Канто-лапласовский этап первого периода. Первые бреши в метафизическом взгляде на природу
Первые бреши, по выражению Энгельса, в старом, окаменелом, метафизическом воззрении на природу были пробиты в середине и второй половине XVIII в. в результате создания космогонической гипотезы Кантом и Лапласом и разработки атомно-кинетической концепции М. В. Ломоносовым, а также некоторых других естественнонаучных открытий, в частности, благодаря свержению теории флогистона в химии в конце XVIII в. Основных трудов Ломоносова по естествознанию, выполненных им в течение второй трети XVIII в., точнее с 1741 по 1765г., Энгельс, по-видимому, не успел прочесть, хотя он знал о их существовании из книги Боуринга «Российская антология. Образцы произведений русских поэтов» (Лондон, 1821). Единственное произведение Ломоносова, которое включил в свою книгу Боуринг, — стихи «Вечернее размышление о божьем величестве, при случае великого северного сияния», — содержит философские и естественнонаучные идеи, свидетельствующие о передовых взглядах русского ученого-энциклопедиста, о его материалистическом мировоззрении. Его атомно-кинетическая концепция, основанная на принципе сохранения материи и движения и содержавшая зародыши позднейших идей «новой атомистики» и учения о превращении форм движения, несомненно, пробивала одну из первых, если не первую брешь в господствовавшем тогда метафизическом взгляде на природу. К великому сожалению, Энгельс, очевидно, узнал о Ломоносове и его трудах уже после того, как написал свои главные произведения, причем из всех ломоносовских трудов смог ознакомиться лишь с упомянутым выше стихотворением «Вечернее размышление...». Вот почему имя Ломоносова не встречается в работах Энгельса, кроме выписки из вышеназванной книги Боуринга. Переход от метафизического взгляда на природу к диалектическому происходил крайне медленно, противоречиво, и затянулся почти на 80—100 лет. Астрономия как наиболее развитая отрасль естествознания, а потому и наиболее подготовленная к восприятию новых идей, оказалась и на этот раз впереди других его отраслей. Вспомним, что начало научного естествознания Энгельс связывал с открытием Коперника, сделанным именно в области астрономии. Спустя двести лет с небольшим, астрономия снова оказалась пионером по части перехода от метафизического признания абсолютной неизменности всего сущего к идее развития. В дальнейшем мы увидим (см. § 3 этой главы), что и в XIX в. астрономия сохранила этот свой характер зачинателя новых на- 389
правлений в естествознании, что обнаружилось и в открытии Нептуна Леверье, и в создании спектрального анализа Бунзеном и Кирхгоффом. В чем же состоял тот серьезный удар по метафизике, который нанес Кант в 1755 г. своим сочинением «Всеобщая естественная история и теория неба, или Опыт об устройстве и механическом происхождении всего мироздания на основании ньютоновских законов»? Охарактеризовав метафизический взгляд на природу, Энгельс писал, что первую брешь в метафизическом воззрении на природу пробил не естествоиспытатель, а философ. Солнечная система, а значит, и наша Земля, предстали как возникшие во времени. «Если бы подавляющее большинство естествоиспытателей не ощущало того отвращения к мышлению, которое Ньютон выразил предостережением: физика, берегись метафизики! — то они должны были бы уже из одного этого гениального открытия Канта извлечь такие выводы, которые избавили бы их от бесконечных блужданий по окольным путям и сберегли бы колоссальное количество потраченного в ложном направлении времени и труда» [20, с. 351]. Другими словами, в открытии Канта лежал ключ к преодолению основного противоречия естествознания его первого периода. В своей работе Кант обратил внимание на то, что известные в то время планеты и их спутники движутся в ту же сторону, в которую вращается и Солнце, и что их орбиты находятся в одной плоскости с плоскостью солнечного экватора. На основании этого он выдвинул гипотезу, что когда-то раньше вещество Солнца и планет составляло единую массу, так называемую первоначальную туманность. Туманность эта, подобно газу, представляла, по Канту, материю в состоянии крайней разреженности. Между частицами материи действовали силы притяжения, подчиняющиеся закону всемирного тяготения; но одновременно между ними, как и во всяком газе, действовали и противоположные силы, силы отталкивания. В результате борьбы противоположных сил первоначальная газообразная масса пришла во вращательное движение; она уплотнилась и образовала центральное тело — Солнце; планеты же образовались из периферийных частиц, совершающих вокруг центра правильное кольцевое движение. Таким образом, возникновение Солнечной системы происходило, по Канту, диалектически — в борьбе притяжения и отталкивания, в силу заложенного внутри самой материи противоречия. Происхождение Вселенной было объяснено без вмешательства сверхъестественных сил, следовательно, объяснено материалистически, научно. Наконец, в противовес идее абсолютной неизменности природы была обоснована на естественно-научном материале идея развития и тем самым была пробита брешь в метафизическом мировоззрении естествоиспытателей. Космогоническая гипотеза Канта могла стать отправным пунктом дальнейшего прогресса науки: если Земля имела свою исто- 390
