Статистика
Онлайн всього: 5 Гостей: 5 Користувачів: 0
|
 |
Матеріали для курсової |
ЧАСТНАЯ ХРОНИКА ВРЕМЁН ВОЙНЫ
|
| 23.04.2014, 16:12 |
| К этой теме я шел издали.
Снимал боевых ветеранов в фильмах «Нам двадцать пять», «Сыновья». Монтировал боевую кинохронику, читал солдатскме письма в одной из картин. Но все эти работы не дали возможности помыслить основательно над теми вопросами, которые мучили меня давно.
Пытаясь разобраться в душевных проблемах моего поколения, вступившего в сознательную пору сразу после войны, я постоянно оглядывался на людей, которые прошли фронт. В жизни мы часто оказывались рядом, учились вместе, но все-таки они были другие. Между нами всегда существовала разница не в несколько лет, а в целое поколение. И чтобы понять и себя и свое время, надо было обязательно осознать эту разницу. Не по чужим книгам, не по чужим картинам, а самостоятельно.
Вот почему я так обрадовался материалу, который предложил телевидению бывший командир партизанского отряда Михаил Сидорович Прудников в год тридцатилетия Победы. Документы, а главное, живые свидетельства современников позволяли рассмотреть войну не «общим планом», а как историю отдельных личностей, связанных одной судьбой. Так возникла идея «частной хроники».
Над картиной группа работала три года. Работала влюблённо и самоотверженно, потому что люди, с которыми свела эта работа, скоро стали всем нам дороги. И потому еще, что мы изначально решились соревноваться в этой теме с игровым кино и, может быть, с театром.
Готовились и снимали долго. Конечно, многие вещи, как всегда в документальных лентах, открывались в последний момент на съемочной площадке и потом еще переиначивались на монтажном столе. Но все-таки основные решения принимались заранее, на стадии сценарной разработки.
Сначала картина задумывалась как полуигровая. События должны были не только описываться действительными участниками, но и восстанавливаться актерами. Однако оказалось, что студия документальных фильмов не в состоянии справиться с постановочными работами. При производстве игровых картин можно использовать документальный материал, а в нашем деле для привлечения актеров, художника не предусмотрены ни средства, ни нормы. Мне давно казалось, что пора раздвинуть рамки организационно дозволенного при создании документальных фильмов, как это уже блестяще сделано в «живом» телевидении. Но преодолеть существующие ограничения мы не смогли. Расстроились ужасно. Правда-, теперь я счастлив, что картина сделана без актеров в кадре и пришлось искать иные художественные средства.
Трехсерийной «Частной хронике времен войны» отдали свое профессиональное мастерство Ефим Яковлев, Марк Пинус, Евгений Васильев, Александр Голубев, Зинаида Ожиганова, Павел Лопатин, Юрий Мартиросов, Инна Логванева. Монтировала, как всегда, Наталья Захарская. Ларису Ленскую герои нашей картины, бывшие партизаны, называли «начальником штаба». Так оно и было на протяжении всей работы.
Запись по фильму:
Пожилой человек в генеральской форме раскрыл толстую клеенчатую тетрадь.
— Это не тетрадь, это дневник. Дневник, который я вел на фронте, а потом в тылу немецко-фашистских войск ежедневно...
На столе записи, обрывки донесений, журнал боевых действий. Суровый гриф: «Совершенно секретно». Глухие удары ведут счет времени. На тетрадочном листе в клетку проступает надпись — название фильма. И сразу...
Медленный проход в лесу вдоль заросшей траншеи. Разрушенная церковь. Пламенеют рядом с ней кусты бузины (как капельки крови — красные ягоды)... И рождается песня:
«Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные,
И перестуки эшелонные».
Горит деревня - черная деревня в красном контуре.
Горит хлеб — черные колосья в красном контуре.
Бегут люди — черные дымы в красном контуре.
Пикируют самолеты — черная свастика в красном контуре.
Мечется женщина, проклиная черное небо.
Черная земля.
Черное огнище в красном контуре.
«Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы.
Кочуют с запада к востоку...».
