Конец XIX — начало XX в. характеризуется оживлением русской военной мысли. Обсуждались коренные проблемы военного дела. Существовали два течения в военно-научной мысли или, как принято говорить, две школы — «академическая» и «русская». Правда, такое деление весьма условно. По многим коренным теоретическим вопросам эти школы сближала общность их классовых, идеологических позиций. Их общая задача состояла в том, чтобы наилучшим образом приспособить вооруженные силы к потребностям буржуазно-помещичьего государства. В сущности это была одна национальная военная школа, в рамках которой происходили дискуссии по отдельным проблемам теории и практики военного искусства. Признанным авторитетом в теории стратегии был генерал Г. А. Леер. Его сочинения и особенно двухтомный труд «Стратегия» пользовались мировой известностью. Они оказали большое влияние на формирование русской стратегической мысли. «У нас в России, — писал М. Д. Бонч-Бруевич, — мы располагали отлично разработанной теорией ... В области стратегии мы имели такого непревзойденного знатока, как генерал Леер»{310}. В России, как и на Западе, войну считали естественным явлением в развитии общества. Ее сущность рассматривалась с позиций социального дарвинизма, как выражение закона борьбы за [177] существование. Высказывались мысли о прогрессивной роли войны в развитии человеческого общества{311}. Большинство русских военных теоретиков склонялись к выводу о том, что будущая война примет характер большой европейской коалиционной войны с участием многомиллионных армий. Относительно продолжительности войны высказывались две точки зрения. Одни считали, что она будет длительной и необычайно напряженной, другие считали, что она будет скоротечной войной. Сторонники продолжительной войны исходили из учета тех глубоких изменений, которые происходили в вооруженных силах и в характере вооруженной борьбы. Так, профессор Николаевской академии генерального штаба подполковник А. А. Гулевич утверждал, что предстоящая война примет характер упорной и затяжной борьбы, вызовет огромное напряжение экономики и нравственных сил народов и большие жертвы. Это будет европейская война, в которой примет участие до 19 млн. человек{312}. Аналогичные взгляды высказывали и другие военные теоретики. В частности, генерал Н. П. Михневич отмечал, что будущие войны будут вестись с участием целых народов, громадными, многомиллионными армиями, включающими различные категории войск. Полной победы в таких войнах нельзя добиться одним генеральным сражением, так как уничтоженные армии могут быть быстро восстановлены. В этих войнах наряду с разгромом армий необходим захват жизненно важных (экономических и политических) центров, питающих войну. А все это придаст войне длительный и напряженный характер. Придется вести борьбу не только с армией, но и с народом в целом. Главное будет состоять «не в интенсивности напряжения сил государства, а в продолжительности этого напряжения»{313}. H. П. Михневич отдавал должное роли экономического и морального факторов в достижении победы на войне, признавал, что эта «победа уже не столько в числе и энергии» вооруженных сил, «сколько в экономическом развитии и превосходстве нравственности»{314}. Исход будущей войны, указывал Михневич, будет решаться полным истощением моральных и материальных сил и средств одной из сторон. Подрыв экономического строя государства в длительной войне приведет к упадку нравственных сил народа{315}. Русские военные теоретики правильно определяли характер [178] будущей войны как войны европейской, коалиционной и потому необычайно напряженной и длительной, выдвигали тезис о возможности затягивания войны со стороны России, ибо «время является лучшим союзником» русских вооруженных сил{316}, огромные пространства обеспечат России возможность ведения продолжительной войны, позволят ей менее болезненно выдержать бедствия будущей войны, «как бы долго она ни затянулась и каких бы жертв ни потребовала»{317}. Положение о скоротечном характере предстоящей войны в России обосновывалось так же, как и западноевропейскими военными теоретиками. Руководящие военные круги и «академисты» считали, что война продлится несколько месяцев и не более одного года. Как писал впоследствии один из офицеров русской армии, участник первой мировой войны, советский генерал Е. 3. Барсуков, русское военное командование полагало, что в течение этого срока «наступит полное истощение воюющих сторон и они вынуждены будут обратиться к мирному соглашению»{318}. Большое внимание