Статистика
Онлайн всього: 1 Гостей: 1 Користувачів: 0
|
 |
Матеріали для курсової |
ЗАГАДКА УТЕРЯННОГО РОМАНА
|
| 22.04.2014, 17:44 |
| Есть у Федерико Феллини фильм, название которого вгоняет переводчиков в дрожь. Он фигурирует в нашей прессе то как «Бездельники», то как «Маменькины сынки», то как «Оболтусы», то даже как «Телята». Иногда его называют комедией. Иногда — киноповестью. В общем верно и то и другое. Но это очень своеобразная комедия и очень странная повесть.
Комедийность ее сродни лирическим, скорее грустным, чем смешным, комедиям Чехова, с такой же ще- мящей нотой в финале.
По структуре — это собрание нескольких историй из жизни молодых людей маленького провинциального го-родка. Один из героев, Фаусто, пытается бежать от обольщенной им девушки, а позже, принужденный к женитьбе, никак не отвыкнет искать приключений на стороне.. Другой, Леопольдо, интеллектуал, из пишущих, читает руководителю бродячего театра свою пьесу и чуть не плачет от его одобрения. Третий, Альберто, тщетно ограждает свою сестру от ухаживаний пожилого, несимпатичного, да еще и женатого мужчины... А объединяются эти и подобные им эпизоды центральной фигурой фильма — Моральдо. Участник или наблюдатель почти каждого события, он чаще оказывается свидетелем, чем совершает поступки. Правда, финальный его поступок — отъезд из опостылевшего мира бездельников и маменькиных сынков в большой город, в самостоятельную жизнь, в неизвестность — нравственный итог картины...
65
По прямой ассоциации такое построение фильма отсылает нас к книжке Шервуда Андерсона под заглавием «Уайнсбург, Огайо». В ней тоже собраны истории из жизни маленького провинциального городка. Персонажи ее тоже, выдвинувшись на мгновение на передний план, тут же теряются среди второстепенного окружения. Действующих лиц там, правда, побольше, но, как и в «Бездельниках», их объединяет фигура одного молодого человека, Джорджа Уилларда, репортера местной газеты. Как и Моральдо, Джордж больше присутствует при свершении различных событий, нежели участвует в них. Как и Моральдо, Джордж покидает свой город в финале книги, и интонация, с которой он произносит свое последнее «прости», тоже, как и в фильме, служит приговором всему, чему мы стали свидетелями.
Если киноповесть «Бездельники» на полпути к тому, чтобы стать сборником новелл, то сборник новелл «Уайнсбург, Огайо» на полпути к тому, чтобы стать повестью.
Воинствующий бессюжетчик! — так называл себя
Шервуд Андерсон, считая своей заслугой утверждение
на американском книжном рынке права гражданства
за «бессюжетным» рассказом.
Американский Чехов» - так именовала его критика.
Двигаясь по цепочке ассоциаций, мы как будто забрели в тупик. Повести Чехова никогда не распадались на новеллы-эпизоды, а рассказы его, даже соединяясь в цикл, никогда не обретали общих героев и не стремились к тому, чтобы стать чем-то большим, чем сборник рассказов. Знаменитый триптих «Крыжовник» — «Человек в футляре» — «О любви» не исключение из общего правила: здесь попытка создать цикл исчерпывается сведением в одно место трех собеседников, из которых каждый рассказывает по истории.
66
Между тем Чехов писал роман. Он начал его еще до работы над «Степью», своей первой повестью, и упоминания об этом замысле рассыпаны по его переписке 1887—1890 годов. Григоровичу он сообщает, что роман захватывает целый уезд, домашнюю жизнь нескольких семейств. Плещееву восклицает с восторгом:
— Ах, если б вы знали, какой сюжет для романа си-
дит в моей башке! Какие чудесные женщины! Какие по-
хороны, какие свадьбы!
И тут же помечает, что уже готово три листа. Письмо к Евреиновой (от 10 марта 1889 г.) должно нас в особенности заинтересовать:
— Вчера я закончил и переписал начисто рассказ,
но для своего романа, который в настоящее время зани-
мает меня...
Рассказ для романа! Отметим это.
