Последние двадцать лет понятие современности сильно атакуется вплоть до того, что выдвинуты формулировки «постсовременного» общества и даже «постисторического». Распространилась идея, что после нескольких веков резкого «взлета» (take-off) наши общества достигли уровня, когда им нужно снова больше заботиться о равновесии, чем об изменении. В этом заключаются причины того интереса, который столько умов испытывают к антропологическим исследованиям. Общества, изучаемые антропологом, вынуждены, с одной стороны, заботиться об условиях своего выживания, с другой — задаваться вопросом о своих истоках — вот две характеристики, которые прямо противостоят направленности современных обществ. Если посмотреть еще глубже, то станет ясно, что антропологи чужды всякой форме историцизма и любят противопоставлять большое разнообразие так называемых традиционных культур однообразию и обеднению современной цивилизации. Такая радикальная критика идет иногда вплоть до того, что призывает к попятному движению общества к «общине» и к разрушению всех политических агентов, обеспечивающих интеграцию и унификацию общественной жизни. Это соответствует некоторым важным тенденциям в самих наших странах, где наблюдается развитие все более и более различных друг в отношении друга культур: молодежной, коммунитарной или маргинальной, куль- 947 туры «третьего возраста», гомосексуальной и т.д. Не кажется ли, что сегодня после краткого, но интенсивного периода разрушения «других» культур — локальных, региональных, этнических, вновь появляется почти повсюду разнообразие... Второй важный аспект кризиса классического представления об общественной жизни касается роли государства. Отождествление общества с государством объяснялось тем, что последнее играло существенную роль в интеграции: первые национальные государства — Англия, Швеция, Франция — сначала были гарантами социального мира и свободной циркуляции личностей, благ и идей. Сегодня государство стало «активной» властью, которой выпало управлять не только экономической деятельностью, но и многими сторонами общественной жизни. Из юриста оно стало экономистом, сохраняя свои военные и дипломатические атрибуты. Эта эволюция имеет то преимущество, что роль государства не сводится, как некогда, к полицейским и юридическим функциям и потому оно не является более лишь репрессивным органом. Но параллельно, и это главный пункт, дистанция между государством и обществом не перестает увеличиваться. Речь идет здесь не о том отделении государства и гражданского общества, которое существовало в XIX в. Государство, напротив, играет все более и более важную экономическую роль, между тем как общественная жизнь состоит из изменчивых форм поведения, интеллектуальных дебатов, общественных конфликтов. Национальное единство общества является все более «практическим» и его материальная интеграция увеличивается, тогда как действующие лица общества, все значительнее отличающиеся между собой, живут более автономно, будучи далеки от государственных интересов и идеологий. Когда государство превышает свою роль общественного предпринимателя и действующего лица международных отношений, когда оно вмешивается в общественную жизнь, то его вмешательство воспринимается как скандальное и отбрасывается как реакционное и авторитарное. Государство не является теперь принципом единства общественной жизни. Его принимают как руководителя предприятия, бюрократа или как тоталитарную власть, но не в качестве агента интеграции действующих лиц общества. Вот почему национальное чувство сегодня гораздо слабее, особенно в Западной Европе, чем полвека назад. Плоды культуры становятся все более интернациональными, все возрастающее число индивидов путешествуют вокруг земного шара, идеи и материальные блага циркулируют с легкостью, еще немыслимой два поколения назад. Параллельно, со всех сторон появляются коллективные движения, которые отрицают всякую возможность для государства вмешиваться в общественную жизнь... Разделение общества и государства Из этого с очевидностью следует, что ни одно государство не могло бы отныне считаться представителем современности, прогресса и т.д. В силу этого неизбежным оказывается раскол между политической историей и собственно социологией, то есть теми областями исследования, которые были столь тесно связаны в классической социологии. Самым примечательным проявлением этого разъединения между способом функционирования общества и способом его изменения является япон- 948 ский опыт, особенно в восприятии американцев, в глазах которых он представляет чудовищный вызов. Если следовать повсеместно принятой концепции современности, то американское общество можно считать гораздо более современным, чем японское. В то же время следует признать второе более модернизаторским, чем первое, так как рассматриваемые за долгий послевоенный период экспансии темпы его роста в четыре раза выше, чем в Соединенных Штатах (впрочем, наполовину ниже, чем в самой Западной Европе)... Американцы сами себя отождествляют и отождествляются другими с образом современности, такая точка зрения приемлема и сегодня, но при непременном условии разделения современности и модернизации, понятий, неразрывно связанных в классической модели социологии... Япония создала высокоразвитую промышленность, используя и распространяя такие способы экономической и общественной организации, которые пророками современности считаются традиционалистскими и даже архаическими. Это вовсе не доказывает, что такая-то модель развития выше, чем другая, но заставляет провести четкое различие между двумя родами проблем, относящимися, с одной стороны, к функционированию данного типа общественной организации, с другой — к исторической трансформации страны, или, если говорить конкретнее, различие проблем индустриального общества и проблем индустриализации. Политическая жизнь все более и более отождествляется с управлением экономикой, а общественная жизнь — с областью культуры и проблемами личности. Вследствие этого традиционное поле социологии разделяется. С одной стороны, мы присутствуем при оживлении политической теории, которую долгое время ограничивала идея, что политические институты являются только отражением общественных сил и интересов. С другой стороны, общественная жизнь все менее и менее анализируется как система, управляемая структурой и внутренними законами организации. Она представляется сетью общественных отношений действующих лиц, руководствующихся по крайней мере столько же собственными проектами и стратегиями, сколько мотивами, продиктованными их ролями и статусами... Итак, классическая социология ограничивалась изучением передовых западных обществ, оставив изучение других антропологам. Сегодня социология должна изучать три мира: к первому принадлежат передовые индустриальные общества Запада, ко второму — коммунистические страны, к третьему — страны третьего мира. Социология далека еще от четкого понимания этого требования, несмотря на весь интерес некоторых больших сравнительных исследований (особенно Барингтона Мура и Рейхарда Бендикса) или исследований марксистской ориентации, например, Иммануэля Валлерштайна. Мы называем еще социологами людей, которые изучают Европу или Северную Америку, и африканистами — тех, кто изучает Африку. Но сегодня те теории модернизации, которые выстраивают страны на обшей лестнице модернизации, кажется, столь слепы к формам, путям и механизмам исторической трансформации, что в них можно видеть идеологическое выражение гегемонии Севера над Югом. В противовес материалистическому эволюционизму Запада, в третьем мире все чаще заявляет о себе волюнтаристский и идеалистический культу-рализм... 949 Анализ социальной системы заменен в третьем мире историей страны, а последняя подчинена идее национальной или региональной природы. Внутренние конфликты кажутся подчиненными внешним конфликтам национального и иностранного. Национальная независимость представляется гораздо более важной целью, чем свобода или равенство. Сегодня, в конце XX в., кажется, что во всех частях мира государство — особенно коммунистическое или националистическое, но также и государство-предприниматель в больших капиталистических странах — заняло всю общественную сцену. Его господство кажется столь абсолютным, что многие спрашивают себя, не закончилась ли эра гражданских обществ и не входим ли мы снова в эпоху, когда господствует столкновение империй. Вот почему самым сильным стремлением социологов должно быть сегодня доказательство, что и в самых могучих империях социальная жизнь не исчезла, что она может возродиться повсюду и не может быть сведена к процессу исторического развития. И наоборот, необходимо доказать, что проблемы исторического существования страны не могут сводиться к внутренним социальным проблемам, то есть что не может существовать целиком эндогенного процесса исторического изменения.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Возвращение человека действующего» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
