Как и все новое, постиндустриальное общество ставит массу проблем перед учеными, политиками, смысл которых сводится к сакраментальному вопросу. Что нас ждет в ближайшие годы? В данной постановке вопрос встречается наиболее часто, а за ним — надежда на лучшее и тревога за будущее. Станет ли новое тысячелетие воплощением чаяний всех предыдущих поколений, или ему уготована роль могильщика человечества — вопрос далеко не праздный. Так, известный футуролог из США Ол. Тоффлер более 10 лет назад предупреждал, что «следующее десятилетие станет ареной борьбы между сторонниками глобализации и националистами, которая отражает схватку умирающего общества с вытесняющей его новой глобальной системой получения общественного богатства1».
## 1 О. Toffler. Powershift: Knowledge, at the Edge of XXI Century. New York, 1990, p. 59.
О грядущем столкновении цивилизаций предупреждает и другой американский профессор С. Хантингтон в своей нашумевшей статье1. А название книги бывшего советника президента США по национальной безопасности З. Бжезинского: «Вне контроля. Глобальный беспорядок накануне XXI в.» говорит само за себя2.
## 2 Zb. Brzezinski. Out of Control. Global Turmoil on the Eve of the XXI-st Century. New York, 1993.
Один из ключевых вопросов этого ряда: что представляет собой богатство и власть в постиндустриальном обществе? Глобализация мирохозяйственных связей приводит к тому, что «власть денежного рынка берет верх над суверенной властью»1. При этом меняется качество власти: «в водовороте изменений власти кружится знание, воплощенное в новых технологиях»2.
## 1 Несбит Д., Эбурзин П. Что нас ждет в 90-е годы? М., 1992. С. 60.
## 2 О. Toffler. Powershift: Knowledge, at the Edge of XXI Century, New York, 1990, p. 67.
Глобальное управление, отмечает А. Б. Вебер, отнюдь не означает прямого административного управления, подобного тому, что осуществляют суверенные государства и их правительства в пределах национальной территории. Во-первых, это управление процессами (в обществе и биосфере), а не территориями, и, во-вторых, оно осуществляется в условиях, когда отсутствует суверенный агент власти (на глобальном уровне)1.
## 1 Вебер А. Б. Быть или не быть... Глобальное управление как мировая проблема // Мировая экономика и Международные отношения. 1993. № 4.
Богатство же постиндустриального общества — это информация в широком смысле слова, включающая не только знания, технологии, глобальные системы телекоммуникаций, но и всю ту культурную среду, которая производит, реализует и обменивается информацией, материализует ее в конкретных образцах техники, искусства, потребительских благ и т.д. Подобная культурная среда имеет тенденцию к расширению и интернационализации, сохраняя при этом свои национально-государственные границы. Такое богатство не может быть захвачено или завоевано. Попытка силой присоединить территорию государств постиндустриального общества к любой другой национальной территории будет равнозначна ее утрате, точно так же, как завоевание Рима варварами привело к его разрушению. Кроме того, захватчик не получит и материальных средств, поскольку «половина национального богатства этой страны будет переведена с помощью системы телекоммуникаций за границу в первый же час...1». То есть богатство постиндустриального общества может быть только интегрировано в более общее культурное пространство подобного же уровня, развития и поэтому военная сила может привести лишь к разрушению сложившейся системы управления, так как в ее основе лежат знания, а не сила.
##1 Несбит Д., Эбурзин П. Что нас ждет в 90-е годы? Мегатенденции. Год 2000. М., 1992. С. 61.