уделялось изучению вопросов мобилизации, сосредоточения и стратегического развертывания вооруженных сил. Отмечалась их возросшая зависимость от социально-экономических и политических условий. Особое значение придавалось составлению обоснованного плана войны{319}. Считалось, что вероятные противники будут иметь преимущества в условиях и сроках мобилизации и стратегического развертывания. Это необходимо было учитывать с тем, чтобы обеспечить свободу развертывания своих войск на театре военных действий. В научной литературе высказывалась мысль о важном значении начального периода войны. Авторы многих работ подчеркивали, что широкое использование железных дорог позволяет упредить противника в сосредоточении и развертывании войск и внезапно напасть на него с целью сорвать план развертывания его сил, нанести ему первые удары. Однако считалось, что это не может оказать решающего влияния на исход войны. Полагали также, что достижение победы будет определяться не только действиями вооруженных сил, но и общими причинами, способностью борющихся сторон выдержать продолжительную борьбу{320}. Делались попытки разработать основы коалиционной стратегии. Так, Н. П. Михневич справедливо отмечал, что сила войск коалиции всегда меньше суммы их составляющих{321}. Каждый из союзников будет стремиться к тому, чтобы взвалить наиболее тяжелую ношу на плечи других. Коалиции свойственны противоречия, [179] расхождение во взглядах на конечные результаты войны. Одни ее участники будут стремиться только к ослаблению противника, другие — к его решительному разгрому. В коалиционной стратегии необходимо учитывать взаимное недоверие, интриги, зависть и другие трудности во взаимоотношениях и в эксплуатации средств войны для решения общих военных задач. Коалиционная стратегия должна быть гибкой и оперативной, способной либо отказаться от смелых действий, чтобы не отпугнуть союзника, либо решительными действиями удержать его в составе коалиции. Стратегия в борьбе против коалиции держав должна учитывать слабые стороны коалиции «как в политическом, так и в военном отношении»{322}. Значительное внимание уделялось уточнению таких стратегических понятий, как театр войны, театр военных действий, операционная база. Более обстоятельно разрабатывались вопросы о емкости театра военных действий, его инженерном оборудовании, подготовке путей сообщения, продовольственных и других баз, необходимых для возросших потребностей войск в средствах питания, вооружении и боеприпасах. Так, полковник А. А. Незнамов, исходя из невозможности быстрого сосредоточения и развертывания русских армий на европейском театре войны, высказывал пожелания о тщательной подготовке предстоящих районов боевых действий в инженерном отношении — о строительстве железных дорог и станций выгрузки и погрузки эшелонов, оборудовании местности и укреплении крепостей, подготовке магазинов и различных баз и складов{323}. Основным способом стратегических действий признавалось стратегическое наступление, ибо только оно обеспечивало полный разгром армий противника и достижение целей войны{324}. Не отрицалась и стратегическая оборона как временный и вынужденный способ действий с задачей обеспечить сбор своих сил для перехода в решительное наступление{325}. Начало разработке теории стратегической операции положил Г. А. Леер. Он рассматривал стратегию с двух точек зрения. В широком смысле она понималась как «синтез, интеграция всего военного дела, его обобщение, его философия»{326}. В более узком, прикладном значении — это учение «об операциях на театре военных действий»{327}. Основное внимание Леер уделил исследованию стратегии в ее втором значении. Он разработал стройную теорию подготовки и ведения стратегической операции. Он устанавливал три группы операций: подготовительные, главные и дополнительные. Подготовительные операции — это организация [180] командования действующей армии, устройство баз снабжения и накопления в них запасов, сосредоточение войск в определенных районах, инженерное оборудование театра военных действий. Главные операции включали выбор операционных линий, определение идеи операции и направления основных усилий войск, разработку плана операции, марш-маневр к полю сражения, ведение сражения и боев, развитие успеха одержанной победы путем энергичного преследования на поле сражения и на театре военных действий. Они в свою очередь подразделялись на простые (действие одной армии в одном направлении и против одного объекта) и сложные (действия нескольких армий на нескольких