Мы взяли эти жуткие кадры в хронике сорок первого года. Печатали особым способом. Изображение стало символическим, не потеряв своей документальности.
Ярость и гнев пожарищ. Падает на землю человек.
И тут же — обернулась черная земля золотым полем. Засветилось голубое небо. И встал навечно у края леса белый памятник с пятиконечной красной звездой.
Надпись на камне: «Здесь в период Великой Отечественной войны была сформирована партизанская бригада...»
«Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало.
И лишь потом во мне очнулось!..»
Композитор Илья Катаев написал на слова известного стихотворения Давида Самойлова удивительную песню. Она стала лейтмотивом картины, дала, как мне кажется, новое измерение всему, что мы показали на экране. Никогда раньше не была столь драматична музыка в моих фильмах.
«Сороковые, роковые, Свинцовые, пороховые...».
Встали на лесной дороге крестьяне. В руках — хлеб— соль на белом рушнике. Торжественны и грозны лица бывших солдат.
«Война гуляет по России,
Война гуляет по России...
А мы — такие молодые!»
Медленно проплывает список действующих лиц фильма. Все они — бойцы и командиры отряда особого назначения.
Москва. Раннее утро летнего дня. Солнце играет на мокрых тротуарах. Где-то вдали легко парит ажурная арка — довоенный вход на Сельскохозяйственную выставку.
Воздух чист и прохладен. Тишина в окружающем мире. Беззаботно и радостно щебечут птицы над головой. Медленно и спокойно издали приближается к нам прохожий. Мы пока не знаем, кто он. Но еще до того как успеваем разглядеть его лицо, по уверенной, прямой походке отличаем, несмотря на штатский костюм, военного человека.
От автора:
Эта история составлена из прямых свидетельств очевидцев и участников событий, на основании личных документов. Факты представляются в их подлинной последовательности.
И песню, и текст от автора исполняет Валентин Никулин. Его особому драматическому дарованию многим обязана картина.
Титр: «22 июня».
Человек подошел к нам совсем близко. Мы всматриваемся в его лицо. Странное, непримиримое лицо, резкий разлет бровей, трагические черточки у молчаливых губ. Все это рождает напряжение. За кадром — глухой, временами задыхающийся голос комиссара отряда Бориса Львовича Глезина:
— Война застала меня на самой границе, в Западной Белоруссии. В четыре часа утра разрывы артиллерийских снарядов на территории нашей казармы подняли нас по тревоге. Выскочив из помещения, мы увидели в июньском небе большую группу гитлеровских самолетов с черной фашистской свастикой на бортах. Пикируя, они сбрасывали свой смертоносный груз на жилые и другие объекты и вели беспрерывный огонь из орудий и пулеметов. Стало ясно, что фашистская Германия напала на нашу Родину.
Протяжно звучат позывные Москвы:
— Утро красит нежным светом Стены древнего… Кремля...
Улицы, площади, здания как бы застыли в утренней дымке. Сегодня точно так же, как и тогда... Генерал Прудников рассказывает в машине:
— Война застала меня в лагерях высшего пограничного училища. Ночью 22 июня раздался сигнал тревоги. Мы собрались в лесу, где нас ждала колонна автомашин с работающими моторами. На это мы все обратили внимание. Колонна быстро тронулась в сторону Москвы.
Машина с Прудниковым едет по бывшей Манежной площади, потом у гостиницы «Москва» сворачивает в сторону Большого театра...
И сразу — снятый до войны буквально с той же точки проезд по Охотному ряду.
От автора:
Москва встретила капитана Прудникова еще мирным утром.
Прудников:
- Когда мы приехали, один из товарищей шутливо обратился к дежурному: «Как вы могли нас побеспокоить в такое время! Ведь сегодня выходной!» Дежурный, помню, строго повернулся и говорит: «Шутки в сторону. Война!»
Кадры хроники. Мимо Кремля идут солдаты на фронт. Гремит марш «Прощание славянки». Как солдаты в строю, застыли зубцы кремлевской стены. Играет бравурно духовой оркестр.
