Россия во все времена воспринималась окружающими народами и государствами как великая военная держава. Однако русские как народ имели репутацию людей, практически не способных к воинским доблестям. Это было связано как со слабой выраженностью шгог'а в русской душе (разозлить русского до такого состояния, в котором он начнет «крушить», конечно, можно, однако для этого требуется столько злости или столько водки, что ни о какой управляемости таким солдатом речи уже не идет), так и с малой способностью к абстракции. В отличие от многих других «военных» народов, русские в массе своей никак не могли (и, забегая вперед, скажем — так и не смогли) научиться видеть в чужаке (даже опасном чужаке) «чужого», «нечеловека». Жалостливые бабоньки, бросающие корки хлеба немецким военнопленным, — отнюдь не плод воображения советской пропаганды. Это хорошо знают все те народы, кто имел опыт конфликтов с русскими. Известно, что русского легко «развести на водицу», т.е. заставить «пожалеть себя». Русский просто не способен добить молящего о милости противника — даже если он знает, что тот попытается напасть, как только русский повернется к нему спиной. Разумеется, из этого правила есть исключения (русский народ все-таки порождал неплохих головорезов), но в целом следует признать, что важнейшее из человеческих умений — «невидение лица другого», абстрагирование, наука хладнокровной жестокости — так и не была усвоена русскими до конца. Тем не менее российская военная машина всегда славилась своей мощью. Русские воевали почти всю свою историю — и в общем успешно. При этом стойкость русского солдата, его способность и готовность «не считаться с потерями» (как своими, так и чужими) до сих пор внушает уважение. Это связано с тем, что на русской почве развилась крайне своеобразная (и, возможно, уникальная) форма абстрагирования. Русский солдат не то чтобы не видит во враге челове- еэ7 ка. Но он не видит в его убийстве — убийства. Предметом эпохе является не сам враг, а действия воина. Он как бы и не убивает: он делает что-то другое1. Если рассмотреть типично русский способ войны, то можно только поразиться, как мало в нем «воинственности». Война для настоящего русского солдата — это просто тяжелый и опасный труд, вроде летней страды, «уборки». Чужих солдат он тоже не «убивает», а убирает. Это, возможно, связано с тем, что русский — не охотник, он земледелец, земледелец от макушки до пяток. И «противник» для него не «животное», а скорее растение. В принципе, подобный способ эпохе известен не только в России. Например, множество эвфемизмов для слова «убить», таких, как «экстерминиро-вать», «ликвидировать» и т.д., используемых практически на официальном уровне (в том числе в секретных документах), свидетел ьствует о работе именно этого механизма. «Убить» иностранного шпиона все-таки неприятно; «убрать» или «ликвидировать» его все-таки чуть легче, а лишней каплей хладнокровия пренебрегать все-таки не следует... Тем не менее массово применимым этот механизм абстрагирования не стал нигде, кроме нашей страны. Однако подобную армию все время подстерегает опасность перестать быть армией. Если человек с оружием в руках не убивает, а «убирает» врагов, стараясь не отдавать себе отчета в том, что он делает, — так почему бы не послать его, в конце концов, убирать картошку? Именно эта мысль и погубила в конце концов российскую (советскую) военную машину.
Ви переглядаєте статтю (реферат): ««Русское решение»: жатва» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
