МЕТОДЫ ИЗУЧЕНИЯ СЕМЕЙНЫХ БИОГРАФИЙ И ЛИНИЙ ЖИЗНИ СЕМЬИ
Разные люди вспоминают прошлое по-своему, даже если воспоминания относятся к четкой очередности прошлых событий. И дело не в том, что разная у всех память на даты, — значимость одних и тех же событий другая. Поэтому вспоминаемое в первую очередь более значимо, чем все всплывающее в памяти в конце. Задача исследования в том, чтобы выяснить, с чем связана эта значимость в личностно-се-мейном аспекте (обшепсихологические законы памяти, например, относящиеся к «эффекту неоконченного действия», запоминающегося скорее, чем завершенное, здесь не имеются в виду). К примеру, при социометрических блицопросах автору книги удавалось определять социометрический статус лидеров по первым называемым каждым рабочим фамилиям и именам товарищей по бригаде. Последующий выбор коллег на основе социометрических критериев подтвердил результат, получаемый «мгновенно», когда социолог просит назвать по фамилиям и именам всех членов бригады (чтобы найти того человека, который «сейчас нужен»). В памяти членов бригады, даже новичков, — прежде всего ее вожаки и ситуативные лидеры. Авторы методик определения психологического возраста Е. И. Го-ловаха и А. А. Кроник выяснили, что у половины респондентов личный временной центр совпадает с хронологическим настоящим, тогда как у четверти он находится между событиями прошлого (это более характерно для женщин), а у 28% — будущего (это характернее для мужчин). В эксперименте участвовало 45 инженеров — мужчин и женщин в возрасте от 22 до 32 лет. Следовало отобрать 10 наиболее важных событий своей жизни, упорядочить их хронологически, затем указать между двумя любыми событиями настоящий момент — «Я здесь». Специальный тест показал, что у людей, чье психологическое «сейчас» совпадает с хронологическим, больше глубоких привязанностей — с половиной своих «значимых других» они «вместе», а не «порознь» и не «рядом». Среди респондентов, чье Я смещено в прошлое или будущее, меньше ощущается связь с людьми: лишь с 28% значимых для них людей они «вместе», а с 52% — «порознь». Хуже всего с привязан- 209 ностями у живущих в будущем: «вместе» — 15%, «порознь» — 62 %64. Материалы проведенных экспериментов позволили авторам разработать специальный компьютерный тест для психологического анализа личной жизни и жизненного пути других людей — LifeLine, который рекомендуется применить каждому в день рождения или на Новый год для подведения итогов и уточнения перспектив на будущее65. Следует добавть, что чувствовать себя моложе своего хронологического возраста и, значит, как бы жить полнокровнее и творчески продуктивнее можно, но в рамках социальных норм возраста и допустимых отклонений. Многие проявления форм поведения, присущего не своей возрастной стадии, подвергаются негативным санкциям. Биографический метод применяется в разных социальных науках и представлен разными по характеру способами исследования. В социологии его применение обычно связывают с потребностями гуманистической традиции, противостоящей позитивизму, исключающему индивидуальную жизнь из анализа. Из триединой основы социологии —- биография, история, социальная структура — выпали первые два элемента, и объект социологии оказался утерянным, а само исследование рискует превратиться в калейдоскоп голых схем вне всякого исторического и человеческого опыта. Как считает английский социолог К. Пламмер, пропагандист качественных методов в социологии, «парадигма индивида, активно действующего в противостоящем ему социальном мире», была вытеснена парадигмой «объективно заданной структуры, подчиняющей себе индивидов». Различные виды биографического метода, такие, как истории жизни (life history), рассказы очевидцев (oral histories), дневники, письма, исповеди, фильмы, фотографии и т. д., дают возможность услышать реальные голоса людей и приблизить социологию к описанию жизненных путей вне формальных, табличных и прочих данных. Отсутствие жестких «количественных рамок», по Пламмеру, позволяет при глубинном методе историй жизни строить теоретические заключения как на анализе отдельных случаев, так и на анализе общностей. В связи с этим дается ссылка на исследование О. Левиса «Дети Санчеса», где по описанию истории жизни пяти мексиканских семей интерпретируются социально-исторические изменения в Мексике. Способ организации качественных исследований в отличие от количественных — более открытый интуиции ученого, сами гипотезы рождаются в ходе сбора материала, причем не исключается и случайность, как это произошло, м Сколько Вам лет? Линии жизни глазами психолога / Под ред. А А. Кро-ника. М , 1993. С. 7-8 65 LifeLine и другие новые методы психологии жизненного пути / Под ред А. Кроника. М., 1993. * ». i 210 например, с У.