Статистика
Онлайн всього: 6 Гостей: 6 Користувачів: 0
|
 |
Матеріали для курсової |
ПОРОГ КРИСТАЛЛИЗАЦИИ
|
| 22.04.2014, 16:46 |
| Чтобы разобраться в этом, отвлечемся ненадолго и в вагоне пригородной электрички отправимся в подмосковный поселок с поэтичным названием Белые Столбы. Там расположен Госфильмофонд СССР. В закромах этой баснословно богатой организации хранится все или почти все, чем порадовал человечество кинематограф. И вот, решив приобщиться к великому произведению полувековой давности, вы с подобающим трепетом засели во тьме просмотрового зала...
На первых порах вас ждет разочарование. Впрочем, разочарование — не то слово. Вы будете хихикать, если фильм из тех, о каких современники писали: душераздирающая драма. А если среди рекламных его достоинств значились каскады юмора, фейерверки забавных ситуаций, вам долгое время будет тоскливо до отчаяния.
Вам надо втянуться, попривыкнуть, чтобы нарочитость происходящего не раздражала вас на каждом шагу. Вам нужно научиться не замечать удивительной неподвижности камеры, грубоватости режиссерских приемов, неестественной актерской жестикуляции, наивности сценарных ходов.
6В чем дело?
Почему пятьдесят лет назад все это ничуть не смущало и казалось тогдашнему зрителю полнокровным воплощением живой жизни? Еще и по сей день бродят упрямые старцы, ни во что не ставящие нынешних актрис.
— Мне повезло...—с чувством роняет такой романтик. — Я, знаете ли, видел Веру Холодную. А после нее... согласитесь сами...
И существует вполне достоверный рассказ, будто раздосадованный внук притащил в Госфильмофонд одного такого могиканина и продемонстрировал ему букетик ханжонковских боевиков. Старик был потрясен. Одной иллюзией в его жизни стало меньше.
Стендаль в трактате «О любви» нашел красивый термин: «кристаллизация». Ветка, брошенная в соленое озеро, несколько часов спустя покрывается прозрачными кристаллами. Она осталась той же веткой, но теперь каждая ее клеточка излучает сияние. Стендаль говорит: то же происходит и с влюбленным. Вот ходит женщина, которую он видел вчера, позавчера и десятки раз до этого. Совершает она самые обычные поступки, говорит самые1 обычные слова. Но в его глазах все это сегодня как бы окружено ореолом, все становится блещущим, невиданным ранее, ни на что не похожим.
Но разве не то же таинство совершается каждый вечер в полутьме кинотеатра?
Вот перед нами знакомое полотно экрана, и по этому полотну бродит тень знакомого нам актера с красивой кинематографической фамилией. Однако мы закрываем глаза и на его внешность и на его фамилию. Мы молчаливо условились ничего этого не замечать. Мы на полтора часа допускаем, что это не известный нам имярек, а Петя Синицын, стахановец-сборщик, решивший перевыполнить квартальный план. Обычное, знакомое, простое вдруг подернулось кристаллами, заиграло осо-
7
бым ореолом, и вот уже нет сил, как тянет узнать, что же дальше случилось с Петей Синицыным... Как будто мы забыли, что ничего этого не было в действительности. Как будто мы не видели вступительных надписей, в которых подробно обозначено, кто придумал эту историю, кто разыграл и кто заснял ее.
Психологи давно уже обратили внимание на сходство процесса восприятия искусства с детской игрой: точно так же перевернутый табурет «достраивается», «кристаллизуется» в глазах малыша до кабины автомобиля. И обратите внимание на два условия этой «кристалли-зации». Прежде всего предмет Л, табурет, должен хоть не-много напоминать предмет Б, автомобиль. Во-вторых, и это особенно интересно, предмет А должен все-таки хоть, немного отличаться от предмета Б. Если, скажем, еще можно увлечься игрой в кабине стоящего грузовики, пока дядя Федя отлучился за папиросами, то в кабине движущегося и тобой же управляемого автомобиля играть как-то не с руки. Предмет А равен предмету Б. «Кристаллизация» отсутствует. Для того чтобы она вернулась, достаточно вообразить автомобиль ну хотя бы танком.
В искусстве мы тоже сталкиваемся с границами «кристаллизации». Если сценарий дрянной и с первой же минуты вы догадываетесь о дальнейших перипетиях, если режиссура и актерская работа на уровне плохой самодеятельности, если оператор снимает так, что вы все время замечаете: вот — декорация, вот — задник, вот — пятно от дига, — в этом случае «кристаллизации» не произойдет. Тени останутся тенями. Актеры останутся актерами. Вы не примете их за живых людей. В существование Пети Синицына вы не поверите. У вас перед глазами будет предмет А с красивой кинематографической фамилией.
Но кроме нижней есть еще и верхняя граница. На первый взгляд это кажется странным. Разве может
8фильм быть таким естественным, таким ненадуманным, таким ненарочитым, что зритель презрительно отвернется от него и скажет: «Предмет Б! С этим нельзя играть!»
Еще как может!
Подросток, до утра не сомкнувший глаз над примитивным детективом, с первых же страниц отложит в сторону «Преступление и наказание». Нечеловечески ловкого агента по кличке Желтая Черепаха он «кристаллизует». Нечеловечески проницательного майора Морозова, регулярно не спящего по десять ночей подряд, он тоже примет за живого человека. А Родион Романович и Порфирий Петрович покажутся подростку придуманными, неестественными.