направлениях и против нескольких объектов). Дополнительные операции охватывали мероприятия, связанные с устройством тыла, и проводились с целью обеспечения главных операций{328}. Совокупность этих трех групп «операций», по терминологии Леера, и составляла собственно стратегическую операцию. Считалось, что в одно и то же время на театре военных действий могла проводиться, как правило, одна стратегическая операция, которая отождествлялась со стратегическим наступлением{329}. По мнению Леера и его учеников, «операция», понимаемая в таком виде, обнимала собой «всю стратегию, начиная от основной идеи операции по цели и направлению (ее плана, замысла) до полного перелива ее в жизнь посредством марш-маневра... и, наконец, боя с его последствиями... решающими судьбу операции»{330}. Идеи Леера об операции получили дальнейшее развитие в трудах других русских теоретиков. Особенно много внимания этому вопросу уделил А. А. Незнамов в своем труде «Современная война». Он поставил своей задачей дать читателю представление о полевых операциях армий в условиях большой европейской войны{331}. А. А. Незнамов был сторонником того, что в будущем операции станут вестись не только одной армией, но и группой в составе двух-трех и даже четырех армий{332}. Это делало необходимым введение промежуточной инстанции управления между главнокомандующим и командующими армиями в виде управления группы армий или управления фронта. Ту же мысль развивал А. Г. Елчанинов{333}. Русские военные мыслители рассматривали стратегическую операцию как часть войны. H. П. Михневич писал, что каждая война «состоит из одной или нескольких кампаний, каждая кампания — из одной или нескольких операций», [181] а наступательные сражения есть естественная развязка наступательной стратегической операции{334}. Русская теория стратегии признавала возможным образование в ходе будущей войны широкого стратегического фронта вооруженной борьбы. С целью его преодоления считалось целесообразным применять прорыв. Эта форма маневра одновременно создавала условия для широкого применения обходов и охватов. Цель прорыва — врезаться клином в стратегический фронт противника и развить успех в сторону флангов, создав угрозу сообщениям противника. Добытая в ходе прорыва частная победа обеспечит победу на всем театре военных действий. Успех ставился в зависимость от превосходства в силах и средствах. Особая роль отводилась артиллерии. Подчеркивалось также, что прорыв может быть осуществлен успешно лишь совместными усилиями всех родов войск. В связи с трудностью застигнуть противника врасплох, по мнению Н. П. Михневича, одной из форм наступления и форм прорыва может явиться «стратегическая фронтальная атака»{335}, а по мнению А, Г. Елчанинова, — фронтальный удар{336}. Такая форма представляет собой быстрые и решительные действия войск против группировки противника на одном из участков фронта. Она может принести успех, не позволит противнику опомниться и изыскать способы и средства для восстановления прорванных линий своей армии. Другой формой, по утверждению Михневича, может быть «стратегическая фланговая атака», т. е. атака против одного или двух флангов группировки противника. Фланговая атака в войне получит широкое распространение, так как она дает наступающим большие преимущества и может привести к крупным последствиям. Фланговая и фронтальная стратегические атаки будут иметь успех тогда, когда они тщательно подготовлены, а действия войск обеспечены и тесно связаны между собой{337}. О сочетании различных форм маневра в наступлении писал А. Г. Елчанинов. Он указывал, что в связи с возрастанием роли огня, глубины расположения и силы сопротивления войск стратегический прорыв будет иметь в войне больше места, нежели тактический, что «чем меньше возможности уничтожить противника обходами и охватами, тем большее значение приобретают прорывы»{338}. Венцом обходов и охватов должно быть стратегическое, а затем и тактическое окружение. Аналогичные взгляды высказывали В. А. Черемисов и А. А. Незнамов{339}. Русские военные теоретики глубоко понимали важность [182] установления единых взглядов на ведение современных войны и боя. Они выступали за быстрейшее оформление русской военной доктрины, в которой бы нашли свое отражение единые взгляды на подготовку вооруженных сил к приближающейся войне. О необходимости военной доктрины, ее назначении и содержании велась широкая дискуссия{340}. Были сторонники и противники военной доктрины. Например, генерал В. Е. Борисов понимал военную доктрину как «единое