Томасом, нашедшим объект своего будущего исследования у себя под ногами, когда пачка писем была выброшена из окна дома где-то в Чикаго. Метод историй жизни, скорее, приводит к гипотезам, чем к конструированию теорий66. Из вышесказанного видно, что метод жизненной истории чаще всего оказывается своеобразной разновидностью глубинного интервью и потому несет в себе все недостатки подобного социологического исследования. Только реифицированные, овеществленные свидетельства жизненных биографий, не предназначавшиеся для исследования, могут служить более надежным источником для анализа жизненных путей, чем материалы опросов. Английский социолог Пол Томпсон, придающий огромное значение методу жизненной истории при анализе семьи и ее роли в социальных изменениях, сближает социологический интерес к истории жизни и интерес историков к «устным историям» на основе их общности как методов определения жизненной ретроспективы в глубинном интервью. «Для социологов, — пишет Томпсон, — разочарованных голым массовым эмпиризмом количественных обследований и агрегированием большим объемом данных, которые абстрагированы от своих источников во вневременных, безличностных срезах, история жизни предлагает информацию по самой своей сути, связанную воедино и уходяшую своими корнями в реальный социальный опыт...Через подлинную историю жизни как свидетельства, умышленно или нет, временное измерение заново вводится в социологическое исследование: жизненный цикл, социальная мобильность... уже не могут быть искусственно остановлены и разобраны на части, как часы, но должны анализироваться такими, как они есть в вечном росте и упадке, по крайней мере на протяжении жизни одного поколения. Для первых главных теоретиков социологии — Маркса и Конта, Вебера и Дюркгейма — было аксиомой то, что настоящее является частью истории. История жизни как метод в противоположность выборочному обследованию несет в себе ту же самую исходную посылку. Для историков ход времени всегда был отправной посылкой... Прямое использование самого интервью, сбор «устных» свидетельств путем проведения полевых исследований стали ключевой инновацией. «Устная история» частично вышла из попыток использовать устные традиции, передававшиеся в обществах, где отсутствует грамотность... Для тех... историков, которые изучали недавнюю политическую и социальную историю, привлекательность интервьюи- 66 Цит. по рецензии В. Семеновой на книгу К. Пламмера: Документы Жизни. Введение в проблематику и литературу по гуманистическому методу. Лондон, 1990. Вопросы соииологии 1993. № 1—2. С. 167—I 211 рования...первоначально являлась просто практической: не было доступа к достаточному количеству документов... И только благодаря опыту интервьюирования историки обнаружили, что устная история может привнести не только больше пластов информации, но и совсем новые перспективы — свидетельства, а также интерпретации с точки зрения обычного мужчины, женщины или ребенка о том, что, по их мнению, больше всего влияло на их жизнь. Именно это открытие сделало европейскую устную историю не просто методом, а движением, и его основополагающее стремление имеет много общего с целями социологии историй жизни.»67. Таким образом, факты, сообщаемые в историях жизни, могут быть полностью поняты только в контексте всей жизни. Материалы семейных биографий, сохраняя свою уникальность, как бы дополняют широкие социологические обобщения. Стоит видеть разницу между исповедью, рассказом о жизни, имеющим свою внутреннюю структуру, и ответами респондента, сведенными к галочкам и кружкам рядом с заранее составленными социологом и напечатанными в списке вопросами. В интервью социолог как бы совершает насилие над другими людьми, во-первых, физическое, когда на пороге дома добивается согласия на вторжение в чужую жизнь, во-вторых, психологическое, когда навязывает свою систему рассуждений и вопросов, содержащихся в вопроснике. Подобная власть того, кто формулирует вопросы, над тем, кто отвечает на них, оказывается как бы перевернутой в автобиографии: ситуация