Исторические и общемировые тенденции социальной мобильности
В не меньшей степени, чем настоящее, людей всегда волновало их завтрашнее социальное положение, во всяком случае — будущее их детей. Мы не беремся утверждать, что во все времена во всех обществах любой из их членов лелеял честолюбивые надежды на то, чтобы повысить свой социальный статус, и эти надежды мотивировали его поведение. Строго говоря, развитие такого рода надежд у большего или меньшего числа членов общества, подчиняется действию закона возвышения потребностей, который мы более подробно рассмотрим в последней части этой книги. Там же мы еще раз подтвердим несколько гипотез, которые сформулируем сейчас: 1. Стремление к повышению всех параметров социального статуса во всех социальных подпространствах не является мотивом, детерминирующим поведение всех членов общества. Казалось бы, не существует людей, которые бы не хотели жить лучше, а тем более — не хотели бы, чтобы их дети жили лучше, нежели они сами. Между тем, это заблуждение (весьма свойственное человеку), выражаемое в приписывании другим людям своих собственных мыслей, побуждений, мотивов поведения; тем более, когда речь идет о людях прошлого, чья социализация протекала в принципиально иных условиях. Обратившись в ретроспективу, можно будет найти немало подтверждений тому, что большинство членов всех (точнее, почти всех) слоев общества, включая и самые обездоленные, были в достаточной мере удовлетворены условиями своей жизни и не рвались ее улучшить. Они возмущались, поднимали бунты и мятежи лишь в случае значительного ухудшения этих условий, а отнюдь не в целях повышения своего социального статуса. Хотя свои честолюбцы были, по-видимому, во всех стратах и традиционного общества, однако число их было слишком мало, чтобы определять господствующие настроения. Напротив, в элитных стратах, чей уровень жизни был значительно выше, доля людей, устремленных к повышению своих социальных позиций, был гораздо больше. Здесь-то, в высших слоях традиционного общества, главным образом, и действовал закон возвышения потребностей. Точнее, даже не в самых высших, а, скорее, в близких к ним стратах, члены которых могли созерцать образ их жизни, "примерять его на себя", ощущать некоторую ущемленность собственного положения — словом, формировать в себе комплекс чувств, именуемый "мотивацией к достижениям". Последний момент достаточно важен, и он позволяет нам сформулировать следующую гипотезу. 2. Важнейшим фактором возникновения массовых побуждений к восходящей социальной мобильности являются демонстрационные эффекты. Понятие "демонстрационных эффектов" ввел в своей книге "Почему люди бунтуют" Т. Гарр. Под ним понимается достаточно широкий и постоянный показ низшим слоям общества или членам менее развитых обществ (или слоев) некоторых привлекательных подробностей образа жизни более высоких страт либо более высокоразвитых обществ. Эпиграфом к 4 главе, где рассматриваются различные аспекты воздействия демонстрационных фактов, Гарр взял цитату из книги Оруэлла, в которой достаточно выпукло и емко показана их суть: “ Беседуя однажды с шахтером, я спросил его, когда впервые стала острой нехватка жилья в их районе; он ответил: " Когда нам сказали об этом" , имея в виду, что до недавнего времени запросы людей были столь низкими, что они воспринимали любую степень перенаселенности как нечто само собой разумеющееся” . В последней части мы покажем механизмы развития действия закона возвышения потребностей в эпоху индустриализации. Однако чрезвычайно важно помнить также и о том, что наиболее энергично они "раскручиваются" в промышленных урбанистических центрах и гораздо более вяло — в сельской местности. В первых множество различных страт живут бок о бок, имея возможность непосредственно наблюдать образ жизни друг друга; здесь выше уровень образования, доступ к различным источникам информации, бурлит политическая и духовная жизнь с новыми веяниями. Во второй — возможности демонстрационных эффектов физически ниже, господствуют консервативные ценности. В ХХ веке огромную роль в усилении демонстрационных эффектов сыграло также колоссальное развитие средств массовой коммуникации, и в особенности — в течение последней его половины — телевидение, сделавшее доступным созерцание иных, более высоких, паттернов образа жизни практически во всех уголках мира. Хотя следует отметить, что даже в современном (индустриальном) обществе существует достаточно большое число его членов, вполне удовлетворенных своей участью. Для этой категории основным мотивом является, скорее, удержать обретенное, не утратить его. 3. Социальная мобильность, достаточно стабильная и не очень значительная в традиционных обществах, существенно ускоряется в ходе модернизации. Наименее подвижны в смысле восходящей социальной мобильности кастовые и сословные общества. Кастовая система — это особая разновидность социальной стратификации, в которой "касты иерархически организованы и отделены друг от друга по законам ритуальной чистоты". Она представляет собой наиболее яркую иллюстрацию социальной замкнутости, в которой доступ к богатству и повышению престижа закрыт для тех социальных групп, которые исключены из отправления так называемых "очищающих" ритуалов. Эта ритуальная сегрегация усиливается, кроме того, правилами эндогамии. В известной степени кастовым является, например, любое расово или этнически сегрегированное общество. Однако классическим примером здесь является индуизм. При этом, хотя индуистская кастовая система организована с позиций четырех главных каст (брамины, кшатрии, вайшьи и шудры), существует также большое разнообразие на местном, деревенском, уровне, где главные касты еще глубже разделены на более мелкие группировки субкаст, которые называются шати (jati). В принципе человек рождается в касте, в ней же умирает, и социальная мобильность между кастами невозможна. Правда, на