И в такт музыке, уже в наши дни, идет по стройке человек в сапогах. Это Борис Петрович Табачников — начальник одного из московских строительных управлений. А тогда...
С фотографии на нас смотрит глазастый мальчишка. Глухие удары отсчитывают время.
Табачников:
- Я только-только получил аттестат зрелости. Помню выпускной бал, гулянье по Москве... А в этот день собирался с утра на дачу ехать. Ну, договорились с соседями, машину заказали. Где-то около десяти я побежал к ним окончательно договариваться. И вдруг сказали по радио, что будет передано важное сообщение... Потом мы услышали выступление Моло-това... Я тут же побежал домой и застал маму. Она, я помню, стирала и плакала. Я спрашиваю: «Ты чего плачешь?». Она говорит: «Война...» А я говорю: «Ну и что — война?»
Есть люди, обладающие прекрасной эмоциональной памятью. Это качество сродни актерскому дарованию. Хотя и не сразу, Борис Петрович полностью уходил в воспоминание, извлекая из теперь уже далекого прошлого детали поистине драгоценные. Конечно, необходимо было иногда помочь ему настроиться. Но когда прошлое овладевало им целиком, тут важно было не мешать, не суетиться с вопросами. Тут надо было только слушать. И тогда его переживания становились нашими. (Пленка это фиксировала безошибочно. Часто паузы играли красноречивее слов.)
Ну что - война? — произнес человек на экране.
А в ответ ему грозно и страшно прозвучал хор. И опять из небытия возникли ужасы пожарищ — черная смерть в красном контуре.
Только что у Табачникова было такое веселое и озорное лицо мальчишки, и вдруг в одно мгновение оно стало серым и растерянным.
Табачников:
- А буквально через час мне позвонила девушка, секретарь комитета комсомола нашей школы, и сказала, что все мы, комсомольцы, призваны в военкомат — повестки разносить мобилизованным.
И снова хроника возвращает нас в атмосферу первых дней войны.
...Сумрачный свет едва проникает сквозь густые кроны деревьев. Рука осторожно коснулась тела березы.
Глезин:
- В первый день войны на одном из участков шоссейной дороги Волоковыск — Слоним после очередного налета вражеской авиации я оказался совершенно один в небольшой роще...
На фотографии немного удивленное лицо младшего политрука Бориса Глезина.
Глезин:
- Фашистские парашютисты начали проческу леса. Я присел пониже к кусту и с пистолетом в руке жду, когда ко мне ближе подойдет гитлеровец...
Мы попытались методом субъективной камеры передать обстановку действия. Откровенно говоря, несмотря на все старания оператора, кадр не получился. Что-то было в этом приеме ненастоящее, как мне теперь представляется. Какой-то рудимент, оставшийся от замысла «сыграть ситуацию». Видимо, не только актера трудно совместить с документом, но и «игровую» камеру. Думаю, что в актерском эпизоде эти переброски по деревьям под свист пуль были бы вполне естественны, а здесь они вдруг оказались чужеродными. В дальнейших эпизодах мы отказались от такого приема.
Глезин рассказал, как, попав в безвыходное положение, он решился на самоубийство и только случай спас ему жизнь.
Сложность эпизода состояла вовсе не в поиске изобразительного решения. Необходимо было сделать достоверной для зрителя ту давнюю ситуацию. Это важно было и для характеристики времени и для раскрытия образа будущего комиссара отряда. Убедить могла только исповедь, то есть высшая степень душевной откровенности. Но исповедь не терпит публичности.
Я убрал почти всех со съемочной площадки, максимально удалил камеру, спрятал микрофон. А главное, попытался найти такую тональность в общении с героем, которая позволила бы говорить о сокровенном. Думаю, что это мне удалось не вполне. Как я потом убеждался, у многих этот эпизод, несмотря на его исключительный драматизм, меньше запечатлелся в памяти, чем мне бы хотелось.
Сдержанность, которая составляет основу характера Бориса Львовича Глезина, которая является свойством натуры и следствием воспитания этого прекрасного человека, делала его особенно трудным для съемки синхронной камерой. Во всяком случае, монологом в начале картины я остался больше доволен. Там голос был записан отдельно, изображение снималось отдельно. И несинхронное совмещение оказалось более эмоциональным. А мы-то привыкли думать, что синхронная камера «лучше» немой. Оказывается, не всегда.