исповеди освобождает рассказчика (информанта) от роли «ответчика на вопросы» и. с другой стороны, втягивает социолога как представителя «подразумеваемого слушателя или читателя» в ситуацию невмешательства в ход рассказа, в молчаливое выслушивание. Информант свою исповедь не может рассказывать в никуда, он адресуется, но не к реальному слушателю-социологу, а, как считает Мартина Бур-гос, к «подразумеваемому читателю». Помимо подобной инверсии, она выделяет также перенесение и преодоление как специфические признаки жизненной истории, отличающие исповедь от обычного взаимодействия интервьюера и интервьюируемого. Становясь рассказчиком, интервьюируемый предлагает свое видение мира и себя в нем, в ходе исповеди продуцируемый мир, отличающийся как всякая интерпретация от реального, приобретает связность, цельность и логичность благодаря наличию рассказчика. Перенесение реального мира в проецируемый рассказчиком и сосгавляет особен- 6-1 Томпсон П. История жизни и анализ социальных изменений // Вопросы социологии 1993. .№ 1-2 С 129-130. г ,(х .-.{. 212 ность биографии как вида интервью, причем это существование проекции возможно благодаря непринужденности ситуации, когда социолог выступает, скорее, в роли помощника, чем наставника. Что касается рассказчика, то он выступает в трех ипостасях, рассказывая о своей жизни от первого лица: в качестве субъекта ситуации интервью (интервьюируемого), в качестве рассказчика и в качестве героя повествования (индивидуального или как члена семьи). Преодоление характеризует некую тождественность реального и интерпретируемого мира — автобиографические материалы и модели в качестве фрагментов биографии, как бы ни были они полны, никогда не становятся историей жизни. Последняя возникает из синтезирования разнородных элементов в сюжете, благодаря которому достигается согласие между фрагментами (поиск согласия вообще составляет «неустранимую предпосылку» коммуникационного дискурса)68. Мартина Бургос настаивает на том, что о жизненной истории можно говорить, если в исповеди есть сюжет, т. е. некая начальная ситуация-завязка, потом событие, прерывающее автоматизм стабильности и порядка, и, наконец, развязка, когда восстанавливается старый или учреждается новый порядок. Опыт показывает, что подлинные жизненные истории складываются, если приобретают форму эпического романа и рассказчику удается в разных контекстах придерживаться общей модели. Непрерывность рассказа и прерывность жизненной линии лучше всего сосуществуют в форме беллетризованного повествования. Следует отличать многочисленные автобиографии, написанные мемуаристами-непрофессионалами (это превосходные источники для социологического исследования), от историй жизни как редуцированных, заниженных версий беллетристической литературы. Первые — автобиографические свидетельства, простые, искренние, в чем-то примитивные, без признаков литературного стиля; вторые предполагают стиль, ибо Я рассказчика функционирует своеобразно: в начале рассказа некая отстраненность, потом постепенно Я включается в роль рассказчика, усиливающуюся по ходу изложения своей жизни. Каким образом можно отличить текст, составленный из кусочков и фрагментов рассказов о практических событиях личной и семейной жизни, от текстов — историй жизни? Это делается посредством изучения всего процесса создания жизненных историй, от начала интервью до анализа данных. М. Бургос рекомендует следующие прин- й5 Дискурс — социально выраженное рассуждение, хотя и объединяет субъекта изложения с субъектом высказывания в вербальной (словесной) коммуникации, направленной на повествование о жизни индивида, тем не менее само по себе не является жизненной историей 213 ципы включения повествовательных историй в аналитический процесс: «Во-первых, надо точно определить «подразумеваемого читателя» внутри самого рассказа, чтобы установить, кому в действительности адресуется история жизни. Во-вторых, важно узнать тот конкретный вид внутреннего напряжения, который порождает потребность рассказывать свою историю жизни, ибо можно быть уверенным, что рассказывание истории своей жизни — событие далеко не «естественное». История жизни может быть понята как реакция на ситуацию, в которой под угрозой оказывается самоопределение субъекта .. Сообщая о своем жизненном пути, человек избавляется от неудобной жизненной ситуации, изживает неприятности. Таким образом, история жизни возникает, видимо, как результат экзистенциальных трудностей. Далее, нельзя забывать, что история жизни рождается из взаимодействия двух усилий — из результата воспоминаний рассказчика о своем детстве, этом введении в основную историю жизни, и из того, что существует в настоящем времени в рассказывании, что и создает историю жизни как повествовательную форму... ...