Давно пришла пора дать объективную оценку исторического места советского коллаборационизма во второй мировой войне, а также определить действительную реакцию советских властей и населения на это явление. В этой связи хотел бы отметить, что в целом разделяю общую оценку деятельности Власова и его сторонников, которая содержится, прежде всего, в работах большого знатока этой проблемы немецкого историка И. Хоффмана. Деятельность власовцев действительно представляет собой часть как советской истории, так и истории второй мировой войны. Вместе с тем некоторые из высказываемых Хоффма-ном положений нуждаются, на мой взгляд, в дальнейшем обсуждении. В первую очередь речь идет о самом понятии "власовское движение". Полагаю, что создать "движение", если под ним подразумевать борьбу больших масс людей, Власову все же не удалось. Неубедительно звучит и утверждение, что Власов не имел свободы выбора союзника. "Только на немецкой стороне и только с помощью немцев, – утверждает в своих трудах Хоффман, – власовцы получали возможность вооружиться для предстоящей освободительной войны". Так ли это? Во-первых, поиск союзника, да еще такого одиозного, как Гитлер и его сообщники, свидетельствовал о том, что Власов не верил (и не без основания) в поддержку со стороны населения оккупированной территории СССР, если он попытается развернуть в советском тылу партизанскую борьбу. А, во-вторых, мы знаем, как мужественно, без каких-либо союзников и с мизерной надеждой на победу на протяжении долгих лет войны и даже после нее сражались за свободу и национальную независимость Организация украинских националистов под руководством С. Бандеры и ее Украинская повстанческая армия. Это следует признать вне зависимости от того, как мы оцениваем цели и методы бандеровцев. Некоторые исследователи сравнивают сотрудничество Власова с германскими властями с деятельностью Пилсудского, который в годы первой мировой войны сражался на стороне австрийцев для формирования и вооружения 334 новой польской армии, выступая с такой патриотической целью, как освобождение своей родины от русского царизма. Но подобное сравнение неуместно и некорректно, ибо Пилсудский действительно использовал одного внешнего врага против другого, но отнюдь не против своей родины. В ряде трудов по истории РОА встречаются утверждения, что во время двух пропагандистских поездок Власова на оккупированные территории СССР местное население встречало его "горячо", и на этом основании делается вывод, что "власовское движение" было массовым. С такой категоричностью суждения трудно согласиться. Некоторые архивные документы свидетельствуют, что на подобных встречах нередко были слышны выкрики о том, что генерал не знает, как ведут себя немецкие оккупанты, как они издеваются над русским народом, и поэтому с ними невозможно сотрудничать. Власов, видимо, отдавал себе отчет в антигерманских настроениях советских военнопленных, "восточных рабочих" и местного населения. Об этом свидетельствовали его попытки несколько дистанцироваться от немцев и подчеркивание национального характера движения. Он, например, высказывался о том, что "чужой кафтан не по русскому плечу", что Россия никогда не станет чьей-либо колонией и т.д. В нескольких своих меморандумах в адрес немецких властей Власов отмечал близорукость руководителей оккупационных органов на Востоке, предлагал сформулировать промежуточную цель борьбы, чтобы привлечь русское население к антисталинским действиям. Он высказывал также недовольство отношением германских властей к "восточным рабочим". В одном из своих выступлений в Псковской области он сказал: "Германская нация в союзе с русскими поможет сбросить сталинскую диктатуру – как русские помогли немцам освободиться от Наполеона". На этом же собрании он поставил перед слушателями вопрос, хотят ли они быть рабами немцев? В ответ послышалось дружное "Нет". Выступая в Гатчине, Власов позволил себе и такой пассаж. Как отмечается в отчете немецкого переводчика Гиммлеру, генерал заявил, что в настоящее время русские антисталинцы являются гостями немцев, но после победы 335 немцы станут "нашими дорогими гостями". Это вызвало крайнее раздражение Гиммлера и Розенберга, а фельдмаршал Кейтель распорядился подготовить приказ о возвращении Власова в лагерь для военнопленных. Правда, позднее приказ был отменен, и Власов содержался под наблюдением в берлинском пригороде Далеме. Но впредь ездить на оккупированную территорию ему было запрещено. С проблемой отношений с союзниками тесно связана и часто встречающаяся в литературе концепция так называемой третьей силы. По утверждению некоторых лидеров "власовского движения", оно стало такой силой между Германией и Советским Союзом или, по крайней мере, могло бы стать после крушения Германии, если бы, как предполагал Власов, в конце 1945 г. произошел конфликт между Советским Союзом и западными державами. Что касается первого утверждения, то один из офицеров штаба Власова капитан В.