17 июля... Этот день ничем не отмечен в анналах истории, но для героев картины он стал поворотным моментом в их судьбе. В этот день, еще не зная друг друга, они пришли на стадион «Динамо», где собирала добровольцев
ОМСБОН — отдельная мотострелковая бригада особого назначения.
Табачников:
- Меня пригласили в Сокольнический райком комсомола, а потом послали в ЦК комсомола. Там со мной беседовали серьезные, разбирающиеся, видно, в психологии молодого человека люди. Сказали, что подхожу для службы в специальных каких-то частях, которые формируются только из добровольцев — комсомольцев, спортсменов, московских студентов. И что, если я согласен вступить в такую часть, я должен поехать на стадион «Динамо». И вот я уже не помню, на каком транспорте, но очень быстро добрался от Ильинских ворот сюда...
Мы снимаем этот эпизод на пустых трибунах стадиона. Каждого из участников расспрашиваем отдельно. Общий рассказ должен получиться на монтажном столе. Всякий раз перед интервью на какое-то время оставляем человека одного. Вижу, как обстановка стадиона, мало чем изменившегося с довоенной поры, им помогает. Они вспоминают не вообще, а конкретно, и эта конкретность рождает волнение.
Файнгелеринт:
- Приехал на метро. И, по-моему, вон там, у первой станции вышел... Здесь уже была большая толпа. Вот в этом здании, где общество «Динамо» находится, заседали комиссии. Врачи по кабинетам... Их было много... Очень просто, ничего праздничного, ничего торжественного не было. Война же шла, не до праздников было. (Усмехнулся.)
Калошин:
- Я рассказал о себе. Сказал, что работаю на московском мотоциклетном заводе испытателем. А председатель комиссии мне вдруг говорит: «С такой специальностью в армию не возьмем». Я очень расстроился, хотел уходить домой и в этот момент увидел своего товарища по школе Валентина Никольского. Он мне говорит: «Эдик, ты чего такой расстроенный?» Я рассказал, что меня не берут. Тогда он говорит: «Не падай духом. Завтра пройдем. Завтра обманем, а пройдем...»
Файнгелеринт
Мы сразу со Шмыловским договорились. У меня зрение хуже, чем норма, а он был менее здоров, чем я, внешне. Так мы сообразили: я пошел к терапевту вместо него, а он — вместо меня к глазнику.
Большой, грузный человек, милый и необыкновенно мягкий, такой типично штатский, близоруко щурясь и несколько смущаясь, рассказывает начало своей военной истории. Как-то не сразу верится, что перед нами — бывший комсорг партизанской бригады, взрывавший вражеские эшелоны, убивавший врагов в ближнем бою. Невольно подумалось: какая же сила любви и ненависти вложила в эти добрые руки оружие!
Друца:
- После того как мне выдали документы, я поехал на завод и встретился в проходной с женой. Я сказал ей, что ухожу в армию. Мы шли некоторое время молча. Потом она сказала: «Если бы ты не пошел в армию, я и разговаривать с тобой не смогла бы».
Каждое новое лицо мы представляем зрителям фотографией того времени, о котором идёт речь.
Так выстраивается в нашем фильме своеобразная портретная галерея. Эти карточки, переснятые, как правило со старых удостоверений, дали неожиданно много. Особенно повезло с фотографией Колошина. Он сфотографировался, оказывается, как раз 17 июля.
Колошин:
- Я схватил то, что мне выдали здесь, - гимнастёрку, брюки, шинель, пояс, пилотку, вещь мешок с запасом продовольствия на двенадцать дней – и пошёл к парикмахеру, который меня тут же остриг «под Котовского». И когда я надел пилотку, чтобы сфотографироваться, то увидел, что она мне как раз до ушей…
Галерея лиц. Люди они сейчас не схожие, жизнь давно их развела по разным дорогам. И говорят они очень по-разному. Было совсем не просто свести их монологи в единый рассказ. И всё-таки он получился – не только благодаря общему месту действия, но главным образом потому, что удалось воскресить в этих людях настроение, которое владело ими в тот трудный час сорок первого года.