Таким образом, в условиях постиндустриального общества военная сила перестает быть основным инструментом политики. Впрочем, богатство и власть для каждой из групп государств имеет свое вполне конкретное содержание и борьба за овладение ими отнюдь не исключает применение военной силы. При этом, чем дальше государство отстоит от порога постиндустриального общества, тем больше у него стремления использовать военную силу или ее демонстрацию для достижения своих целей. Бесконечные вооруженные конфликты между африканскими государствами, демонстративные ядерные испытания, произведенные Индией и Пакистаном в мае 1998 года — очевидные подтверждения этому. Как известно «новая дуга нестабильности», проложенная З. Бжезинским, протянулась именно с Запада на Восток, от Адриатического моря, рядом с Балканами, до границ китайской провинции Синьцзян, с юга на север она делает петлю вокруг Персидского залива, охватывая часть Ближнего Востока, Иран, Пакистан и Афганистан, всю Центральную Азию. Исходя из этого, С. Хантингтон в упомянутой выше статье, предрекая столкновение цивилизаций, призывает Запад к сплочению против возможного нашествия с юга. Следует отметить, что именно в этих странах, по словам Ол. Тоффлера, нестабильность общества создает почву для воплощения в жизнь агрессивных высокоинтенсивных идеологий, таких, как религиозный фундаментализм, экофашизм, расизм, которые могут быть использованы в качестве знамени для борьбы против богатого «Севера». Распространение подобных теорий приобрело лавинообразный характер после терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне 11 сентября 2001 г.: мир заговорил о начале новой мировой войны — теперь уже между христианством и исламом, о «крестовом походе» цивилизованной части человечества (читай — богатого «Севера») против мирового терроризма (оплотом которого по умолчанию считается отсталый «Юг») и т.д. Принципиальной особенностью всех трех технологических революций, происшедших в мире, является то, что ни одна из них не отменила полностью позитивных результатов своих предшественниц. Так, и для постиндустриального общества продолжает оставаться богатством все то, что было ценно на протяжении истории — плодородные земли, люди, капитал, рынки сбыта, сырье и т.д. А власть, основанная на лидерстве, отнюдь не исключает наличия имущественной и личной зависимости. Поэтому на начальной стадии страны постиндустриального общества заинтересованы в сохранении и приумножении этого рода ценностей, что по всей вероятности, не исключает применения военной силы для их защиты. И одним из убедительных доказательств состоятельности политического реализма в международных отношениях в эпоху постиндустриализма служит «нефтяной фактор», который в той или иной мере влияет на внешнюю политику практически всех государств мира. Вот уже около ста лет «нефтяной фактор» является одним из основных элементов, влияющих на международные отношения. В этом смысле символично высказывание известного государственного деятеля Франции периода «третьей республики» Ж. Клемансо, который говорил во время Первой мировой войны, что «одна капля нефти равнозначна капле крови наших солдат»1. В свое время «Стандарт Ойл», «Ройал Датч», «Бритиш Петролеум» были зачинателями многих изменений и даже осложнений в мировой политике и подталкивали правительства крупнейших западных держав на неожиданные и по временам довольно радикальные внешнеполитические решения. Хотя, как считают многие аналитики, период чрезмерного могущества нефтепромышленников остался в прошлом, современная политика как ведущих государств, так и развивающихся стран по прежнему остается под сильнейшим воздействием энергетического, и прежде всего нефтяного фактора.
## 1 Hans J. Morgenthau. Politics Among Nations. The Struggle for Power and Peace. MKGraw-Hill, p. 130.
Этот феномен непосредственно отразился на развитии холодной войны, когда Вашингтон объявил зоной своих жизненных интересов часть Ближнего Востока, а Москва соблюдала в этом регионе особую сдержанность. Нефтяная политика обладает целым рядом особенностей. В силу ее консерватизма следует говорить об уже устоявшихся традициях международных отношений и формирования внешней политики государств в вопросах, прямо связанных с нефтью. Так, существует давнее «правило» относительно жесткого выяснения отношений между главными действующими лицами нефтедобычи (государства, нефтяные компании, банки и др.). Эта особенность объясняется как прибыльностью нефтяного бизнеса, так и тем обстоятельством, что нефтедобыча часто осуществляется в конфликтных и политически неустойчивых регионах. Традиция «силовых» решений по нефтяным проблемам объясняет частоту военных конфликтов и военных столкновений в этой области. Они происходили в различных регионах мира — от Латинской Америки до Юго-Восточной Азии. Идеология и зачастую мораль отступают на второй план, когда речь идет о контроле над «черным золотом» и безопасностью его транспортировки. Не случайно в период холодной войны Запад постоянно подозревал СССР в намерении распространить свой военно-политический контроль на нефтедобывающие регионы и открыто заявлял о готовности использовать все средства для предотвращения этой опасности. Нефтяной фактор и в самом деле приобрел особую значимость во внешнеполитической стратегии Советского Союза послевоенного периода. А в 70-е годы СССР создал систему относительной политической и экономической