Я считаю истории жизни лучшим, возможно, единственным материалом, могущим послужить основой исследования того, как индивид строит социальный образ самого себя в результате жизненного взаимодействия нескольких сил. Начав со «вступительной сцены детства» (которую рассказ должен отнести в прошлое как нечто преодоленное, чья функция в рассказе — быть моментом выделения себя из малого сообщества и., формирования самосознания), рассказ продолжается вплоть до самого момента повествования. Эта последовательность подразумевает способность рассказчика иметь единую точку зрения на сменяющие друг друга этапы жизни — жизни, рассматриваемой как долгое путешествие. Побуждение рассказывать историю своей жизни возникает из ощущения, что такая длительность... находится под угрозой... Отсюда... потребность оставить метку как личный вызов непрерывному течению времени, как свидетельство индивидуально-особенного пути отрицания смерти. Это дважды проявляется в структуре жизненной истории: в первый раз при отрицании малого сообщества... во второй раз как неизбежный конец любой индивидуальной истории»69. Разумеется, многое из сказанного относится и к рассказам членов семьи о семьях, в которых им приходилось существовать, — о родительской семье, о своей репродуктивной семье и о семьях своих детей. Интерпретация возникающих в жизненных историях образов семьи 69 Бургос М. История жизни. Рассказывание и поиск себя // Вопросы социологии. Том 1. 1992 № 2. С 124-129. 2U целиком зависит от содержательных теорий, применяемых исследователями. Различие концептуальных парадигм в полной мере проявится при альтернативных интерпретациях материалов одних и тех же историй семей (кстати говоря, это хороший способ сопоставления противоположных теорий — взять и посмотреть взаимоисключающие объяснения одних и тех же жизненных биографий семей). В последние годы заметен подъем интереса к биографическому методу, и не только со стороны тех, кому не мила социология, оперирующая цифрами. «В настоящее время, — отмечают авторы «Введения» к книге «Судьбы людей», — он используется везде, где исследователя интересует субъективный опыт переживания социально-исторических процессов (войны, революции, кризисы, миграция) и определенных фаз человеческой жизни (детство, болезнь и смерть)»70. Метод жизненных историй людей оказывается одновременно средством изучения семейных биографий. «Одной из разновидностей биографического метода, — говорится в книге, — является реконструкция истории семьи на протяжении нескольких поколении в рамках меняющегося социального контекста. Этот способ был назван методом социальных генеалогий в комментариях и сравнениях. Данная техника состоит во включении в поле опроса нескольких поколений родственников, в том числе пожилых людей, открывших благодаря их семейной памяти доступ к истории своих родителей, рожденных в начале века. Информация о родственниках позволяет наблюдать историю параллельных и перекрещивающихся линий родства. Основанный на анализе биографических текстов, метод социальных генеалогий впервые был применен в 80-е годы во Франции, Англии и Квебеке (Канада), где дал интересные результаты Исследования продемонстрировали богатство жизни простых людей, их надежды, поступки, особенности вербального взаимодействия, т. е. раскрыли малоизвестную повседневную историю народной жизни. Результаты исследования показали, что не столько правительства управляют страной, сколько жизненные стратегии обывателей, формирующиеся в рамках определенной свободы выбора и характера ее использования. Такие стратегии способны перекраивать общество. Так, например, переход от сословного к буржуазному обществу в Англии на рубеже XIX—XX веков был подготовлен в том числе и изменениями в воспитательной стратегии родителей, ориентировавших следующее поколение совсем на другие ценности, отличные от ценностей викторианского периода»71. Судьбы людей Россия XX век С. 5 Там же С 9. 