Табачников:
- Пришёл домой. Дома никого не было. Мать была на работе. Война то шла уже месяц почти, все работали днями и ночами… И я обнаружил на столе свою фотографию. Не знаю, может быть, мать готовилась взять её с собой? На обороте этой фотографии я написал. «Это я, мама, ухожу на фронт. Немцы меня будут помнить». (с трудом сдерживает вдруг подступившие слёзы). Вот так кончилась моя юность и для меня началась настоящая война.
Оператор медленно повёл свою камеру по пустым трибунам, а потом вышел на самый общий план. Огромная чаша стадиона.
Торжественно прозвучал хор:
«Как это было! Как совпало –
Война, беда, мечта и юность!
И это всё в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!…
Очнулось! Очнулось…»
Счастливая идея пришла композитору Илье Катаеву: вся музыка в фильме звучит лишь в хоровом исполнении. Даже оркестровые, по существу, куски даны голосами. Возникает некое единство синхронных монологов действующих лиц и закадрового музыкального сопровождения, усиливая тему и настроение народной трагедии. Я просто не представляю себе нашей картины без этой песни и без этого хора:
«Сороковые, роковые
Свинцовые, пороховые…»
Суровые скорбные лица бывших солдат. Замерли люди у Вечного Огня.
Среди них мы видим наших героев.
Выстрелы. Стрельбище Динамо под Москвой в Мытищах.
Телегуев:
- Военная подготовка сначала велась, как бы в спешке. То есть чувствовалось, что мы скоро должны вступить в дело. Нам никто прямо не говорил о том, к чему нас готовят и, как будут использовать. Мы были готовы ко всему, но процесс подготовки наводил нас на определённые предположения. Ещё в Центральном комитете, когда решался вопрос зачислить или не зачислить меня в эту часть, спрашивали – умею ли я ориентироваться ночью, могу ли стрелять снайперски, ходить на лыжах. Потом, сама подготовка на стрельбище, тоже была не обычна для простой воинской части – нас учили подрывному делу. Всё это заставляло нас думать, что часть необычная, ещё одно обстоятельство говорило, за то, что нас готовят выполнить, какое- то особое задание. Рядом снами располагалось подразделение полит эмигрантов…
Мы снимаем торжественный сбор ветеранов бригады особого назначения. Увидим радостные, разгорячённые встречей лица людей. Среди них поляки, болгары, испанцы… Услышим легендарную песню «Бандьера роса» и прочтём на мраморной доске слова: «Здесь на стрельбище «Динамо» в первые дни Отечественной войны формировалась отдельная мотострелковая бригада особого назначения, личный состав которой героически сражался на фронтах и в глубоком тылу противника». А Евгений Телегуев скажет:
- Войну мы представляли себе очень упрощённо. Думали так, вот выведут на позиции и скажут: «Отсюда отступать нельзя». Потом будет бой. Может быть, два-три боя... Или я выдержу, или погибну. О том, что придется воевать долго, столкнуться с неимоверными трудностями, огромными переживаниями, голодом, холодом, такого понятия у нас не было...
16 октября... Эта дата памятна, вероятно, многим, особенно москвичам. Тяжелый для обороны Москвы день. Именно в этот день наши герои в составе батальонов ОМСБОН вернулись из Мытищ в столицу, чтобы защитить ее или умереть в ней.
Мы раскрываем военную карту полковника Иванова, где он красным карандашом утром 16 октября отметил участки обороны: Пушкинская площадь, Садовая, Белорусский вокзал.
Хор берет несколько тяжелых мощных аккордов. Кадры хроники осадной Москвы. Солдат у зенитного орудия на Ленинградском шоссе...
Генерал Прудников рассказывает на площади у Белорусского вокзала:
— Батальон получил боевую задачу организовать оборону вот этого района города Москвы. Передний край обороны проходил по черте вот этих зданий. Командный пункт батальона находился вот в этом трехэтажном здании, где раньше была аптека. Вдоль Бутырского вала проходил противотанковый ров...
