На ТБ 4500 1000 6187 2300 На КРМБ 367 100 880** 300 Всего 12 341 11 100 12 543 7756 * Некоторые неточности в цифрах, допущенные американскими экспертами, принципиального значения не имеют. ** Авторы назвали число 700, официально американская сторона заявила, что не намерена иметь более 880 КРМБ
Итак, Договор не только не требует от США сокращения количества ядерных боезарядов на стратегических носителях, но даже позволяет несколько увеличить их число (с 12 341 до 12 543). СССР вместо имевшихся на момент подписания Договора 11 100 ядерных боезарядов может максимально сохранить лишь 7756. Вспомним: с самого начала и практически в течение всех переговоров они назывались переговорами о 50-процентных сокращениях СНВ! Не кажется ли Вам, уважаемый читатель, что Вы попали в «Зазеркалье»? Разум отказывается воспринимать эту арифметику как означающую 50-процентное сокраще- 460 ние СНВ и тем более признавать, что Договор выработан на основе принципа равенства и одинаковой безопасности. Шеварднадзе в упомянутой книге «Мой выбор», отвечая на критику политики по вопросам ограничения вооружений, проводимой командой Горбачева, пишет: «Критика заключенных соглашений и договоров намеренно замалчивает тот факт, что наши сокращения сопровождаются сокращениями и с другой стороны, что если по ряду видов мы сокращаем больше, то лишь потому, что накопили значительно больше, чем требовалось для паритета» (21). Это не более, чем попытка хоть как-то оправдаться. У специалистов она вызывает, по крайней мере, два замечания. Во-первых, на примере Договора СНВ-1, отчетливо видно, что далеко не всегда «наши сокращения сопровождаются сокращениями и с другой стороны». А во-вторых, книга подписана в печать в июне 1991 года. А это означает, что Эдуард Амвросиевич до конца своей службы в качестве министра иностранных дел так и не усвоил, что такое военно-стратегический паритет, или иначе — примерное военно-стратегическое равновесие. Если Советский Союз первоначально и имел «по ряду видов» больше оружия, то это вовсе не значит, что между СССР и США не было паритета или что СССР имел превосходство. Стратегическое превосходство могли иметь и США, поскольку по «ряду других видов» они превосходили СССР. Поэтому при оценке соотношения стратегических потенциалов сторон судят не по «ряду видов», а по совокупности возможностей всех видов оружия, способных решать стратегические задачи в отношении противостоящей стороны. Шеварднадзе, находясь в Москве, смотрел на соотношение стратегических сил американскими глазами, поэтому в первую очередь видел соотношение по МБР. Да, если взглянуть на исходные уровни СНВ, зафиксированные в Договоре СНВ-1, то СССР имел почти в полтора раза больше МБР, чем США (1398 против 1000). Но там же было указано, что США при этом имели в два раза больше ядерных боеголовок на БРПЛ (5760 против 2804), и в три с половиной раза больше стратегических бомбардировщиков (574 против 162). А если не полениться и подсчитать сколько же стороны имели ядерных зарядов на стратегических носителях (не по правилам засчета, навязанным Вашингтоном, а реально), то утверждение, что 461 СССР имел их больше, чем надо для паритета, было бы уместно только на конкурсе юмористов. Судите сами: если СССР имел на день подписания Договора СНВ-1 на всех видах стратегических носителей 10 850 ядерных зарядов, то США— 16 238. Но ведь и это еще не все. США имели также в несколько раз больше ядерных крылатых ракет морского базирования (367 против 100), да плюс к тому развернутую вокруг СССР сеть авиабаз с несколькими сотнями единиц ядерных средств передового базирования, также способных решать стратегические задачи. Сотни носителей ядерного оружия было размещено на американских авианосцах, которые паслись вблизи советских берегов. Почему же в этом случае только СССР должен был сокращать «ряд видов» оружия, которого он накопил больше, а США не должны этого делать? Почему, начиная переговоры, советское руководство сбросило с американской чаши весов не только ядерные средства передового базирования, но и стратегические крылатые ракеты морского базирования? Почему оно пошло на уменьшение «стратегического веса» тяжелых бомбардировщиков, согласившись считать два десятка термоядерных зарядов на каждом бомбардировщике как одну боеголовку на МБР? После этих фокусов, конечно же, американская чаша весов резко подскочила вверх под псевдотяжестью советских МБР. Но это вовсе не означало, что соотношение стратегических сил было в пользу СССР и что наших МБР оказалось больше, «чем требуется для паритета». Правду сказал американский посол Р. Берт, возглавлявший делегацию США на переговорах по выработке Договора СНВ-1: «По тем средствам, которые нас беспокоят — например, тяжелым ракетам — соглашение предусматривает сокращение на 50 процентов». И далее, с издевкой: «Договор дает нам возможность воспользоваться желанием советского руководителя отказаться от части своего военного потенциала». Берт знал, что говорил: советская сторона действительно безвозмездно отказалась от весомой части своего стратегического потенциала и сделала шаг в направлении разрушения созданного с таким трудом военно-стратегического паритета. В том, что касается тяжелых ракет, он был эквивалентен 1540 наиболее точных боеголовок, входящих в актив советского потенциала сдерживания. Шеварднадзе, говоря о том, что мы накопили некоторых видов оружия больше, чем надо, не уточнил, что он имел в виду только МБР Из текста можно понять, что это 462 замечание относилось и к другим, «нестратегическим», видам оружия, например к ракетам средней и меньшей дальности в Европе. Однако и в этом случае рассуждения о паритете остаются в силе. Другое дело, что применительно к Европе, представляющей из себя весьма «хрупкий» континент, для сдерживания НАТО от силовых акций против ОВД, видимо, можно было обойтись и меньшим количеством развернутых ракет. То же самое можно сказать и в отношении рассмотренного в предыдущей главе Договора об обычных вооруженных силах в Европе (Договор об ОВСЕ) При более сбалансированных сокращениях СССР должен был бы уничтожить меньше вооружений. После того, как советское руководство сочло возможным согласиться с требованием западных партнеров по переговорам о выводе из-под ограничений обычных вооружений морского базирования (авиации и крылатых ракет), по которым НАТО имело подавляющее превосходство над ОВД, пришлось выравнивать количество обычных вооружений, базирующихся на суше, где у ОВД оказалось численное преимущество. При этом, поскольку на западном направлении у СССР были развернуты более современные типы оружия, они и подлежали преимущественным сокращениям.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «СДАЧА ПОЗИЦИЙ» з дисципліни «Супердержави XX століття. Стратегічне протиборство»