21S Названная книга представляет собой применение метода реконструкции истории семьи в России. Цель проекта состояла в том, чтобы на основании реконструкции истории семей, представляющих разные социальные страты, выяснить, чем определялась жизнь советского человека, какие стратегии вели к жизненному успеху и восхождению по социальной лестнице, а какие, напротив, имели своим результатом нисходящую социальную мобильность. «Мы пытались, — отмечают авторы, — определить ожидания родителей по отношению к детям, социальные возможности семей и ограничения при выборе их членами определенных жизненных стратегий ...Для биографического анализа... было отобрано 68 семей, в каждой проинтервьюировано 2-3 члена семьи, в том числе молодой респондент (поколение детей), а также один или два представителя старших поколений... Младшее поколение родилось в 1965—1967 годах. Их родители — в основном в 30-е — 40-е годы. Дедушки и бабушки, как правило. 1900—1920 гг. рождения, а их родители в свою очередь встретили революцию, уже будучи взрослыми людьми... Каждый рассказ о семье содержал сведения не только о самом респонденте и ближайших родственниках, но и информацию о «большом семейном клане», куда включались также тети и дяди, их мужья и жены, двоюродные сестры и братья, племянники и другие родственники. Поэтому каждая история описывает траектории жизни 20—30 чле- ' нов семьи. В общей сложности мы получили данные о 2000 человек. \ Факты биографий этих людей в качестве информационной базы занесены на компьютер»72. Для иллюстрации аналитической работы с историями семей при- ! ведем фрагменты статьи В. Семеновой «Бабушки: семейные и социальные функции прародительского поколения», в которой проверялась гипотеза о принятии в советский период бабушками на себя воспитательной роли матери, поскольку профессиональная занятость их дочерей исключала материнство. При этом также выяснялось, какой культурный капитал и каким способом транслировали бабушки внукам и в какой мере эта передача способствовала выживанию законсер- ( вированного дореволюционного слоя российской культуры. Семейные связи играют большую роль в российской и европейской моделях поддержки жизненного старта новых поколений. «В социологии этот механизм, — пишет Семенова, — традиционно носит название «семейного капитала», куда относят финансовое положение семьи (доходы, условия жизни, систему обеспечения), систему социальных связей и культурный статус семьи (система ценностей, семейных отношений и 72 Судьбы людей: Россия XX век. С. 8—10. См. подробнее о формализации базы данных об историях семей гл. 9. С. 419. 216 эмоциональных связей), которые предопределяют социальный статус выходцев из данной семьи. Накопленный семейный капитал как бы символизирует планку, с которой начинают последующие поколения свой жизненный старт, наращивая или, наоборот, преуменьшая достижения предыдущих поколений. Однако в ситуации советской России, в течение нескольких десятилетий отсутствия частной собственности, размер финансового капитала у семей был малодифференцированным и приближался к уровню нищенского состояния для большинства семей. Несмотря на это, выходцы из различных семей все равно начинали свою жизнь с разным стартовым капиталом и в зависимости от него продвигались на разные этажи социальной иерархии и попадали в разные социальные ниши»73. Среди расширенных семей были взяты 30 семей, где внуки 1965—67 годов рождения находились в течение 70-х годов в непосредственном контакте с прародителями 1900—1915 годов рождения, причем выделялись две категории семей: 8 семей, где прародители происходили из бывших образованных слоев, и 22 семьи, где прародители были из необразованных рабоче-крестьянских семей. Крупнейший отечественный социолог Ю. А. Левада, подвергшийся гонениям за свои «Лекции по социологии», считает, что советская история знала лишь одно поколение вполне советских людей, вступивших в активную социальную жизнь в 30—50-е годы74. Это как раз поколение матерей в данном исследовании, вовлеченных поголовно в общественное, точнее, государственное производство и потому подвергшихся депривации, изоляции от собственных детей. Демографическое вымирание поколений советских людей (рожденных в десятые — двадцатые годы и ликвидировавших безграмотность по большевистским азбукам) привело и к в общем-то тихому уходу советского строя. Поколение прародителей в рассматриваемом исследовании семейных историй жизни несло в себе отголоски дореволюционной культуры и следы культурной революции. Бабушки — выходцы из крестьянских семей в большинстве своем имели образование до 6 классов и не обладали детальной памятью о своих предках, чему способствовали многочисленные факты фальсификации семейных документов в послереволюционное время (замена имен, подтасовка метрик о рождении, ликвидация семьей фотоальбомов и т. п. в связи с необходимостью скрывать принадлежность к «кулакам», репрессированным, церкви, службу в белой армии и т. п.). Вот иллюстрация этого из рас- 73 Судьбы людей Россия XX зек. С. 8-10 См. подробнее о формализа ции базы данных об историях семей гл. 9 С. 326—327. 