К. Штрик-Штрикфельд даже назвал свои воспоминания "Против Сталина и Гитлера". Против Сталина власовцы и их предшественники действительно воевали уже с осени 1941 г. вплоть до 12 мая 1945 г., против Гитлера – всего лишь три дня, да и то только в Праге. Поэтому вряд ли правомерно считать, что Сталин и Гитлер были равноценными противниками власовцев. Значит, в данном случае власовцы ни в коей мере не были "третьей силой", а сражались исключительно на стороне Германии, хотя их цели и могли не во всем совпадать. Относительно второго варианта развития событий, то, очевидно, не нужно быть пророком, чтобы представить себе, на чьей стороне оказались бы власовцы. Из высказываний того же Власова следует, что он готов был сражаться против Советского Союза совместно с англо-американскими союзниками. Это означало, что и в данном случае никакой "третьей силы" на деле не существовало бы. Принципиальное значение имеет дискуссия о том, как правильнее рассматривать создание "власовской армии": в качестве детища германского руководства в условиях близкого поражения Германии или же как автономную акцию Власова и его сподвижников, предпринятую независимо от воли Гитлера или даже вопреки ей. Полагаю, что рассматривать "власовскую армию" "саму по себе и независимо" от немцев значило бы не учитывать реальной 336 обстановки, в которой она создавалась и действовала. Совершенно ясно, что без заинтересованности германских военных властей (неважно, верховного командования или фронтовых командиров) никакие иностранные воинские формирования на территории Германии были бы немыслимы. Другое дело, что в определенный период Гитлер был в этих формированиях менее заинтересован, чем в последний период войны. Можно согласиться с утверждением ряда западных и отечественных ученых и публицистов, что деятельность власовцев в годы войны была "опаснейшим вызовом" советскому режиму. Но трудно понять, почему в силу этого она, как сейчас приходится слышать, вполне достойна занять почетное место в истории России. Полагаю, что речь может идти скорее не о "почетном", а о трагическом месте в нашей истории. Не случайно такие знатоки этой проблемы, как А.И. Солженицын и покойный историк A.M. Некрич, так и не дали однозначной оценки Власову. Какое же отражение "власовское движение" находило в общественном сознании советского народа во время войны и какая оценка дается ему в наши дни – полвека спустя? По-видимому, необходимо исходить из следующего несомненного факта: несмотря на то зло, которое принес советским людям сталинский террор в 30-е годы, большая часть народа в период борьбы против фашизма перед лицом опасного врага была настроена решительно против немецких захватчиков и сплочена, как никогда ранее. Советские люди были убеждены, что именно в эти дни, в тяжелых боях с фашизмом решалась сама их судьба: стоял вопрос о том, будет ли он существовать или подвергнется порабощению и истреблению. Естественно, что любой, кто ослаблял это необходимое для победы единство, встречал отпор и осуждение, тем более, если это касалось вооруженной борьбы против Красной Армии. Ни при каких условиях не мог вызывать массового сочувствия или симпатий тот, кто помогал противнику. На всем протяжении войны, особенно в 1942 г. и вплоть до Сталинградской победы, власовские листовки действительно были опасны для советского командования, и оно принимало крайне жесткие меры против тех, кто хранил, 337 а тем более распространял их. Мой собственный фронтовой опыт свидетельствует, что аргументы в отношении сталинского режима, использовавшиеся во власовских листовках, были более убедительны, чем в немецких. Однако мы в то время даже не стремились рассуждать о том, почему же сотни тысяч соотечественников встали под чужие знамена, не желали анализировать корней этого феномена. Советские люди были абсолютно убеждены лишь в одном: любой, кто одет в форму вермахта, является его личным врагом, сообщником убийц и насильников. Поэтому расстрелы или казни через повешение задержанных в период наступления советских войск коллаборационистов воспринимались как совершенно справедливое наказание. Что же касается депортации сотен тысяч бывших военнопленных и граждан целых республик в Сибирь уже после войны, то о ее масштабах вообще в те годы почти никто на знал. Поэтому в общественном сознании легионы и власовцы воспринимались как "кучка изменников родины" и уголовников, хотя, несомненно, их деятельность прежде всего была политической. Так продолжалось до середины 50-х годов. Из появившихся после смерти Сталина первых воспоминаний о советских военнопленных и власовцах население узнало весьма скромные сведения о трагической судьбе этих людей. Но борьба вокруг оценки их поведения, которая всегда была довольно жесткой, продолжается и поныне. Подавляющее большинство граждан государств прежнего Советского Союза резко осуждают бесчеловечный сталинский режим. Когда же заходит речь о политической оценке тех, кто вел активную борьбу против этого режима, то возникает, казалось бы, парадоксальная ситуация: люди готовы сочувствовать тем узникам сталинского режима, которые были заточены в многочисленные лагеря ГУЛАГа и, по существу, не могли активно бороться против него. Однако эти же люди психологически и поныне не готовы понять и принять тех, кто с оружием в руках сражался против того же режима. И это, видимо, до сих пор оправданно, поскольку власовцы и поныне отождествляются в массовом общественном сознании с гитлеровскими захватчиками. Иное дело – отношение к коллаборационистам военного времени в целом. Жизнь всегда богаче, сложнее, 338 многограннее любых, даже самых устоявшихся, схем и стереотипов. Поэтому хочется верить, что с течением времени отношение к коллаборационистам – исключая, конечно, подлинных военных преступников, карателей, которым нет и не может быть прощения, – наверняка изменится. Новые поколения наших соотечественников сумеют, очевидно, более глубоко и непредвзято оценить мотивы поведения многих коллаборационистов, увидеть и понять трагичность их судеб.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «"Третья сила" или детище вермахта?» з дисципліни «Інша війна: 1939 – 1945»