рию во времени, то историю во времени, а не только в пространстве должны были иметь ее теперешнее геологическое, географическое, климатическое состояние, ее растения и животные. Если бы ученые сразу начали исследования в этом направлении, то нынешнее состояние науки было бы продвинуто значительно дальше. Но этого не произошло. Открытие Канта именно потому, что оно в корне противоречило господствовавшему тогда метафизическому способу мышления естествоиспытателей, осталось в то время незамеченным. Метафизически мыслившие ученые его просто не восприняли, не поняли, прошли мимо него как чего-то для них совершенно чуждого. Характеризуя французский материализм XVIII в. и его метафизичность, Энгельс отмечал: «Кантовская теория возникновения солнечной системы тогда только что появилась и казалась еще лишь простым курьезом» [21, с. 287]. Это означало, что практически космогоническая гипотеза Канта и Лапласа при всей серьезности нанесенного ею удара по метафизике, все же еще не могла опровергнуть и даже заметно пошатнуть общий метафизический взгляд на природу и ликвидировать существовавшее в XVIII в. основное противоречие внутри естествознания того времени. Это была пока только локально пробитая брешь в метафизическом воззрении на природу, сохранявшая нетронутым само это воззрение в целом. Значительно больший внешний эффект вызвала первая революция в химии, состоявшая в опровержении ложной теории флогистона и в утверждении новой кислородной теории, выдвинутой в 80-х годах XVIII в. Лавуазье и его учениками. Однако по своей сущности эта революция еще не вводила в химию идеи развития, как это делала в отношении астрономии космогоническая гипотеза Канта и Лапласа. Революция в химии выполнила в основном другую задачу, гносеологически и методологически сходную с той, какую выполнил в астрономии Коперник: «Лавуазье... впервые поставил на ноги всю химию, которая в своей флогистонной форме стояла на голове» [24, с. 19, 20]. Все же Энгельс подчеркивает, что поразительно быстрое развитие химии со времени Лавуазье разрушало старые представления о природе и тем самым подготовляло вступление идеи связи и развития в химию. Вместе с тем, поскольку флогистон как «невесомый флюид», стоял по сути дела в одной шеренге с другими «невесомыми жидкостями», составлявшими тогда предмет физики (теплородом, электрическими «жидкостями» и т. д.), то его крушение в химии могло повлиять на судьбу этих физических «флюидов». Однако тот же Лавуазье, отвергая флогистон, продолжал признавать теплород, как это делал и Дальтон в начале XIX в. В биологии также осуществлялись первые шаги в сторону эволюционных идей. «Характерно, — писал Энгельс, — что почти одновременно с нападением Канта на учение о вечности Солнеч- 391
ной системы, К. Ф. Вольф произвел в 1759 г. первое нападение на теорию постоянства видов, провозгласив учение об эволюции» [20, с. 354]. Речь идет о диссертации К. Ф. Вольфа «Теория зарождения», в которой он опровергал метафизическую теорию преформации и научно обосновывал теорию эпигенеза. Однако и этот удар по метафизике не мог тогда сломить метафизического воззрения на природу или хотя бы в значительной степени подорвать его. Словом, естествознанию XIX в., положившему начало второго периода своей истории, от естествознания XVIII в. в наследство досталось еще фактически непоколебленное метафизическое и механическое воззрение на природу, которое прочно закрепилось в головах ученых в качестве своеобразного способа их мышления и способа объяснения ими явлений природы. Когда же была раскрыта в достаточной мере объективная диалектика природы благодаря нараставшей массе естественнонаучных открытий, рухнула, наконец, старая метафизическая картина природы с ее абсолютной неизменностью, но сохранился потерявший уже всякое объективное обоснование старый, метафизический метод мышления самих естествоиспытателей. Тем самым противоречие первого периода развития естествознания ушло с исторической сцены, но не совсем, а трансформировавшись в новое противоречие, свойственное второму его периоду, а именно в противоречие между объективной и субъективной сторонами естественнонаучного движения — диалектическим содержанием новых научных открытий и теорий и метафизическим способом мышления самих естествоиспытателей.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Канто-лапласовский этап первого периода. Первые бреши в метафизическом взгляде на природу» з дисципліни «Марксистка концепція історії –XIX століття»