практике для субкасты как целого иногда оказывается возможным улучшить свое положение в рамках иерархии престижей. Те группы, которые могут с успехом обладать или имитировать ритуальную практику привилегированных каст, могут испытать восхождение с помощью процесса, известного как "санскритизация". Что касается сословий, то эта система стратификации исторически сложилась в Европе и России. Она, подобно кастам, содержала в себе достаточно резкие различия и жесткие барьеры между малыми группами или стратами. В отличие от каст, сословия создавались целенаправленно, политическими средствами, скорее, с помощью законов, сотворенных людьми, нежели религиозных правил. Эти законы служили как определению самой системы, так и контролю за мобильностью между стратами (существенно ограничивая ее не только в восходящем, но и в нисходящем направлении), а также для того, чтобы создать регулярный свод прав и обязанностей, применимых ко всем. При этом каждое сословие имело собственный кодекс приличного поведения (например, этикет). Сословия в общих чертах сложились в период феодализма в начале постфеодального современного периода. Обычное разделение было трехчленным: духовенство, нобилитет (дворянство) и третье сословие, хотя иногда оно рассматривается как четырехчленное, когда третье сословие подразделялось на городских жителей (купцов, ремесленников, мелких чиновников государственной службы) и крестьянство. П. Сорокин указывает, однако, что и в таких обществах имела место социальная циркуляция. Так, он сформулировал целый ряд общих принципов вертикальной мобильности, два из которых прямо относятся к тому, что не бывает обществ с совершенно непроницаемыми перегородками между социальными стратами. Первый из них гласит: "Вряд ли когда-либо существовали общества, социальные слои которых были абсолютно закрытыми или в которых отсутствовала бы вертикальная мобильность в трех ее ипостасях — экономической, политической и профессиональной". Обращаясь к одной из самых жестких систем стратификации — кастовой и анализируя ведические тексты, он приходит к выводу, что и здесь совершались — пусть слабые и медленные — течения вертикальной мобильности. Второй принцип утверждает: "Никогда не существовало общества, в котором вертикальная социальная мобильность была бы абсолютно свободной, а переход из одного слоя в другой осуществлялся бы без всякого сопротивления". Он не противоречит первому, а, скорее, дополняет его составляя более завершенную картину. Отметим несколько основных тенденций в изменениях социальной мобильности в современном обществе по сравнению с традиционным. Прежде всего, при измерениях интергенерационной мобильности в сфере занятости наблюдается значительное возрастание того параметра, который Сорокин назвал всеобщностью, т.е. увеличение числа индивидов, улучшивших свои социальные позиции в сравнении со своими отцами. Правда, здесь имеются заметные различия между категориями занятости. Так, цифры 1950 года по США показывают, что нынешние позиции 77 процентов профессионалов (менеджеров и специалистов наивысшей квалификации) оказались существенно выше по сравнению с позициями, которые занимали их отцы; однако через подобное продвижение прошли лишь 56 процентов квалифицированных рабочих и мастеров. Другими словами, значительному числу индивидов удалось улучшить свою позицию в сравнении со своими отцами с точки зрения занятости, но индивиды из среднего класса находятся в этом смысле в более благоприятном положении. Если мы будем измерять вертикальную мобильность с точки зрения служебной карьеры, то окажется, что наибольшая часть мобильности наблюдается среди тех категорий занятости, которые являются примыкающими друг к другу или близкими по своему статусу. Кроме того, в этом процессе пока еще не последнюю роль играет такой канал мобильности, как семья. Например, гораздо более вероятно с точки зрения интергенерационной мобильности, что сын неквалифицированного рабочего станет механиком в гараже, нежели юристом. Аналогичным образом, более вероятно, что сын юриста, скорее, станет профессором права, нежели директором крупной корпорации. Более трудным делом остается проведение разграничительной линии между работниками ручного и неручного труда. Наименее мобильны индивиды, занятые сельскохозяйственным трудом. Наиболее важным каналом мобильности становится институт образования. Это делает особенно серьезным отношения того порочного круга между классовой принадлежностью и образованием, которого мы не раз касались выше. По изложенным выше причинам мобильность стала более затруднительной и, возможно, даже реально уменьшилась для самых низких страт. Если скомбинировать этот факт с упомянутым выше мнением социологов по поводу относительной закрытости наивысшей страты, то в оценке мобильности возникает довольно интересная картина: наибольшая часть мобильности происходит в обширной области между высшей и низшей стартами общества; и вершина, и дно принимают в этом процессе наименьшее участие. Индивиды в этих двух стратах с наибольшей вероятностью останутся там, где они есть — хотя понятно, что это имеет различные смыслы и для вершины, и для дна. При измерениях с помощью занятости именно средние сектора стратификационной системы совершают наибольшую экспансию. Другими словами, если говорить в широком смысле, средний класс в развитых обществах растет быстрее других и больше всех увеличивается в объеме. По мнению некоторых социологов, это предполагает изменение традиционного графического представления системы стратификации в образе пирамиды (или конуса, по Сорокину) на представление его в виде ромба (см. рис.3.5).
Рис.3.5. Образно-графическое представление стратификации в традиционном и современном обществах
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Исторические и общемировые тенденции социальной мобильности» з дисципліни «Основи соціологічних знань»