стабильности, основываясь преимущественно в том числе и на доходах от нефтяного экспорта. Открытие нефти в Северном море позволило значительно стимулировать экономическое развитие Великобритании и Норвегии. Что касается экономического положения нефтедобывающих стран Ближнего Востока, то оно тем более хорошо известно. Так, открытие крупнейших нефтяных месторождений быстро превратило отсталую Ливию в достаточно активную на международной арене страну, которая может позволить себе роскошь иметь главным внешнеполитическим противником самую мощную державу мира — Соединенные Штаты. Революция в Иране создала серьезную угрозу интересам США. Отныне иранская нефть становится важным фактором как ресурс экономики и как источник финансовой, военной и политической силы Ирана, который взял на вооружение антиамериканскую политику в регионе. Картер представлял вторжение СССР в Афганистан как начало нового широкого советского наступления на Ближний Восток. Однако США в тот момент оказались не готовы к эффективному ответу на выпад СССР. С приходом к власти администрации Рональда Рейгана в 1981 году были внесены значительные изменения во внешнеполитическую доктрину США, при сохранении прежнего стержня, ориентировавшегося на политику противостояния интересам СССР на Ближнем Востоке и в Афганистане. В политике по отношению к Афганистану США стали создавать пояс из союзников от Египта до Пакистана и активно финансировать афганских моджахедов. Эта концепция получила название «стратегического консенсуса». В отношении политики в Персидском заливе администрация Рейгана усилила вооруженные силы Саудовской Аравии, продав ей 60 бомбардировщиков F-15 и пять самолетов системы АВАКС. Кроме того, особое внимание было уделено подразделениям RDF, которые были переформированы в Центральный Штаб (CENTCOM). Эти меры создали для США все условия для адекватного ответа советским вооруженным силам в случае усиления угрозы интересам США в Персидском заливе. Администрация Рейгана активизировалась и в направлении разрешения арабо-израильского противостояния. После начала войны в Ливане в 1982 году начала реализовываться инициатива «Fresh Start», целью которой ставилось разрешение арабо-израильского конфликта и прекращение гражданской войны в Ливане. США исходили из подхода к достижению «стабильности на всем Ближнем Востоке, включая весь Аравийский полуостров». Это противостояние сверхдержав продолжалось вплоть до прихода к власти администрации Джорджа Буша. Изменения в противостоянии супердержав на Ближнем Востоке стали происходить с осуществлением в СССР политики демократизации, перестройки и гласности. Несмотря на то, что период противостояния «сверхдержав» остался позади и не может возобновиться в обозримое время, США по-прежнему сохраняют «особые отношения» с такими ключевыми нефтедобывающими государствами, как Саудовская Аравия и Кувейт, и с повышенной подозрительностью относятся к любым движениям «посторонних» в регионе, объявленном сферой жизненных интересов Америки. Особенно болезненная, чтобы не сказать — маниакальная, подозрительность проявлялась по отношению к внешней политике Советского Союза. Например, сенатор Дэвид Борен — председатель сенатской комиссии по разведке в статье «Зловещая политика Горбачева на Ближнем Востоке» писал: «За миротворческими визитами президента Горбачева во время завершения войны в заливе может прослеживаться долгосрочная региональная политика против США, возглавляющих многонациональные силы». Он описывает советскую внешнюю политику как «вредительскую». В течение кризиса в Персидском заливе 1990—1991 гг. произошли изменения во взаимоотношениях СССР и США. 29 января 1991 г. между сторонами было подписано соглашение в соответствии с резолюцией ООН о создании коалиционных сил для пресечения иракской оккупации Кувейта, что было результатом совместной работы министра иностранных дел СССР и госсекретаря США. Несомненно, что конец холодной войны, вывод войск из Афганистана и пресечение иракской оккупации Кувейта отразились на взаимоотношениях СССР и США, который перестал рассматривать Советский Союз как «империю зла». Однако внешнеполитическая доктрина Буша-старшего была амбивалентна. Его обращение к выпускникам Военно-воздушной академии 1991 года прекрасно отражает двойственный подход по отношению к Советскому Союзу: «Я говорил выпускникам 1986 года, что не может быть сомнений по отношению к СССР как нашему главному сопернику. Наши две системы представляли фундаментальные различия ценностей. А теперь мы, кажется, стоим перед глобальными политическими изменениями... . Но не стоит забывать, что у Советского Союза есть непомерная военная сила. У них крупнейшие военно-воздушные силы в Европе и пять новых стратегических ракетных систем, и в будущем они могут быть готовы к новому витку противостояния1».
## Text of Address to Air Force Academy. 1991. May 29. Joint Military Net Assessment, pp. 3—4.
Несмотря на радикальное изменение ситуации глобального противостояния, Вашингтон приложил все необходимые усилия, чтобы утвердить свою доминирующую роль на Ближнем Востоке. А военное вмешательство коалиционных сил в ирако-кувейтский конфликт еще раз показало всему миру, что США не остановятся перед применением силы в вопросах, касающихся их жизненных интересов.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Постиндустриализм и нефтяной фактор» з дисципліни «Каспійська нафта: економіка і геополітика»