74 См.: Советский простой человек / Отв. ред. М , 1993. С. 28. ( 217 сказа, приведенного в исследовании: «В свое время гражданская война перемешала очень много людей, семей, люди не то чтобы стыдились своих родственников, а боялись, что эти родственники, которые сами погибли или умерли, приведут за собой, как тень, в семью дополнительные несчастья, и поэтому проблема родственников не обсуждалась никогда. А теперь как следствие этого очень многие люди, за редким исключением, знают своих родственников дальше родителей». Но главное, что все эти факты связаны с разрушением семейного капитала и заменой культурного механизма семейно-корпора-тивной поддержки механизмом индивидуальной карьеры, — каждое новое семейное поколение как бы начинало жизнь с нуля. Бабушки этой категории мало что рассказывали внукам о прошлом, в случае их религиозности общение специально ограничивалось родителями. В итоге формировался образ бабушки-няни, эмоционально сопереживавшей внукам, и эта их экспрессивная роль как бы компенсиро-р,ала отсутствие информационной роли. Бабушка готовила еду, ходила по магазинам, ухаживала за внуками во время болезни, рассказывала сказки, никогда не наказывала, утешала и прощала все обиды, понимала детские проблемы Таким образом, матери переадресовы-u1 it воспитательные функции бабушкам, а те оказывались неоплачиваемыми нянями и домработницами, так что воспитание старших сводилось к наставлениям по поводу школьных успехов детей и упорства в труде ради будущего продвижения на работе. Другая категория бабушек из образованных слоев смогла сохранить и передать внукам элементы дореволюционной семейной культуры. Они учили внуков грамоте еще до школы, прививали любовь к русской литературе, практиковали домашнее чтение вслух, устраивали домашние театры, служили образцом манер и правил поведения. Конечно, и эти бабушки не могли избежать также роли няни, но это совмещалось с приобщением детей к семейным традициям через домашнее воспитание (иностранные языки, музыка и художественное воспитание). Школьное влияние накладывалось на базу домашнего, бабушкиного, которое вряд ли можно считать дополнительным. В таких семьях складывались высокие ожидания, так сказать, элитарного свойства, которые, как правило, реализовывались. Хотя внуки не повторяли жизненные стратегии предыдущих поколений, тем не менее семейный багаж расширял возможности жизненного выбора. В заключение В. Семенова приходит к выводу, что «функции образованных бабушек сводились к семейным ролям воспитателей внуков, но и к социальной роли ретранслятора семейно-сословной культуры дореволюционной России. В условиях подавления и противодействия со стороны господствующей «советской культуры» они были 218 важным каналом выживания и передачи дореволюционной культуры своим потомкам, ориентировали их на статус интеллектуальной элиты в рамках советской системы. Функции необразованных бабушек сводились в основном к семейным ролям эмоциональной защиты внуков от враждебного внешнего социального воздействия; другими словами, к «смягчению ударов судьбы» и эмоциональному воспитанию внуков. Социальной роли ретранслятора они, скорее всего, не выполняли»75. Анализ историй семьи может отличаться от того, что описан выше. В зависимости от целей исследования и теоретических предпосылок могут применяться различные средства и методы. Важно другое — проводить четкое различие между инструментальным и социально-символическим подходом к биографиям семей, изложенным ее членами. Дальнейшее развитие терминологии и процедур биографического метода, видимо, будет успешнее всего в рамках феноменологической перспективы.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «МЕТОДЫ ИЗУЧЕНИЯ СЕМЕЙНЫХ БИОГРАФИЙ И ЛИНИЙ ЖИЗНИ СЕМЬИ» з дисципліни «Мікросоціологія сім'ї»