Друца продолжает рассказ на Пушкинской площади:
— Нам выдали полный комплект боеприпасов. У меня был пулемет Дегтярева, три снаряженных диска, гранаты. На случай прорыва танков противника мне было приказано занять боевой пост на углу Мамоновского переулка. Там есть на втором этаже маленький балкончик с цементным барьерчиком.
Табачников на углу Малой Бронной:
—Я получил приказ занять здесь огневую позицию, и эта позиция должна была быть последней. Дальше нас немец пройти не должен был. Пришли мы с ребятами сюда, зашли в одну из квартир. Там две девушки сидели, такие замершие, а мы тут с гранатами, с пулеметами... Конечно, им не по себе стало. А мы сказали спокойно: «Ну, девчата, раз мы пришли, можете быть уверены — немец сюда не пройдет».
Мы старались снимать не только в тех же местах, но и в те же числа. Это был принцип картины. Было холодно, Табачников мерз и, несмотря на мирную обстановку нынешнего дня, кажется, совершенно ясно видел себя и своих товарищей на улице сорок первого года!
— Вот этот балкончик нам очень понравился. Можно было установить пулемет. А если танки пойдут, сверху гранатами кидать. Правда, нас предупредили, что танки могут быть закрыты сетями. Но мы свой рецепт тут придумали: сначала противопехотную бросать гранату, с задержкой вырыва кольца, чтобы порвать сеть, а потом уже бить противотанковой.
Друца на Пушкинской площади:
— Я обратился в этот день к замполиту с просьбой принять в партию. Ответ был несколько неожиданным для меня. «Ты,— сказал замполит,— напиши бумагу? если меня убьют, прошу считать меня коммунистом. И положи бумагу в карман...».
Табачников на Малой Бронной:
— Ни для кого не было тайной, что фашисты в каких-то сорока километрах от города. Но у нас, вот у меня и моих товарищей, не было никакой боязни чего-то. Наоборот, было какое-то романтическое настроение. Я помню, мы шли по улице и пели «По морям, по волнам. Нынче здесь — завтра там. По-о морям, морям, морям...»
Борис Петрович поет замерзшими губами песню, счастливо и звонко. И тут же хор подхватывает ее.
В киноархиве нам удалось отыскать кадр, где часовой с винтовкой шагает прямо по заснеженной осевой линии улицы Горького в октябре сорок первого. И песня совпала с чеканным шагом этого солдата.
7 ноября мы снимаем парад на Красной площади. На трибунах наши герои рассказывают об этом дне сорок первого года.
Константинов
- Седьмого числа нас подняли ранее обычного. Такое было состояние, что что-то должно произойти. Никак, конечно, мы не могли предполагать, что будет парад. Скорее всего, ожидали отправки на фронт. И поняли мы, что будет парад, и что мы будем участниками этого парада, только тогда, когда наш отдельный батальон вступил на Красную площадь.
Бадоев:
- Стали вот здесь, напротив Мавзолея. Стоим и думаем: кто же будет принимать парад? Мы накануне читали листовки немецкие, что в Москве нет уже правительства, что Буденный у них в плену... И вот мы видим: ровно в восемь часов из Спасских ворот выезжает Буденный на рыжей своей лошади. Длинная кокарда у лошади, белые чулки...
Мы просили всех вспоминать события как можно детальнее, как можно подробнее. И наши герои старались выполнить эту просьбу. Не всегда получалось с первого раза. Приходилось останавливать камеру и переснимать.
Бадоев
- Буденный объехал строй, потом подъехал к трибуне, сошел с лошади, доложил правительству...
Константинов:
- Видимость была очень хорошая. На трибуне стояли руководители партии во главе с Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Вдруг я услышал какую-то приглушенную речь. Сначала было непонятно, кто говорит. Потом почувствовали: да это ведь он, Сталин! Обращается к нам, участникам парада...