и обязательное для всех учение о войне, о способах, приемах ее ведения»{341}. Он предлагал внедрить в русской армии суворовскую «Науку побеждать» применительно к новым историческим условиям. По его мнению, это должна быть смелая наступательная стратегия, соответствующая духу русского солдата и обеспечивающая победу России в будущей войне. Создателем военной доктрины должен явиться русский Генеральный штаб. Борисов критиковал недостатки французской и немецкой военных доктрин: первую — как «доктрину методизма», «зонтичную доктрину» осторожных и нерешительных действий, а вторую — как доктрину смелых, дерзких, но авантюристических действий{342}. Он делил доктрину на две части — оперативную («взгляды») и воспитательную («уставы»), но не рассматривал их в тесном единстве{343}. Сторонниками национальной военной доктрины выступали и другие военные писатели. Так, генерал А. Г. Елчанинов, как и Борисов, предлагал положить в основу доктрины бессмертное военное искусство А. В. Суворова, его «Науку побеждать», но призывал, «используя передовое русское, не забывать и чужое хорошее»{344}. А. Г. Елчанинов настаивал на доктрине наступательной войны, на доктрине «решительного сражения». Он считал, что суворовская «Наука побеждать» в совокупности ее положений «вечно будет новой и свежей, ибо в ней глубоко и умело схвачена самая суть лучших основ военного дела, и приложение «Науки побеждать» к нынешнему огню и технике явится ... во-первых, вполне исполнимым, а во-вторых, гораздо более ценным, чем старания побольше и поменее понятно списать готовое у иностранцев»{345}. Профессор Николаевской военной академии А. А. Незнамов не только горячо выступал за необходимость разработки военной доктрины как «единой военной школы», «одинакового понимания всеми начальниками войны и современного боя и однообразных методов, приемов решения боевых задач»{346}, [183] но и своими трудами стремился осветить ее принципиальные положения. Он, как и его единомышленники, выступал за создание такой военной доктрины, которая бы учитывала и предусматривала широкую подготовку государства, армии и народа к конкретной, предстоящей войне. Противники военной доктрины (А. Зайончковский, Е. Кривцов, К. Адариди, Ф. Огородников и др.), отрицая ее необходимость, полагали, что она явится тормозом в подготовке войск, так как будет сковывать мышление и инициативу военачальников{347}. Такие необоснованные опасения являлись результатом недооценки существа доктрины, следствием непонимания коренных изменений, которые происходили в военном деле и которые настоятельно требовали установления единства взглядов по всем вопросам подготовки страны и вооруженных сил к войне с участием многомиллионных армий и новейшей военной техники. Официальные центры разработки единых взглядов на вопросы ведения современной войны и строительство русских вооруженных сил — Генеральный и Главный штабы, а до 1909 г. — и специальный Комитет по устройству и образованию войск — слабо учитывали передовые русские военно-теоретические взгляды. Преклонение перед авторитетом Г. А. Леера и западноевропейскими военными теориями, перед «вечными» и «неизменными» принципами отрицательно сказывалось на темпах разработки единых взглядов. В центре внимания находились не главные, а второстепенные вопросы. Вследствие этого разработка основных официальных уставов и руководств завершилась лишь в 1911-1913 гг. Так, в 1911 г. вышел проект «Устава полевой службы войск», в 1913 г. — проект положения «О полевом управлении войск» и новые штаты полевого управления. Оба проекта подверглись широкому обсуждению на страницах печати. Это способствовало тому, что в них были внесены коррективы, учитывающие ряд прогрессивных выводов русской военной мысли на ведение войны и боя. В 1912 г. был утвержден «Устав полевой службы», в 1914 г. — положение «О полевом управлении войсками» — два основных документа, которые наряду с другими уставами, наставлениями и инструкциями, разработанными в 1908 — 1914 гг.{348}, отражали взгляды официальных военных [184] кругов на подготовку войск и штабов к предстоящей войне. Опубликование «Устава полевой службы» дало повод официальным кругам к изданию в 1912 г. специального указа, запрещающего всякие дискуссии о военной доктрине{349}. К этому времени завершилась разработка и плана войны, где в наиболее полной форме была воплощена русская официальная военная доктрина.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Русская военная мысль» з дисципліни «Історія першої світової війни 1914-1918»