Тут же обрисованы несколько персонажей:
— Половина действующих лиц говорит: «Я не верую
в бога», есть один отец, сын которого пошел в каторж-
ные работы без срока за вооруженное сопротивление,
есть исправник, стыдящийся своего полицейского мун-
дира, есть предводитель, которого ненавидят, и т. д.
И на следующий же день, словно не сладив с творческим восторгом, он подробно объясняет свой замысел Суворину:
— Я пишу роман! Пишу, пишу, и конца не видать моему писанию! Начал его, то есть роман, сначала сильно исправив и скрестив то, что было написано. Очертил уже ясно девять физиономий. Какая интрига! Назвал я его так: «Рассказы из жизни моих друзей», и пишу его в форме отдельных, законченных рассказов, связанных между собою общностью интриги, идеи и действующих лиц. У каждого рассказа особое заглавие. Не думайте, что роман будет состоять из клочьев. Нет, он будет настоящий роман, целое тело, где каждое лицо будет органически необходимо.
67
Любопытное совпадение, не правда ли?
Задумаемся, кстати, над этим названием. «Рассказы из жизни моих друзей»... Если есть мои друзья, значит предполагается и я— некая центральная, стержневая фигура, типа Моральдо или Джорджа, — человек, не столько действующий, сколько объединяющий чужие истории в единое целое.
Можно предположить, что опасение «клочьев», боязнь не свести концы с концами заставили Чехова отказаться от этого интереснейшего эксперимента, которому он, по собственным его признаниям, отдавал лучшие минуты своего вдохновения. Зная кривотолки, вызванные «Степью», легко представить себе, как был бы встречен этот роман, будь он в тот год закончен и опубликован. Все последующие, после «Степи», произведения Чехова построены более традиционно. Нечуткость публики — уж не она ли причина исчезновения загадочного романа?
Но это уже второстепенное обстоятельство. Сейчас нас волнует такой вопрос: если жанрово-композицион-ное новшество, не удавшееся Чехову, было впоследствии почти дотошно осуществлено Шервудом Андерсоном, его почтительным учеником, видимо, и слыхом не слыхавшим о замысле этого романа, если затем Федерико Феллини, вовсе не озабоченный желанием выполнять чеховские заветы, вдруг создает — пусть не во всем! — но все же нечто сходное с его задумкой, — можем ли мы, хотя бы в виде рабочей гипотезы, предположить, что существует некая объективная закономерность, заносящая в одну и ту же сторону этих столь разных во всем остальном художников?
Отметим, что тяга отдельных эпизодов художественного произведения к автономии — вовсе не новация последних лет. Это было, например, в прозе и было очень давно. Вспомните «Войну и мир» — и не только знаменитую сцену охоты. Там их много, подобных сцен, вы-68
'бивающихся из общего фабульного движения вещи, тяготеющих к самоигральности, к самоценности. И как мало поймет в романе тот читатель, кто отнесется к подобной сцене, как к чему-то второстепенному, как к до-ладному отвлечению.
Внимание к подробностям на определенном своем этапе не может не вступить в противоречие с механизмом событийной канвы.
Эпизод фабульного произведения отлично сознает свою второстепенность. Он знает свое место в ряду однотипных собратьев и на большее не претендует. Он винтик, ничто по сравнению с общим событийным движением, которое именно всё.
Эпизод произведения, где фабула не главенствует, позволяет себе всевозможные вольности. Он довольно откровенно тяготеет к тому, чтобы стать всем. Он забывается, претендует на особую роль. Он не хочет быть связующим звеном, ступенькой в общей лесенке дей- ствия. Он непрочь вообще это действие остановить. Сейчас— его время, и он твердо намерен взять у читателя все, что можно. То есть, вернее: дать читателю все, что можно.
Произведение, где не фабула — главное, вообще тя- нется к свободе от второстепенных эпизодов. При этом, естественно, вязка остальных становится крайне свободной, не вынужденной.
Впрочем — как понимать эту самую свободу. Современникам даже «Степь» показалась чересчур раскованной.
«Это несколько эпизодов, совершенно не связанных друг с другом, связанных только общим персонажем...»*— писал один из рецензентов.
Другие вторили ему:
— Набор пейзажей... |
| Категорія: Фільм без інтриги | Додав: koljan
|
| Переглядів: 363 | Завантажень: 0
|
Додавати коментарі можуть лише зареєстровані користувачі. [ Реєстрація | Вхід ] |
|
|