В кино это случается еще чаще. Вздорная посредственность — «Женатый холостяк» — имел в нашем прокате обидный успех, а «Голый остров» шел при пустых залах. В японской картине все было, «как в жизни» и даже «слишком, как в жизни». Неожиданным, но закономерным путем это обернулось против произведения. Зритель увидел в нем «плохо заснятый фильм». Грузовик вместо желанного табурета. Иллюзия игры у такого зрители не состоялась. «Кристаллизации» не произошло.
Разумеется, «кристаллизационный порог» — величина не от бога. Его формирует общение с искусством. Дайте подростку время — тяга к чтению разовьет его восприимчивость, и вот, глядишь, Достоевский уже вошел под верхнюю границу его «порога», и вот, глядишь, нижняя граница поднялась так высоко, что уже не всякий детектив дотянется до ее уровня.
С кем из нас не случалось такого: книжка нашего детства, от которой не мог оторваться целую ночь напролет, над которой, чего греха таить, всплакнул, о которой потом долго-долго вспоминалось, — эта книжка, попав в твои руки пятнадцать, двадцать лет спустя, вызывает только улыбку.
9
Их больше нет, книг нашего детства. Они — не те. Потому что мы — не те. Пятнадцать, двадцать, тридцать лет назад они с избытком обеспечивали нашу еще не развившуюся способность к эстетической работе. Сей* час они явно не справляются с этой задачей.
Общеизвестна фраза Маркса о влиянии человеческой деятельности на самого человека: в результате ее он изменяет самого себя. Руки, ноги, уши, глаза — разве они у нас те, какими мы получили их от природы сотню тысячелетий назад?
Восприятие искусства — деятельность не хуже другой. Неуклонно, безостановочно человеческий род научается видеть, слышать, чувствовать окружающий мир тоньше, точнее, вернее.
Древние, как выяснилось, не знали синего цвета и море называли зеленым. Были они погрубее нас и в постижении полутонов. Прокофьевские диссонансы вряд ли тронули бы классическое ухо. Маски, котурны и резонаторы, хор и пение не мешали древнегреческому зрителю упиваться историей царя Эдипа.
А мхатовский спектакль «Чайка», перенесенный в ту далекую цивилизацию, наверняка не сорвал бы бешенных оваций. Пусть даже постановщики заменили бы героям костюмы и перебросили действие в древнегреческую современность. Все равно пьеса была бы освистана с таким же трогательным единодушием, с каким хохотал над ней зритель Александринки в лето от рождества Христова 1896. Тонкость чеховских нюансов оказалась бы слишком высоко вознесенной над «кристаллизационным порогом» древнего грека. Разобравшись в самих событиях, антик не понял бы, что здесь, собственно, достойно его внимания. Он поверил бы, что это — «живая жизнь». Он не поверил бы, что это — хорошая драматургия. Он попросил бы чего-нибудь попроще, попонятнее, с котурнами и резонаторами. Он попросил бы добрый старый табурет...
10
Размышляя об истории искусства, не следует оставлять «5ез внимания эволюцию эстетических потребностей человека. Задача искусства — удовлетворять эти потребности все более полно, все более разносторонне. В силу этого, чтобы лучше выполнять свою роль, формируются, утончаются, усложняются всевозможные средства и приемы художественного воздействия. На определенных этапах это приводит к ниспровержению одряхлевшей эстетической концепции, и тогда историки дружно фиксируют начало нового художественного метода.
Зеркало действительности? Разумеется. Но зеркало меняющееся, ибо от века к веку меняется тот, кто в него заглядывает.
Отмечаемое всеми ощущение наивности старого искусства, святой, чарующей наивности, есть не что иное, как следствие возросшего уровня нашего художественного восприятия. И шедевры не умирают лишь постольку, поскольку, в отличие от современной им средней продукции, они оказываются в состоянии обслужить и нынешние наши заметно возросшие требования. Эти великаны забежали вперед. Иному из них досталось даже за это от недогадливых современников, чей «порог кристаллизации» еще не достиг того уровня, с которого только и можно было оценить это творение. Надо ли поминать позднего Бетховена, который почитателям Моцарта казался таким негармоничным и который кажется весьма гармоничным нам, современникам Шостаковича? Надо ли поминать Маяковского, с которым нынче ополчаются на вольности какой-нибудь «Озы», забыв, как самому Владим Владимычу долго кололи глаза примером Пушкина...
В кинематографе эволюция стала в особенности очевидной. За шестьдесят с небольшим лет он пробежал расстояние от балагана до зрелого (или почти зрелого) искусства — путь, на который его собратья по Парнасу
11
тратили не одно тысячелетие. Посему их закономерно-
сти на нем сказались нагляднее.
Фильмы не стареют. Это взрослеем мы, зрители. Это оттачивается наш глаз. Это развивается наша способность сопоставлять существо происходящего с одной, как бы случайно мелькнувшей деталью. Обратившись к значительному, по мнению учебников, кинопроизведению далеких лет, мы оказываемся в непривычной для нас среде — так задыхаются в разреженном воздухе. Наши развившиеся способности к художественной работе, к воссозданию высокого уровня «кристаллизации» не получают здесь достаточно пищи для себя, действуют в половину, в четверть, в одну десятую силы. Больше того, благодаря своей остроте наши нынешние глаза открывают на каждом шагу подробности и детали, противоречащие внешнему движению сцены. Эти подробности и детали ускользнули от внимания и тогдашнего режиссера и тогдашнего зрителя, но в наших глазах они веско опровергают то, что в данной сцене режиссер намерен был сказать, а его современник-зритель понял. |
| Категорія: Фільм без інтриги | Додав: koljan
|
| Переглядів: 347 | Завантажень: 0
|
Додавати коментарі можуть лише зареєстровані користувачі. [ Реєстрація | Вхід ] |
|
|