Последние фразы Константинов произносит с особой интонацией. В этом — характеристика времени. И только после его рассказа мы воспроизводим исторические кадры парада на Красной площади 7 ноября 1941 года. А Константинов комментирует эти кадры:
— Развернулись, пошли колонной. Шеренга была тридцать два человека. Я в шеренге — четвертый справа. Вот проходим. Рядом трибуна, рядом Мавзолей... Нас приветствуют. С трибуны на нас смотрят. Воодушевление потрясающее... Нам хотелось, чтобы хроника в этот момент стала живой трансляцией из глубины истории...
Потом прошли парадным маршем нынешние войска. А участники того парада, растревоженные воспоминаниями, стояли на трибунах. Наша камера издали наблюдала за ними. Мы видели, как блестели глаза людей, не плакавших никогда.
От автора:
Тот день был счастливейший в их жизни, хотя они еще не знали тогда, что скоро начнется долгожданное наступление под Москвой, и все они будут участниками великой битвы. Они не знали тогда, что часть батальона, сражаясь, героически погибнет. И одному из бойцов посмертно будет присвоено звание Героя Советского Союза. Они не знали тогда, что весь мир, затаив дыхание, прислушивается к шагам этих солдат на Красной площади.
И снова мощно грянет хор. Помчатся танки, пойдет в атаку пехота, ударит в пасмурное небо сорок первого года артиллерия. Наши войска будут брать неведомые высотки и развалины старинных городов, развивая первое победоносное наступление.
Но все это будет на общем плане.
А на крупном.
23 января... На окраине деревни Хлуднево часть батальона Прудникова, выполняя специальное задание командования, попала в засаду. Погибли все, совсем еще молодые ребята. Последний, Лазарь Паперник, когда враги окружили его плотным кольцом, поднялся и вдруг метнул под ноги себе связку гранат...
У деревни Хлуднево на заснеженном поле упирается в бесконечное небо гранитная стела. И глядит на нас улыбающееся лицо молодого парня.
16 февраля 1942 года... Капитана Прудникова неожиданно отзывают с фронта в Москву. Сейчас, в своем кабинете он рассказывает об этом событии так:
Проснулся очень рано. С теми же мыслями, с которыми лег спать: зачем меня вызвали в органы государственной безопасности? Еще как-то беспокоился, где взять чистый белый подворотничок...
Нам важно было, чтобы по мере движения картины не только раскрывалась фабула, но и постепенно накапливался у зрителя материал для характеристики действующих лиц. Каждое следующее появление героя должно было показывать его с новой стороны. Во всяком случае, мы к этому постоянно стремились. В частности, поэтому не позволяли себе снимать одним махом монологи, предназначенные для разных частей фильма.
Прудников:
- Я быстро поднялся по лестнице, чуть ли не строевым шагом вошел в кабинет. За столом, покрытым зеленым сукном, сидели четыре человека. Доложился. Один из товарищей говорит: «Товарищ Прудников, скажите, как вы себя чувствуете? Как ваше здоровье?» Ну, любой вопрос я мог ожидать, но такое!.. Про здоровье?! Я даже как-то растерялся и вскочил. Мне говорят: «Садитесь». Я сел. А потом этот товарищ говорит: «Мы пригласили вас сюда, чтобы поручить вам задание особой важности. С данной минуты ваш пароль — Неуловимый...»
Этим эпизодом, по существу, заканчивалась первая серия картины. Конечно, прямого действия в ней было мало. Но ведь для наших героев этот период — предыстория их боевых подвигов. Мы сосредоточили внимание на переживаниях людей, только что вступивших в войну. Экспозиционная часть должна была перебросить мост из ушедшего в историю времени к сегодняшнему зрителю. Кроме того, в ней мы обозначили основные принципы образного решения картины. Всегда важно, чтобы зритель понял и принял «условия игры». В документальном фильме добиться этого трудно, потому что мы сами долго приучали аудиторию к информационному восприятию наших лент, а не к сотворчеству, которое требуется для проникновения в образ. |
| Категорія: Спектакль документів | Додав: koljan
|
| Переглядів: 564 | Завантажень: 0
|
Додавати коментарі можуть лише зареєстровані користувачі. [ Реєстрація | Вхід ] |
|
|
